Слабость сердца

— Я люблю тебя, Чон Чонгук. Это глупо. Просто невероятно глупо. Так еще и звучит нелепо, а выглядит попросту мерзко. Говорить с таким вот лицом, полным трепета, волнения, неприкрытого чувства, — вообще идиотизм высшей категории. Чонгук стоит вполоборота и смотрит на своего огненно-рыжего воздыхателя равнодушно, проходится по алым щекам, дрожащим полным губам, останавливается на влажных глазах, глядящих слишком проникновенно и доверчиво. Диагноз очевиден. Этот парень — дурак, если не клинический дебил. Чонгук знает его урывками, случайностями, отголосками чужих фраз. Ему даже не вспомнить скучное имя этого парня, который горит страстными чувствами и слегка раздражает этой откровенностью, которая прет изо всех щелей. Чего он добивается? Вот что интересно Чонгуку. Чего хочет этот невысокий паренек с горящими глазами и несуразными речами? Он хочет его? Как мужчина хочет женщину? Чон думает медленно, размышляет, старается проникнуться ситуацией и чужой проблемой, отвергнув отвращение и неприязнь. Но все же говорить парню о любви — как-то мерзко и ужасно неправильно. А он говорит. Этот рыжий стоит и не стесняется своих постыдных и даже шокирующих чувств. По правде говоря, Чонгук чуть-чуть восхищен этой самоотверженностью и смелостью. Но такие выпады вряд ли стоят поощрения. Чонгук стандартно, но сильно влюблен в Йери — прекрасную одноклассницу, чудесную девушку, нежную подругу, которую достичь сложно, но еще реально. Ему чувства парней ни к чему. Он не гей. И никогда им ему не бывать. Но сейчас осень в самом своем разгаре, тлеющая ярко раскрашенная листва, трескучие холода, корка призрачного льда, хрустящая под подошвой, и Йери со своим «не думаю, что люблю тебя». Ей мстить не даст сильно влюбленное в нее и ее красоту сердце. А желчь-то кипит, бурлит, пузырится, захватывает ткани, органы, только и ищет выхода, свободы. Почему нельзя? Разве Чонгук виноват, что дурак влюбился именно в него? Виноват целиком и полностью этот рыжий идиот, который стоит и чего-то ждет, словно реально рассчитывает получить ответ, согласие, чужое сердце и чувства. А что? Будет забавно. Чонгук не влюблен. Он просто по-детски жесток. Ему только шестнадцать и в жестоких забавах он знает толк. Сейчас он в самом расцвете того возраста, когда непонятна чужая боль, чужое страдание, чужая душа. Когда хочется преступлений и разрушений. Когда не хочется быть правильным, а только лишь своим. Когда и не важно над кем, но надо посмеяться от души. Чонгук опьянен своей разгорающейся молодостью и твердым отказом дамы сердца. Чимин сам вызвался страдать за чужие грехи. — М, ты, что ли, правда влюблен в меня? — звучит насмешкой голос Гука, а Чимин краснеет пуще прежнего и совершенно не скрывает своих сердечных порывов. Он действительно в него влюблен. Чонгук еще думал, что это шутка, розыгрыш, попытка позлить или поиграть на чужих драмах, но за милой беседой в кафе стало ясно, что чувства, о которых разглагольствовал Пак, вполне реальны и живы (пожалуй, даже слишком). Именно они заставляют его так краснеть, жаться и стесняться взгляда младшего, ерзать на стуле и отвечать невпопад то тихим, то громким голосом. Он по-дурацки глупо в него влюблен. Чонгук подпирает одной рукой подбородок, а другой лениво размешивает кубики сахара в чае с лимоном. Чимин сидит напротив и боится поднять глаза, скребет пальцем с коротким ногтем скатерть и мычит очень тихо о своих чувствах. Мол, давно любит, чуть ли не с первого взгляда, с той роковой встречи... Чувствует глубоко и не рассчитывает на взаимность (тут Чонгук не верит совсем), просто