Капля против моря

С тех самых пор, как один учитель сказал ему: «Реши уже, кем ты хочешь быть», или, возможно, намного раньше (когда Джон впервые научил его пользоваться фальшивыми документами и врать по поводу семейного бизнеса), Сэм Винчестер привык хранить секреты. Он тайно делал то, что большинство парней делают напоказ, чтобы получить одобрение и аплодисменты. Тайно делал домашние задания, тайно подал заявку на стипендию, тайно читал Хайдеггера ночью под одеялом, тайком поступил в лучший университет страны. В тринадцать, четырнадцать, семнадцать лет Сэм Винчестер был хранителем секретов, считал, что никто ничего не понимает, и был уверен, что его семья никогда-никогда не позволит ему жить своей жизнью. Но у него был план. Он хотел окончить университет, а потом жить совершенно нормальной жизнью, хотел доказать им, как они ошибаются. Чтобы они увидели и спустились со своего пьедестала, на который сами себя вознесли, и признали, что он никакой не ребенок и с самого начала был прав. Он мог быть нормальным. Если он по-настоящему чего-то хотел, то мог сделать все, что захочет. (Дин так сказал ему. Сэму было пять или шесть лет, когда он спросил: «Дин, когда я вырасту, я смогу стать таким же высоким как ты? Смогу лазить на деревья и брать отцовскую винтовку? Как ты думаешь, Дин, я смогу, когда подрасту?» И Дин ответил: «Ты сможешь делать все, что захочешь, Сэмми, абсолютно все, что захочешь». И Сэм поверил. Дин был его старшим братом, и он ему верил.) *** Когда ему исполнилось семнадцать, единственное, чего он хотел, это свалить из дома. Он знал, что разбивает этим Дину сердце и в то же время был уверен, что не ошибается. Ему нужно было уехать, нужно было строить свою жизнь, он знал, какой она должна быть — уж точно не сплошной охотой на самое отвратительное, что только есть на свете. Дин и Джон могли хоть охрипнуть от крика, Сэм сам все знал, и когда закрывал за собой дверь, не оглядывался назад. — Ты не понимаешь, Сэмми, детка. Лилит выглядит, как тринадцатилетняя девчонка. Это прекрасно и отвратительно одновременно, и Сэм убьет ее, отрежет и снимет ей голову раньше, чем Дин успеет остановить его. Потом водрузит эту отрезанную голову на стол, будет ужинать пиццей и смотреть на нее, и тогда Дину придется признать, что он ошибался, и Сэм может-таки спасти мир. — Что я должен понимать? Он просыпается, так и не зная ответа. Слыша смех Лилит прямо у себя в голове. Просыпается весь в поту, с пересохшим ртом и трясущейся во всей комнате мебелью. Голос, который говорит: «Спокойно, Сэм, а то так ты раскачаешь весь дом», принадлежит Руби, а кровать, на которой всегда спал Дин, — пуста. Это не первый раз, когда Сэм покидает своего брата, не первый раз, когда он, для того, чтобы делать то, что считает нужным, вынужден отдалиться от семьи, и не первый раз, когда Дин думает, что знает лучше, что ему на самом деле нужно. Но это первый раз, когда перед тем, как хлопнуть дверью и свалить, Дин причиняет ему такую боль, какую Сэм ему не причинял никогда. (Сэм сказал: «Я буду продолжать делать это, нравится оно тебе или нет», и не было никаких волшебных песен сирен, которых можно было бы во всем обвинить, а только одна эта блядская ярость, которая им владела, страсть придать все огню, желание увидеть боль в глазах Дина и упиваться: «Смотри, видишь, вот что я сделал. Это могу сделать только я». Это все, что у него было. Он спросил: «Что ты собираешься делать? Схватишь меня? Уничтожишь своего брата, Дин? Ты не можешь, потому что если ты это сделаешь, ты останешься один». О том, что Дин ему на это ответил, Сэм предпочитает не вспоминать.) *** Удобно расположившись в доме у Бобби, Дин делает вид, что все еще жив. Ладно, технически он действительно еще жив. Пульс нормальный, дыхание ритмичное и, если приложить усилия, то даже можно пошевелиться, вытащить из холодильника пиво и продолжать пребывать в пьяном угаре. Но это не значит — быть живым, у него нет ни единой мысли в голове, мозг перешел в спящий режим, чтобы защититься от внешнего мира и от того, что он говорил. И того, что Сэм ответил. От того, что они друг другу наговорили. Бобби смотрит на него со странной смесью покровительства (бедный ты, раненый щеночек) и отвращения (какой же ты жалкий, чувак, серьезно). Обычно Дина выбешивает подобный взгляд, но теперь это его волнует в последнюю очередь. — Я тут провел небольшое расследование, Дин. Это тоже Дина совсем не волнует. — Ты даже не спросишь меня, где находится твой брат? Одним глотком Дин опрокидывает в себя полбутылки пива, и чувствует себя так, будто напился желчи, и испытывает непреодолимое желание послать Бобби на хуй. — У меня уже нет брата. (Сэм не сказал ничего такого, чего бы Дин сам себе не говорил раньше сто тысяч раз. Однако он не желал слышать это от своего брата, он не этого ожидал, и это было довольно неприятно. Дин хотел ему врезать, чтобы каждая косточка на этом самодовольном лице взвыла от боли. Хотел раскроить Сэму голову и вогнать туда силой каждое слово, которое хотел до него донести. «После всего, что я для тебя сделал», с