Все человеческое

Новая Мама кажется Джек лучшей: самая нежная, самая добрая, самая заботливая на свете. И, кажется, самая красивая из себе подобных. У нее потрясающий дом, нежные руки, теплые объятия, а глаза сверкают совсем как те камушки, что искрились в свете газовых фонарей в галстуках богатых джентльменов. Джек не ясно, откуда взялся такой драгоценный блеск. Но страх, что все это — наигранный обман, пробирает до костей. Что до любви, если даже яркая кровь в мокром тумане может обернуться грязной водой. Джек помнит — Рейка ей не настоящая мать. А раз помнит она, совсем еще по сути своей ребенок, то взрослый-то — и подавно должен! Но Рейка будто бы и не знает об этом, с заботой подкладывая на чистенькую, расписанную цветами тарелку свежее сердце. Во рту становится влажно, внутри тянет почти до боли. Хочется кушать. Стать сильной-сильной. И исполнить желание — свое и новой мамочки, раз та так мила к Джек. Чего же она захочет? Теплое сердце дрожит на языке — дрожит и сама Джек, в восторге представляя, как мамочка Рейка предпочтет всему возможность быть рядом. Всю свою по-человечески короткую жизнь помогая Джек утолять бесконечный голод — мучительный, не уходящий, сколько бы ни было съедено. Джек жует, вбирая из плоти чужие чувства: ужас, грусть, сожаления. Она не хочет их, лишь только тепло и сытость, но они уже пробрались внутрь — тяжелые, болезненные. И каждое обращается на Рейку. Ужас пробирает, стоит лишь подумать, что Джек ей не нужна. Грустью трепещет в горле: тепло Рейки — совсем не такое, что Джек запомнила «своим». Сожаление расползается холодом — ведь Рейка только кажется мамой. А Джек, игравшей с облезлыми уличными котами и никогда не евшая за уютным столом, не суждено стать той, для кого изящные цветы на тарелках, совсем как те, что растили и продавали «лондонские леди» — обычное дело. Но, может, это ей только кажется? Она вгрызается в наполнившее рот тепло, быстро работает челюстями и смотрит, неотрывно смотрит на Рейку. Туда, где под высоким вырезом на груди соблазнительно громко стучит сердечко. Попробуй его Джек — точно узнает, любят ли ее. Но тогда… — Что-то ты загрустила. Неужели совсем не вкусно? — вздыхает Рейка и ее держащие мягкую салфетку пальцы нежно касаются измазанных уголков рта Джек. Замерших, словно перед плачем. Джек и не вспомнить, когда в последний раз она чувствовала на своих щеках слезы. Видимо, когда еще была человеком. Видимо, когда у нее еще не было Рейки. Уютной, теплой и мягкой Рейки — такой живой, что страшно покрепче свести руки. Такой доброй, что можно, забывшись, прижаться крепче, уткнуться в грудь чумазой щекой. — Мы просто скучали по мамочке, — бормочет Джек и замирает, вслушиваясь в беспечно-ровные удары. — Мамочка тоже очень скучала, — смеется Рейка. — Мамочка любит тебя, дорогая. Больше всего на свете. Разве что-то может быть правдивее? Сердце внутри самой Джек пропускает удар. А голода под ним — будто бы вовсе и не было.