хочет, чтобы Чон знал и понимал, что он им любим. Очень глупо. Вот как ни посмотри. Чонгук впивается в щеки, в девчачьи искусанные губы, в полные пальчики, в узкие глаза (кажется, разных размеров), в точки-родинки и в ярко-рыжие волосы, напоминающие увядающее летом раскаленное солнце, наполовину зашедшее за линию горизонта. Чимин совершенно вне его вкуса. Можно, конечно, назвать его симпатичным, в нем определенно есть какой-то шарм с налетом наивности. Чонгук не против даже сказать, что он чудесен и мил, особенно, когда так смущается от его слов и взгляда. Однако у него слишком загорелая кожа (у Йери белая, как сахар); слишком узкие глаза (у Йери они большие и ясные, кажутся всевидящими); еще щеки (лицо Йери тонкое, черты острые); глупое выражение лица (стоит ли говорить, что Йери всегда держится, как принцесса, как та, что творит чудеса?); да, а еще он парень. Тут проигрыш по всем позициям. Чонгук не говорит прямо в лоб, что Чимин тут совсем лузер и в пролете, но слова подбирает так, чтобы это было понятно. По тому, как тушуется Пак, бегает глазками и без конца чешет руки и шею, становится ясно, что намеки понимать он умеет. Чон благодарит за его чувства, но отказывается от них. — Ты прости, — безжалостно чеканит Чонгук, совершенно не чувствуя раскаяния. — Спасибо, — зачем-то благодарит Чимин. — Я рад, что ты меня выслушал. После этих слов Чонгук чувствует неожиданно возникший вокруг него ореол превосходства и благородства. А как же он был добр и обходителен! Все выслушал, принял и даже не оскорбил (а вообще-то, любить парня — ненормально). Чон еще раз убедился, что был бы отличным парнем для Йери, таким добропорядочным и чувственным, прямо, как ей и хочется. Отчего она даже в его сторону не смотрит? — Чонгук, если тебе что-то понадобится, ты только скажи, — на прощание вырывается из уст Пака. Так отчаянно и с этим так фантастически нелепо. «Ничего мне от тебя не надо, — хмыкает про себя Чонгук, не отвечая на очередной странный выпад, а сам думает: пока не надо». Чимин не мешает. Смотрит влюбленным взглядом, но понимает, что Чон не хочет иметь с ним никаких отношений. Чонгуку нравится то, как смиренно относится ко всему этому Пак. Просто смотрит, но не касается, любуется издалека и не создает раздражающей возни. Чон не знает, насколько сильна любовь старшего, но благодарен, что она так спокойна и незаметна. Чонгук после такого пылкого признания сам заражается желанием в очередной раз признаться в чувствах к Йери. Первое признание произошло в прошлом году, когда они были в средней школе, творили глупости и были весьма друг от друга далеки. С признания девушка немного изменила свою линию поведения, стала к Чонгуку холоднее и равнодушнее, чтобы вовсе в нем убить к ней трепетную симпатию. Но без толку. Чон считал Йери самой достойной, самой лучшей и самой необходимой. Уже два года он мечтал надеть на ее тонкий пальчик золотое кольцо и получить ответ на свои чувства. Если уж Чимин не боится и так открыто изъявляет свои чувства, то чем Чонгук хуже? После учебы Чон караулит девушку у кафе, в котором она всегда после учебы покупает кофе по-венски с такой пышной головкой из взбитых сливок, щедро посыпанной горьким шоколадом и какими-то приятными сладкими специями, отлично вплетающимися в этот кофейный изыск. Обычно она сидит за дальним столиком, листает конспекты, неспешно поглощая свой напиток и посматривая в дисплей телефона. Сегодня она не меняет своих планов. Усаживается на то самое место, снимает с себя шерстяной желтый шарф, поправляет длинные волосы и достает тетрадку, располагая ее перед