горечью думал он и чувствовал, как сжимается горло и подступают слезы. «Я из-за тебя был в аду, неблагодарный сукин ты сын», а Сэм спокойно и холодно: «Ты был там, потому что не можешь быть один, ты сам себя не выносишь. Потому что ты чувствуешь себя неудачником, Дин, если не можешь заботиться о своем младшем брате». Не то чтобы Сэм не заслуживал того, что Дин ему ответил, но вероятно это будет последним, что он ему сказал, и гордиться тут особенно нечем.) Бобби позволяет ему целую неделю рефлексировать, пребывать в трауре и зализывать раны. На седьмой день он объявляет, что отдых закончился и кладет на стол Кольт с рукоятью из слоновой кости. Он только что его почистил и зарядил освященными серебряными пулями. У Дина красные глаза, темные круги под ними, на щеках и подбородке нечто уже гораздо большее, чем двухдневная щетина, и огромное желание не двигаться с места, чтобы проверить, умрет он так или нет, в конце концов. Но нет, конечно же, Дину Винчестеру не везет даже в этом. — Есть два варианта, сынок, — Дин уже не помнит, видел ли когда-нибудь Бобби таким серьезным. — Или Сэм убьет Лилит, или Лилит убьет Сэма. — Я не знаю, без кого из них миру будет безопасней. В глубине души Дин ждет, что Бобби скажет: «Не мели ерунды». В глубине души он ждет именно этого. Не смотря ни на что. — Я тоже. Поэтому нам пора на охоту, пойдем и прикончим того, кто собирается устроить конец света. Будем делать это рыдая, если потребуется, но сделаем. Если после ты захочешь покончить с собой, я дам тебе оружие и позабочусь, чтобы никто никогда даже не вспомнил о том, что ваш род когда-то существовал. Клянусь богом. Но только после. Дин осторожно берет пистолет. Пистолет весит гораздо больше, чем представляет себе гражданское население, а конкретно этот пистолет заключает в себе сейчас всю тяжесть мира. Потому что из него Дин собирается убить того, кто когда-то был его братом. — Сначала я побреюсь. («Лучше бы я дал тебе умереть в том пожаре», — вот что он ему сказал. А сам вспоминал, как держал его на руках, пахнущего тальком и детским шампунем. И представлял его в горящей колыбели, рыдающим от страха и безысходности, протягивающим руки за помощью, которой не будет. Беспомощный и глупый, всегда такой глупый, маленький обугленный трупик, о котором скоро забыли бы, потому что тогда еще нет, тогда Дин еще не проникся к нему этой сумасшедшей заботой-любовью, которая заставляла беспокоиться и переживать, но так и не сумела ни спасти, ни уберечь, ни предотвратить. «Немного поздно для этого, ты не находишь?», — сказал Сэм, и глаза его полыхнули желтым. Щелкнул пальцами, и вокруг начал распространяться огонь. Дин смотрел ему вслед сквозь пламя, пока он уходил в сопровождении Руби, которая смотрела на него с гордостью — наверное, так смотрел Люцифер на новопадшего ангела. Если бы не Кастиэль, Дин бы не сдвинулся с места, так бы и умер, объятый огнем. Когда он пришел в себя, то сразу спросил: «Почему ты не перестаешь спасать меня?». Голос Кастиэля был таким, как и прежде — монотонным, далеким: «Потому что только ты можешь остановить своего брата». Хотелось разбить ему лицо, а потом безудержно рассмеяться. Это было забавно. Даже в глазах Создателя Дин Винчестер имел ценность только в связи с Сэмом Винчестером. Как обычно.) *** Точно как во сне, Лилит выглядит девочкой тринадцати лет. Огромные глаза испуганной газели, задорные рыжие завитки. Когда она умрет, ее кровь на вкус будет юной, свежей, словно клубника, полной живительных сил. Сэму хочется выжать ее в стакан и выпить одним глотком, отмечая победу. — Я убью тебя. Он не столько ставит ее в известность, сколько просто хочет услышать голос в ответ. Конечно же, он не ждет, что она ему возьмет и поверит. Да и плевать, так даже лучше — видеть удивление в ее глазах, одновременно медленно сжимая в кулаке черное сердце. — Я знаю, Сэм. Они сидят в закрытом Старбаксе. Ни одна кофе-машина не работает, и привалившийся к стойке бариста, у которого до недавнего времени шея была на своем месте, до сих пор держит в руке стакан с надписью: «Клубничный фраппучино без кофеина с соевым молоком». Лилит не говорит: «Нет, я убью тебя первой», она говорит: «Я знаю, Сэм». — А что ты думал, Сэмми? Что все это касается только тебя и меня? Что ты меня прикончишь, разберешься с пребыванием своего брата в Аду, тут и сказочке конец? — внезапно ее лицо становится отвратительной маской детской агрессивности. — Ты идиот, — она выплевывает слова, словно они обжигают ей губы. — Для избранного, Сэмми, ты слишком тупой. Детали головоломки с убийственной скоростью складываются у него в уме. Голова болит, к горлу подкатывает тошнота. Руби говорит: «Она врет, Сэм, не обращай на это внимания», но Сэм это чувствует сердцем, всей своей кожей, костным мозгом, нутром. План другой, план совершенно другой, и до сих пор были всего лишь игрушки. Шестьдесят шесть печатей, избранные дети, убийство Лилит — все это было и раньше, но никогда он не видел всего так ясно. А теперь да. — Люцифер появится среди нас, если я убью тебя. Лилит улыбается победно и мило. Как