собой. Чонгук мнется пару минут, заказывает макиато (хотя терпеть не может кофе, но чувствует, что надо как-то сблизиться с Йери хотя бы на уровне гастрономических предпочтений). Он берет заказ и неуверенной походкой бредет к столу девушки, та совершенно его не замечает, погрузившись в свои ровно-унылые конспекты. Чонгук неловко прочищает горло, привлекая внимание, девушка отвлекается и поднимает на него удивленный взгляд, явно свидетельствующий о том, что сейчас она не в настроении вести беседы. Это время ее заветного уединения после учебного дня, нарушать его равносильно преступлению. Но Чон очень хочет быть ближе. — Можно? По глазам Йери отчетливо видно, что нет. Ей не хочется. Уголки ее губ недовольно опущены. Но все же она крайне интеллигентна и мила со всеми, даже с Чонгуком, поэтому сделав над собой небольшое усилие, она согласно кивает, закрывает тетрадь и пододвигает к себе чашку. Похоже, решает поскорее расправиться с кофе и уйти, оставив горе-любовника в гордом одиночестве. — Ты свободна в выходные? — как бы случайно интересуется Чонгук, едва не скидывая свою кружку себе же на колени. — Может, в кино сходим? Выглядит нелепо. Чонгук чувствует, как краснеет, и у него дрожат губы. Он ведет себя совсем как мальчишка, дурак, просто ничего не сведущий в отношениях человек, который словно впервые дорвался до живой девушки. Йери долго молчит, ложечкой собирая сливки и отправляя в хорошенький маленький рот. Чону даже начинает казаться, что она его демонстративно игнорирует. От этого становится еще неприятней. — Может и свободна, — говорит она не глядя на парня. — Но кино не люблю. Прости. Провал, но одновременно надежда. Едва осязаемая и слишком призрачная, но Чон хватается и за нее. — А куда бы ты хотела пойти? Удивление. Йери поднимает на него черные глаза и глядит с интересом. Только что Чонгук открылся ей с иной, еще неисследованной стороны. Ей всегда казалось, что Чон безобразно приземлен и скучен, общество его нагоняло уныние, все его действия и слова были предсказуемы. А сейчас он поступил так, как она не ожидала. И это ей понравилось. — В следующие выходные ставят потрясающий мюзикл. Я очень хочу на него сходить, но билеты очень дорогие. — Я их достану, — твердо отвечает Чон. Девушка насмешливо улыбнулась. Так улыбаются детям, которые грезят стать супергероями или пиратами. Беззлобно, но все равно унизительно, потому что Чонгук давно не мальчик. Он обещает, что достанет их. Не допивает кофе и уходит. В дорогу она ему кидает что-то вроде: «не расстраивайся: не все всегда получается». Билеты реально дорогие. Чонгук смотрит ценник в интернете и едва не роняет челюсть. Весь следующий день он избегает девушку, чувствуя себя невероятным идиотом. Как же это позорно! Пообещать и не иметь никакой возможности сделать! Чонгук так в себе разочарован, что весь день прозябает в унынии, не реагирует на шутки Тэхена, а во время обеда бредет во двор, падает на скамейку и опускает голову. Провал. — Привет, Чонгук, — звучит знакомый высокий голос. Чон сразу понимает, что это Чимин. Беда же не приходит одна? Сейчас Чон в очень плохом расположении духа и терпеть приставания не намерен ни в каком виде. Пускай Пак идет подальше со своими пламенными чувствами, глядит из-за укрытия и не приближается к нему. — У тебя что-то случилось? Может, я могу помочь? Хочется ответить так ядовито, чтобы Чимин захлебнулся чужой злобой. Но у Чонгука не выходит. Настроения нет, и этот болван, вот как назло, снова звучит слишком влюбленно, спрашивает ласково и явно готов костьми лечь, чтобы порадовать младшего. На Чонгука нападает озарение. Гаденькое такое. Вообще так поступать — некрасиво, подло, и Йери бы точно не оценила. Ну, если бы узнала. А она не узнает. Чонгук поднимает на хена глаза и глядит пристально, примеряя. Можно ли так поступать? С одной стороны, конечно же, нет. Это аморально. Использовать влюбленного в себя человека в низких целях для достижения другого человека. Отвратительно и грязно. Так мужчины (хорошие, правильные) не поступают. Они никогда не опустятся до использования другого человека. У них есть высокоморальные принципы, воспитание, гордость в конце-то концов. Чонгук вдруг понимает, что ему всего этого недостает. Все же склоняется ко второй стороне, которую принято осуждать, но он не может. Ведь это не его вина в том, что в него кто-то болезненно влюблен и хочет ему угодить? Не его. Не может быть его. Это глупый хен каким-то образом взрастил в себе эти чувства. Чонгук же на него даже не смотрел! И не посмотрит. Конечно, может чуть-чуть внимания уделит, но точно не такое, как хочет Чимин. Он же сам себя на блюдечке предлагает, разве нет? Сам хочет быть использован. Хоть не знает в чем… Чонгук все же мучается этим выбором. Он хочет быть достойным человеком, но при этом он не хочет терять шанс завоевать сердце любимой девушки. Он хочет добиться успеха, но при этом не хочет совсем отказываться от сторонней помощи. И вот чаша весов почти склоняется в сторону благородства, нравственного идеала, светлых помыслов и достоинства. — Я постараюсь тебе помочь, — шепчет с придыханием Чимин, утопая в чужих глазах и волнении. Ну, просто нельзя терять такой щедрый шанс. А вдруг судьба? Чонгук рассказывает о мюзикле. Деликатно умалчивает о Йери, говорит о маме и ее дне рождения. Безбожно врет. Причем так виртуозно и натурально, что сам готов поверить. А Пак верит всему. Сидит и кивает часто-часто. Он совсем наивный дурачок и его очень просто обвести вокруг пальца. Это Чона ужасно радует и мотивирует. Знание, что его обман останется нераскрытым, придает ему уверенности и твердости в своих желаниях. Все идет прекрасно. И действительно Чимин покупает эти дорогущие билеты и приносит на следующий день. Чонгук отводит его за школу, чтобы без лишних свидетелей, и просит молчать об этой услуге, немного распинается в благодарностях, а на прощание гладит Чимина по плечу. Тот горит, глаза опускает и что-то мямлит неразборчиво (кажется, «я счастлив»). Все довольны. Никто не ушел обиженным. Чонгук был мил. Пак смущен. А Йери все равно не согласилась. — Не ожидала, что ты действительно их достанешь, — усмехнулась она, убирая непослушную прядь за ушко. — Но у меня дела, никак не могу пойти. Лучше сходи сам. Прекрасное представление. Не пожалеешь. Ага. Конечно. Чонгук едва не разрывает билеты в порыве слепой ярости. Йери была очень холодна, строга, а еще сверкнула глазами, когда спросила, откуда он их взял. Чон наплел что-то чертовски неправдивое, но мужественное, и она не поверила. Совершенно. По выражению лица было ясно, что она не просто не поверила, но еще и презирала Чонгука за то, что он солгал. Чонгук бы вновь впал в хандру и мучительную меланхолию, но около ворот его поджидал очень красный и взволнованный Чимин. Он не собирался здороваться или подходить. Он просто хотел чуть-чуть посмотреть. Когда Чон проходил мимо, он опустил взгляд, прикусил губу и попытался сделать вид, что кого-то ждет. Но Чонгук его сразу раскусил. Повеселился с глупого лица и самого поступка. Его кто-то любит вот так. Настолько, что готов дорогущие билеты покупать и ждать до посинения, чтобы просто посмотреть издалека, просто насладиться