будто сейчас Рождество, Новый год или Пасха. Колесо обозрения, праздничная ярмарка, сладкая вата, четвертое июля, салют. Одно движение руки — и Руби вылетает из кофейни через стекло. — Убей меня, Сэмми, твоя душа — это последняя печать. (Дин сказал: «Лучше бы я дал тебе умереть в том пожаре» и был прав, потому что теперь Сэм обрекает его в одиночку сражаться со всем злом в мире, где Сатана правит балом, и где тварям без милосердия больше не нужно прятаться в темноте. Ему хотелось бы попросить у брата прощения, где бы тот ни был, потому что Дин был прав, а он, Сэм, так ошибался. Ему хотелось бы попросить прощения, но проблема в том, что Дин бы простил, а это несправедливо. Нечестно. Сейчас, когда Сэм хорошо понимает, что именно он сотворил.) *** Старбакс, ебаный в рот. Правда в том, что Дин всегда думал, что продавать за семь долларов кофе, который вообще кофе даже не пахнет, это ебаный демонизм и не меньше. То есть, ничего странного в том, что конец света будет происходить именно здесь. Он чувствует себя уверенней, хоть это и довольно сомнительное преимущество, которое не поможет ему перед лицом Младшего Брата — пожалуйста-клубничный-фраппучино-без-кофеина-с-соевым-молоком. Глаза Сэма полностью залиты желтизной, Лилит, как обычно — девчонка. — В чем дело, красотка? — Дину пришлось пересечь весь город, полный демонов, чтобы добраться сюда, Бобби наверняка еще снаружи отбивается от последних. У него болит все тело и даже те кости, которых по определению в скелете быть не должно. — Скажи-ка мне вот что. Если предположить, что тебе уже тысячи лет, как получилось, что ты так и не выросла больше, чем на полметра? Блядь, да ты, видимо, карлик. — Дин, — кажется, отвратная девица даже рада его видеть. Йуху, с днем рождения! — Сэмми меня убьет и освободит Люцифера из Ада, увидишь, как мы повеселимся. — Здорово, детка. (Когда Дину было шесть, он уже умел менять пеленки, успокаивать плачущего Сэма, готовить молочную смесь, греть бутылочки, мерить температуру и всех суперсоников знал по именам. Он никогда не жаловался и не протестовал, хотя все другие дети казались ему вредными, беспричинно орущими засранцами. Сэм был не таким. Он был спокойным и вкусно пах. Когда ему было два года, и он размазывал сопли по лицу рукавом после особенно продолжительного плача, у него вздрагивал подбородок, и он звал: «Ди-и-ин», так, будто это было самое важное в мире слово. Ди-и-и-ин. И так оно и было, блядь, так оно все и было. Именно так, не иначе.) *** Дину не сильно нравится Руби. Можно даже сказать, что он с удовольствием отправил бы ее в Ад, а потом приятно отпраздновал это чипсами с пивом. Тем более сейчас. Дин готов убить ее только за то, что она внушила Сэму мысль, что пить кровь демона — отличная идея. Тем не менее, видеть ее поверженную, изрезанную в кровь осколками витринного стекла, просящую прощения, не приносит ему никакого удовлетворения. Кровавые пузыри на губах и жалкое выражение горестного изумления на лице. Никакого удовлетворения. Лилит кажется очень довольной, на ней белое воскресное платье, попахивающее трупами, и Сэм не перестает неотрывно глядеть на нее, так, что мебель вокруг начинает шататься. Дин должен застрелить его прежде, чем он убьет Лилит. Он это знает. И он готов, для этого и пришел. — Сэм, если ты убьешь ее, настанет Апокалипсис. Ты ведь более-менее в курсе того, что произойдет? Наверняка же где-то в самом маленьком уголочке своей черепной коробки ты все хорошо понимаешь, правда? Сэм делает абсолютно непонимающее лицо. Не глядя, цедит сквозь зубы: — Я отправил тебя в ад, Дин. Сейчас она умрет. Одна пуля. Всего одна пуля в голову Сэму и все. Лилит сбежит, но, по крайней мере, Дин спасет мир еще на какое-то время. Он всегда сможет и позже достать эту дрянь. Да и нахуй вообще, в мире полно демонов — всегда есть кого убивать. Одним больше, одним меньше — кого вообще, блядь, это волнует? — Я ценю твою нелегкую роль Великого Мстителя и все такое, но, серьезно, Сэм, сейчас полдень, а похоже на полночь. И мы в Майами. — Кстати, Дин всегда знал, что конец света начнется именно во Флориде. Еще с той злосчастной официантки из Тампа, реально знал. — Конец света, Сэм? Знакомо звучит? — Здание полощется словно бумажное, это самое невероятное землетрясение из тех, которые Дину доводилось переживать, и его вызывает Сэм, в то время как Лилит радостно скачет вокруг, умирая от счастья и предвкушения, что вот-вот вернет Сатане его трон. Прелестно. — Сэм, удели мне немного внимания, ладно? — Пистолет заряжен, голова Сэма на прицеле. — Мы тут с Бобби кое-что выяснили, эта блядская девка говорит правду, понимаешь? Не то чтобы они прямо что-то новое выяснили, просто поняли, что угодили в то самое ебаное пророчество, о котором говорил ангелочек Кастиэль. Они тогда были, вдумайтесь, в Лоуренсе, штат Канзас. Кастиэль сказал: «У судьбы хорошее чувство юмора», и Дин не выбил ему зубы только потому, что был слишком занят чтением апокрифического евангелия, жизнеописания Люцифера, его автобиографии, или хрен вообще знает, что это было. Там очень ясно излагалось: «Желтоглазый выберет лучших из лучших, из них выйдет князь мира, когда князь перейдет на сторону тьмы, омрачится весь мир и настанет, наконец, его царство». Кольт оттягивает Дину руку — одна-единственная пуля, и все закончится. За стеклами на улице поднимается ветер, закручивает мелкий мусор и пыль в небольшой ураган, Лилит смотрит на это завороженно. И уже у нее начинает кровоточить грудь. Черная, жирно блестящая кровь пропитывает спереди платье. Ее это забавляет, а Дина нисколько. — Сэм, серьезно, если ты продолжишь все это дерьмо, ты убьешь ее и всех нас убьешь тоже. Он повторяет: «Я послал тебя в ад», как будто бы Дин об этом не знает. — Слушай, какую часть фразы: «Тобой играют, мудак, и это то, чего они изначально хотели» ты не понимаешь? Мы просто попали в их ловушку, ни больше, ни меньше. Я продал свою душу этой суке, чтобы спасти тебя, и это было именно то, что ей было нужно. Она просто одна из шавок Сатаны, Сэм. — Эй, полегче! — Лилит кривит губы и хмурит лоб. — Имей уважение. Дин стреляет в нее. Конечно же, без толку, но ему становится легче. Мерзкая девка. — Заткнись, блядь. Не встревай, когда взрослые разговаривают. Лилит пытается оттеснить его к стене, чтобы взять реванш, но уже слишком поздно, Сэм всерьез принялся за нее, она истекает кровью, он ее убивает. Все именно так, как она и хотела. — Вот уже почти, Сэмми, осталось еще чуть-чуть. Дин передергивает затвор. Вспоминает детский запах своего брата, его манеру улыбаться, наклонять голову, слова «Я умру за тебя», все те разы, когда он спасал его задницу, выражение лица, которое у него бывает, когда ему не нравится еда… Один выстрел и все будет кончено. Больше никакого Сэма никогда — прощай! — Пиздец, брат, ты серьезно позволишь ей называть себя Сэмми? Впервые с тех пор, как Дин вошел, Сэм перестает пялиться на Лилит и переводит взгляд на него. Не то чтобы все вокруг сразу перестало трястись, но вроде бы чуть-чуть успокоилось. И не то чтобы его взгляд снова стал зеленым, он желтый, но все же что-то в нем появилось, что-то от Сэма, принадлежащее только ему. Дин не опускает пистолет, но блядь, что-то все-таки появилось. — Ты один можешь называть меня так. — А ты не задавался вопросом, почему так, Сэмми? А потому что я всегда прав, блядь, вот почему! (Они всегда были какой-то единой природной силой. Стихийной и непобедимой. Дин охотился вместе с Сэмом и чувствовал себя лучшим охотником на всем белом свете. Не потому, что думал, что ничего плохого с ним не произойдет. Напротив, он знал, что в конце концов что-то плохое случится, однако они окажутся быстрее этого, проворней, сильней. Они вместе. Смогут победить это зло или быть побежденными — пофиг.) *** Сэм очень устал. Он не отдыхал еще с той самой ночи в Пало-Альто. Сначала его сжигало желание убить желтоглазого, потом — желание отомстить за отца. Потом умирал Дин, и надо было что-то делать, а потом он провел шесть месяцев без него, зная, что Дин в Аду мучается из-за него. Он так устал, он просто хочет, чтобы все закончилось. Чтобы снова сесть на переднее сидение Импалы, и чтобы Дин забыл, что прошел через Ад, и чтобы больше никто никогда не смотрел на него, осуждая. Он не хочет слушать брата, не хочет отпускать Лилит, чтобы потом бегать за ней по пятам целую вечность. Он не превратится во что-то ужасное, просто еще чуть-чуть применит силу, и все закончится. Дин не понимает. Он просто хочет все это остановить. Это война, и они могут выиграть. Дин не может понять. — Ты всегда боялся, что я изменюсь. Никогда в меня не верил. Каждый раз, когда отец говорил, чтобы ты приглядывал за мной, он имел в виду слежку. Я всегда это знал, слышишь, всегда, и ты сразу поверил ему, стоило ему только сказать тебе. Я никогда не был одним из вас. Дин говорит худшее из всего, что только можно сказать. Дуло его пистолета чуть-чуть опускается. — Потому что ты был лучше нас, Сэмми. Это именно то, что в Дине просто бесит. Эта привычка не придавать себе никакого значения. Не ценить, ни во что не ставить собственную жизнь. Вот что привело его в Ад, вот что помешало схлестнуться с Джоном и уехать тогда вместе с ним в Калифорнию. Сэм ненавидит это. Ненавидит так сильно, что из глаз вдруг брызгают слезы. — Это неправда. — Пожалуйста, Сэм. Они смотрят друг на друга молча, и в этой тишине ведут между собой долгий разговор. Сэм видит мир таким, каким он станет, если будет разрушен. В глазах Дина, в этой безмолвной мольбе и невысказанном отчаянии — здесь и сейчас. Мучительная боль в глазах самого любимого человека — вот что такое Апокалипсис. И Сэм плачет. — Я столько ее выпил, Дин. Я выпил целое море демонской крови. Оно внутри. Оно всегда было внутри меня. Уже ничего не сделаешь. Лилит приходит в ярость, она хочет биться с Сэмом и разозлить его, но тот уже слишком много выбил из нее дерьма, у нее нет сил. Просто злобная ракушка, внутри совершенно пустая. Впервые за все это время она кажется действительно разгневанной. Сэм не смотрит на нее, теперь он может смотреть только на Дина. Тот говорит с ним, Дин с ним говорит, и его голос — магнитное поле, притягивающее и спасающее от всего. — Но в тебе и моя кровь, Сэмми. Одна капля Винчестеров, Сэм. И это значит больше, чем все эти галлоны демонской крови, блядь. — Дин. — Нет, серьезно, когда они начали давать тебе этот блядский Рэд булл? В шесть месяцев? Так вот у меня фора в полгода, Сэмми. Ты был моей семьей раньше, чем стал одним из них, слышишь? И когда мы справимся с этим, мы будем продолжать ею быть. Останемся семьей. В момент, когда здание окончательно перестает трястись, Лилит понимает, что ее план провалился, и испускает пронзительный яростный вопль. Она бросается к Сэму, летит на него будто нож, будто одной ее ненависти достаточно для того, чтобы воткнувшись, вспороть ему грудь. В двух шагах от цели нож Руби настигает ее. Вспышка света, легкий черный дымок. Чпок. (Сэм знает, что он упрямый, навязчивый и капризный. Сэм знает, что часто грязно ведет игру, что сначала достает Дина, чтобы тот сказал ему правду, а потом не хочет слышать то, что тот ему говорит. Сэм знает, что он великий манипулятор и талантливый врун. И не важно, все это пофиг, он не из-за этого плачет, не из-за того, что ошибался, и даже не из-за того, что из-за своей ошибки чуть не уничтожил весь мир. Этот мир прямо сейчас может отправляться на хуй, ему все равно, он тот еще эгоистичный хрен. Он плачет потому, что он самый плохой младший брат на всем белом свете, блядь, и Дин, который его сейчас к себе прижимает, всего этого не заслужил.) *** Кастиэль появляется секунд через тридцать после того, как Лилит становится историей. Он, как всегда, кажется невозмутимым, словно происходящее не трогает его совершенно. Даже несмотря на то, что они только что отменили конец света и спасли мир. В очередной ебаный раз. Он является не один, а со своим другом, чье присутствие точно хорошей новостью не назовешь. Дин думает, что с ангелами происходит ровно то же самое, что и с людьми: кого только нет в господнем винограднике (хех), и если Кастиэль еще ничего, то этот Уриэль — редкая гнида. Ангелида. Или как, блядь, еще его можно назвать. — Ну и почему до сих пор ночь, а не день? — нахально интересуется Дин. Сэм вцепился в него, как клещ, как чахоточная бацилла в легкие. Изо всех сил и наверняка. Сердце Дина колотится так сильно, что грозит проломить к черту грудную клетку. — Разве мы еще не закончили спасать мир? Он задает вопрос Кастиэлю, но отвечает этот, другой. — Печать не сломалась, но может в дальнейшем. Сила Сэма все еще в нем. Сэм, не прекращая плакать, начинает мелко трястись. Дин никогда в жизни не видел его в таком состоянии. Кастиэль не сводит с него взгляда, и Дину совсем не нравится то, что он видит в его глазах. Что-то похожее на вину или небольшое сожаление. Дину знакомо это лицо. Оно обычно бывает у Кастиэля когда: «У меня есть миссия, она мне не очень нравится, но это мой долг»… О, боже, нет. Нет, нет, НЕТ. Но да. — Мы должны подстраховаться, Дин. Когда Сэм почиет в мире, мир будет в безопасности. Он так и говорит: «Почиет в мире». Ебаные эвфемизмы! Дин уже готов объяснить популярно, куда они могут засунуть свое «почиет в мире», но Сэм вдруг отлепляется от него, и глаза его зелены как никогда, будто начисто вымытые слезами. Они спокойны, эти глаза, и, что хуже всего — покорны. — Они правы, Дин. Нет-нет-нет-нет-нет. (Мэри имела обыкновение говорить Дину, чтобы он спал спокойно, потому что ангелы о нем позаботятся. Но она ошибалась, потому что ангелы, как и абсолютное большинство людей, заботятся только о себе. В качестве завета ему больше нравится тот, что дал ему Джон: «Сынок, как бы тебе это объяснить…», после той истории со штригой: «Если твой брат не спит рядом с тобой на кровати, ты не можешь спокойно спать, понимаешь?». Дин все понял прекрасно. Отец хотел сказать, что ни ангелы, ни демоны нихера не значат — один Винчестер заботится о другом Винчестере, и точка.) *** Диалог между двумя ангелами и Дином звучит довольно абсурдно. Сэм даже посмеялся бы, если бы речь не шла о его жизни. Забавно, что неделей ранее он сам вызвал пожар, который чуть не убил Дина, а сейчас вполне собирался покончить со всем миром нахрен, и все равно совершенно не чувствует в себе этой демонской крови, не ощущает ее влияния на себя (Когда он начал терять контроль? С первого же глотка, или после первого литра? Как можно было этого не заметить?), и Дин еще удивляется, что Небо решило избавиться от него? Тот самый Дин, который сам был готов пристрелить его, за этим ведь и пришел, сейчас ругается с двумя ангелами, угрожая с ними покончить. — Бесполезно в нас стрелять, Дин, это смешно, и ты это знаешь. Тело, которое ты убьешь — это всего лишь временное хранилище нашей бессмертной души. — А вот еще, — и голос Дина за бравадой немного дрожит. — Если вы можете выбирать себе любые тела, почему твой дружок всегда выбирает это уродство? Кажется, ангелы не особенно понимают юмор Дина и продолжают настаивать на своем, популярно ему объясняя, что одна душа не может стоить больше, чем жизнь шести миллиардов. — Сэм может вас убить, знаете? Кастиэль кивает. — Да, — говорит. — Сэм может. Это было бы так просто, что об этом даже страшно подумать. Сэму это ничего не стоит, поэтому становится ясно, что они правы. Он опасен. Для Дина, для всего мира, для всех девушек, таких, как Джессика, которые наверняка есть в каждом университете; для Лукаса, того ребенка, которого они вытащили из озера; для Сьюзан, у которой был прелестный отель и которая их благодарила за дочь; для Бобби, который заслужил достойную старость хотя бы тем, что всегда кормил их вкусной яичницей. Он опасен для всех. — Сэм никого не убьет, Дин. Сэму знаком этот взгляд брата. Кажется, что в нем плещется ярость, но нет, это страх. — Блядь, Сэм. Это самооборона. Чуваки хотят убить тебя. Чтобы предотвратить Апокалипсис, ебаный в рот, — он с отвращением оглядывает их и гневно выплевывает: — Буш уже не президент, Кас, пора бы смириться! И тут Сэм улыбается, впервые за долгое-долгое время. Хуже, чем умереть молодым, может быть только вечность без дурацких шуточек Дина, это уж точно. — Я не убью ангела господня, Дин. Я не буду убивать никого. Дин берет в ладони его лицо, чтобы вглядеться получше, и Сэм читает три сотни безмолвных сообщений, которые тот ему хочет сказать. Все перемешано и практически слитно — одно за другим. У него немного кружится голова от той скорости, с которой Дин говорит с ним без слов, но Сэм привычен к его языку и точно знает, в какой момент тот сдается, потому что выражение его лица меняется, становится незнакомым, другим. Дин говорит: «Хорошо», и прижимает его к себе крепко-крепко. «Хорошо, Сэмми, ладно, ты выиграл, блядь». (Они никогда как следует не обнимались, такая подстава) *** Полчаса. Кастиэль дает им полчаса, хотя его милейший партнер по комическому дуэту считает, что нет никакого смысла в том, чтобы еще на полчаса ставить под угрозу существование мира — бла-бла-бла — они заслуживают только полчасика, блядь. Дин не хочет прощаться в каком-то Старбаксе и они какое-то время просто идут по совершенно пустому торговому центру. В одном из ближайших залов кинотеатра идет фильм ужасов, и Сэму это кажется забавным. — Как давно уже мы не были в кино? — Не знаю. Со времен премьеры «Инопланетянина»? Наверняка меньше, но они все равно заходят в зал. Перед тем, как люди покинут этот город, перед падением огненных метеоритов и нашествием насекомых, надо же было оставить включенным проектор, и теперь фильм близится к завершению. Все как обычно — убийца с бензопилой, сонные блондинки, бегущие в направлении совершенно противоположном тому, куда нужно бежать, это смешно. Они садятся в третий ряд, совсем как тогда, когда им было двенадцать и восемь лет, и они отлично вместе проводили вечера в кинотеатрах. Сэм тогда еще отлично умещался на коленях у Дина и при каждом пугающем моменте брал его за руку, совершенно не задумываясь. — У меня есть последнее желание. — Ну, конечно, давай, Сэм. Только я собрался посмотреть фильм, как ты тут же хочешь все испортить ненужной патетикой. — Эй, мне осталось жить пятнадцать минут, хватит делать из меня мужика. Я хочу, чтобы ты отвез мой пепел в Гранд-Каньон. Безусловно, плевать ему на Гранд-Каньон. Единственное, в чем Сэм хочет быть уверен, это в том, что его тело сожгут, а не будут делать с ним какую-то хрень. — Договорились. Дину приходится говорить через силу из-за комка, появившегося в горле. Он изо всех сил продолжает сосредоточенно смотреть на экран. — Спасибо. — Не за что. — Я не об этом. Спасибо за то, что всегда заботился обо мне, я никогда не благодарил тебя за это. Смотреть на экран в такой момент, конечно, удобно, но проблема в том, что он не может видеть Сэма, а в эти оставшиеся пятнадцать минут не видеть, как он говорит, как смотрит, как дышит — это все равно что слить это время в унитаз. Оцени, сколько он для тебя значит, Дин. Делает глубокий вдох, поворачивается и внимательно смотрит. Для того, кто до тринадцати лет питался сухими завтраками из коробки и чипсами, он выглядит довольно красивым — это объективный факт. Дин не понимает, как Небеса могут хотеть, чтобы он умер? Когда у него такие ямочки, когда он вот так, как сейчас улыбается, блядь?! — Заботиться о тебе, это лучшее, что я делал в своей жизни, придурок. Сэм кивает, бормоча: «Я доставлял тебе много хлопот». Но Дин не может допустить, чтобы тот умер, чувствуя себя виноватым. Только не это. — Знаешь что? Сэм не знает. — Что? — У Бобби есть подружка. — Что?! — И да, ямочки в полную силу — именно таким Дин хочет запомнить его навсегда, с этой его невероятной улыбкой. — Не может быть! — Да клянусь! Ее зовут, Эллен, чувак. Я слышал, как они разговаривали по телефону. Серьезно. Каждый раз, прощаясь, он ей говорит: «И я тебя тоже». Так мило. Сэм откидывает голову назад и неожиданно как-то всхлипывает, из его груди вырывается нечто среднее между смехом и рыданием. Дин не знает, как он будет жить без него, честное слово, не знает! — И я тебя тоже, Дин. Я никогда тебе этого… — Аналогично, ш-ш-ш-ш. Не важно, не важно. Он не понимает, что говорит. Прямо сейчас у него в руках теплое и живое тело Сэма, а изнутри, сметая все на пути, рвутся все те чувства и те слова, которые он всегда считал неважными и никогда не произносил. На этот раз он хочет, чтобы Сэм услышал, чтобы ушел, зная, как он гордится им и ни о чем не жалеет, и что если придется, с радостью повторит все, что у них было — долгие часы в Импале, многочасовые разговоры обо всем и ни о чем одновременно, совместное молчание, даже ссоры. «Блядь, какой ты красивый», — вырывается совершенно неожиданно, как выражение любви и непередаваемой боли. «Господи, Сэм», — жалко всхлипывает Дин, чувствуя предательскую влагу на щеках и не стесняясь ее. И Сэм сквозь слезы тоже еле выговаривает привычное: «Дин», стараясь, чтобы голос звучал бесстрастно и ровно. И сначала Дин осторожно собирает губами с его лица слезы, как в детстве, а затем они соприкасаются губами. Нет, это вообще ничего общего не имеет с сексуальным подтекстом. Это другое. Это последний раз, когда они видят друг друга, и они столько вреда уже нанесли друг другу, что все это словами исправить просто нельзя. Здесь нужен какой-то другой язык, наверняка еще не изобретенный. Вжиматься лицами друг в друга, дыша рвано и поверхностно, словно животные, это единственный способ оставить в душах у обоих свидетельство о том, что они любят, блядь, как они любят, как другие просто не могут, о том, что все зло, что они сотворили, все было ради добра. Ради тебя, Сэм. Ради тебя, Дин. Когда Дин отстраняется, губы у Сэма алее самых алых роз, и он говорит: «Ты охрененно целуешься» и выглядит при этом слегка озадаченным и удивленным. — Я знаю, — Дин снова наклоняется и упирается своим лбом Сэму в лоб: — Что я буду делать без тебя, блядь, что?! — Все, что захочешь. Ты сможешь делать все, что захочешь, Дин. Например, можно начать говорить правду для разнообразия. — Я всегда стеснялся того, как сильно я люблю тебя, боялся, что ты узнаешь. Вот оно. Вот та самая правда, которую Дин боялся произнести, и он не ожидает, что после того, как он это сказал, Сэм вдруг начнет смеяться. — Эй! Такой душещипательный момент, как из записных мелодрам, а ты ржешь? — Ну, извини. Видишь ли… Если ты пытался скрывать свои чувства все эти годы, то делал это довольно херово. Дин отвешивает ему подзатыльник, и сразу после этого тень от крыльев Кастиэля падает на экран. «Если ему будет больно, — думает Дин, — если только ему будет больно, когда он будет умирать, я убью тебя, клянусь, если моему младшему брату будет больно, я убью тебя». Сэм сразу же перестает плакать, как только замечает Кастиэля. Спокойно встает и спускается на три ряда вниз, быстро вытирая лицо рукавом. Несмотря на то, что Дин с детства сто тысяч раз говорил ему, что нельзя так делать, блядь! (В течение всего этого дерьмового года Дин много раз думал, что ошибался, воображая, что хорошо знает Сэма. И в некотором смысле был прав. Он сам наделал столько всяких вещей, даже не отдавая себе в этом отчета, по крайней мере, половина из которых была отнюдь не поучительного характера. Но сейчас Сэм предает себя в руки Кастиэля для того, чтобы спасти мир, и Дин понимает, что на самом деле это делается как раз ради тех, кто вообще никогда не знал его брата. И думает: «Да, это мой мальчик», и обещает себе не закрывать глаза. Не потому, что очень хочет все видеть, а потому, что не позволит Сэму умереть в одиночестве.) *** Ему не страшно. Самое странное, что ему абсолютно не страшно. Не хочется умирать, это правда. Но и жить, как бомба замедленного действия, со всем этим злом внутри, постоянно держа его под контролем, анализируя каждое свое действие, обрекая Дина на то, чтобы он следил за ним словно ястреб, возлагая на него ответственность за то, что если Сэм ошибется, — это будет ошибкой Дина. Это несправедливо, Сэм этого не хочет. Когда Кастиэль кладет ему руки на плечи, Сэм совершенно спокоен. — Ты готов к исполнению божьей воли? — Да. — Ты спас многих людей, Сэм Винчестер, поэтому тебе положена одна последняя благодать. Во имя Господа, если у тебя есть последнее желание, я тебя слушаю. На самом деле, если Сэм озвучит то, чего действительно желает, это прозвучит кощунственно. — Я сожалею о том, — говорит он, — что никогда не слушал его. — Кого, Господа? — уточняет Кастиэль. — Нет, — Сэм не особенно-то и чувствовал присутствие божье в своей жизни. Он молился ему долгие годы и, пожалуйста, вот к чему в итоге пришел. — Дина. Всего лишь одну секунду — Сэм готов поклясться, что видел это, — Кастиэль улыбается. — Война между Добром и Злом, — говорит ангел, — всегда была войной между братьями. Две стороны одной медали. Эта война происходит внутри каждого человеческого существа. Одной из способностей Сэма является телепатия. Обычно он ею не пользуется, но умеет. Сейчас он знает, что Дин думает: «Мало им просто убить Сэма, надо еще и проповеди почитать, заебали». Он отмечает, как Дин смотрит на них, как глубоко дышит, и как без единого слова просит глазами Кастиэля больше все это не длить, он просто не может это вынести, ПОЖАЛУЙСТА. Он не ожидал, что будет больно, но блядь, это больно. Возможно, Сэм это заслужил, но он надеялся на более милосердную смерть, раз в роли его палача выступает Небо. Блядский боже, это похоже на то, как если бы тебе в рот засунули невидимую руку и начали наматывать на нее все внутренности, сжимая и выкручивая каждый орган. Сэм слышит словно издалека крики Дина и хочет сказать: «Ничего, я это заслужил», но не может, потому что падает на колени, и его начинает тошнить. С самого начала какой-то желчью, а потом фонтаном черных сгустков, аж до третьего яруса — вязкой, пузырящейся и кипящей демонской кровью. Руки Кастиэля продолжают крепко держать за голову, и вот уже из его тела вырывается нестерпимо яркий пульсирующий свет, от которого Дин может ослепнуть. Не дай ему ослепнуть, Господи, не дай ему ослепнуть, ему еще так много всего нужно увидеть, прошу! Сначала Сэма тошнит через рот, потом через нос, а потом уже и через глаза. И это совсем не так, как блевать чем-то жидким, это больше похоже на какой-то тяжелый металл, разрывающий изнутри в попытке покинуть тело. Сэм кричал бы, если бы это было возможно, если бы можно было одновременно блевать и кричать. Когда это прекращается, и Сэм обессиленно падает на пол, практически захлебываясь во всем этом кровавом дерьме, он еще жив. На улице снова день, Дин дышит как испуганный зверь, не понимая, что происходит. «Не смотри на меня», — думает Сэм, но сказать ничего не может, потому что нет сил. От запаха крови снова начинает тошнить, и все его силы исчезли. Этой ртутной тяжести в костях, которую он ощущал, больше нет, она тоже исчезла. — Ты сделал правильный выбор, Сэм Винчестер. Кастиэль бесцеремонно исчезает. Вот он только что был здесь, а в следующую секунду на этом месте уже только титры на черном экране. (Когда они нашли в Лоуренсе пророчество, оно было написано на языке, который Дин не знал. Он прочитал, как мог, но это были какие-то бессмысленные слова — не латынь, не греческий — не похожие ни на что. Наверняка что-то еще более древнее, чем латынь. Кастиэль им перевел, но не все и неточно. В первой части было: «Желтоглазый выберет лучших, из лучших выйдет князь мира, когда князь перейдет на сторону тьмы, то омрачится весь мир, и настанет, наконец, его царство», а во второй, которую Кастиэль не перевел: «Если самый главный демон среди людей не перейдет на темную сторону, будет еще десять тысяч лет света, а тьме приказано ждать своего часа».) *** На улице снова сияет солнце. Сначала Дин помогает Сэму дойти до ближайшего магазина. Тот тут же скидывает с себя окровавленную одежду и переодевается в первое попавшееся. Дешевые джинсы и футболку с невзрачным принтом. Потом Сэм умывается в пустом туалете, смотрится в зеркало и все, что он там видит, это двадцатисемилетнего парня, которому срочно необходимо поспать, предварительно объевшись двухэтажным гамбургером. — Что произошло? Дин ни на секунду не отводит от него взгляд. — Думаю, что ты был оправдан, Сэмми. — Почему? Дин хватает его за плечи и притягивает к себе: — Да мне похуй. А потом обнимает так, что у Сэма хрустят кости. Это объятие — добро пожаловать, объятие — мы дома, объятие — ты жив, и мы снова вместе. Никакой больше блядской демонской крови, ты меня слышишь? Если тебе еще раз придет в голову оставить меня, я покалечу тебя, клянусь, тебе больше подходит состариться в инвалидной коляске рядом со мной, понял? Это больше тебе подходит, так что вот тебе план, ты меня понял? Вот как обнимает Дин Винчестер, прижимая к себе и одновременно ощупывая брата, проверяя, не ранен ли он. В какой-то момент обессиленный и повисший на Дине Сэм открывает глаза и видит в приоткрытой двери силуэт ковыляющей мимо Руби. Что-то ему подсказывает, что видит он ее в последний раз. (Когда Дин наконец выпускает Сэма из своих объятий, они выходят из торгового центра и обнаруживают Бобби, невозмутимо потягивающего пивко, сидя верхом на небольшом холодильнике, который он всегда возит в машине с собой. При виде Сэма он кривит лицо — так бы решили те, кто его плохо знает, — но Винчестеры знают его хорошо и знают, что это улыбка. «Я рад тебя видеть, сынок, ты заставил нас повертеться сильнее, чем девица, рожающая восьмерых».) *** Импала заводится как обычно. Сначала взревывает, а потом успокаивающе урчит. Им о стольких вещах нужно поговорить, что Сэм даже не знает, с чего начать. За последний год у него набралось много секретов, около миллиона. Он ошибался во всем, и не смог бы действовать хуже, даже если бы вдруг захотел. — Ты реально думаешь, что Бобби встречается с Эллен? Дин опускает на нос солнечные очки и улыбается во все тридцать два. — Да. — Как насчет панкейков? — Нормально. Им надо поговорить о тысяче важных вещей, но на данный момент — панкейки. Опущенные стекла, ветер в лицо, Дин за рулем, Цепеллины на полную громкость. На данный момент — молчаливое утро, неспешный полуторачасовой сытный завтрак, сумасшедшая, но совершенно блаженная усталость. Потом Сэм и Дин, попросив прощения у темноты, у удобных кроватей и мечты о собственном доме, два брата, закаленные Добром и вкусившие Зла, как на Земле, так и в Аду, выбирают это — дорогу, друг друга и машину, которая не остановится никогда.