красотой. Йери не понимает, что теряет. Чонгук кивает ему, приглашая прогуляться. Конечно же, Чимин никогда не сможет отказаться. Чонгук говорит Чимину прямо, откровенно, что он не гей, его не любит, и никогда любить не будет (это очевидно). Но они могут общаться. Быть даже друзьями. Только Пак должен соблюдать границы дозволенного. Между ними завязываются паразитические отношения. И паразитом в них выступает Чонгук. Он это признает и уже даже не стыдится. Хотя порой колет такое знание, что он себя практически продает, но все же не так сильно, чтобы отказаться. Чимин же тут главный дурак. А он просто ему подыгрывает по доброте душевной и немного из-за скуки. Пак готов сделать все. Абсолютно. Беспрекословно. Чонгук с любопытством исследует его границы. И их, кажется, даже нет! Чон просит Пака в шутку купить ему кроссовки: он покупает, причем хорошие, которые приходится прятать от мамы. Однажды в ходе беседы Чон говорит, что любит пирсинг: Чимин приходит с серьгой. Уже намеренно Чонгук говорит (чтобы убедиться), что хочет мяса: старший в тот же день приглашает его в ресторан. Слово Чона — закон. Чимин всячески его ублажает подарками, вниманием, услугами, выполняет все разумные и неразумные хотелки, а в ответ Чон с ним говорит, ходит гулять, здоровается. Такой вот равноценный обмен. Об их отношениях мало кто знает, а истинной природы их не понимает никто. Тэхен вот решил, что они друзья. Чонгук подтвердил. Ну, а почему нет? Чону нравится, что Чимин всегда им интересуется, обо всем спрашивает, хвалит и никогда не заставляет чувствовать себя плохо, глупо, ущемленно. Поэтому Чонгуку с ним так хорошо, легко и спокойно. Однако он слишком молод, слишком амбициозен и горд, чтобы это признавать, чтобы верить сердцу; он говорит себе, что ему неприятно говорить с геем, неприятно поддерживать эти отношения, неприятно о нем думать, неприятно видеть о нем сны. Н Е П Р И Я Т Н О. Чимин по определению такой. Это просто доброта, просто красивый жест, сострадание. Но не реальные чувства. Не дружеская симпатия. Не любовь. Чимин, кажется, стал чуточку симпатичней, когда улыбается. Но это все. И не более того. Назревают зимние каникулы. А перед ними состоится новогодний бал. Такое удивительное школьное явление: красочное, яркое, романтичное. Чонгук грызет на уроке ручку и думает о том, что хочет еще раз попытать удачу и пригласить Йери. Она бы увидела в нем кавалера, мужчину, своего избранника. И влюбилась без памяти. Ну, прямо как Чимин. Чон вновь караулит ее у кафе, но в этот раз она замечает его еще у входа. Подходит к нему, словно чувствуя, что это он за ней пришел. — Что-то хотел? — ледяным тоном спрашивает она, словно пытаясь прогнать. — На новогодний бал, — млеет Чонгук, пялясь на ее накрашенные полные розовые губки, — ты не хочешь ли пойти со мной? — Я иду с Юнги-оппой, — тут же отвечает она, глядя Чону прямо в глаза. — Чонгук, я уже тебе говорила, но повторюсь: ты мне не нравишься. Я понимаю твои чувства, но не смогу на них ответить. Пожалуйста, перестань надеяться на ответ. Юнги-хен, да? Чонгук цепенеет, говорит что-то в ответ, но не помня себя совершенно. Йери отвечает. Очень твердо. И опять пробел. Непонятно. Чон осознает, что стоит у входа и пялится в сырую пустоту улицы, а девушки уже и след простыл. Он стоит еще немного, переминаясь с ноги на ногу, поправляет волосы под шапкой и уходит. Любовь действительно только для дураков вроде Чимина. Такая глупость. Такая тупость. Тошнит от нее. Самая большая ошибка — кого-то любить. Целую неделю он находится в чертовски плохом настроении. Так еще и Чимин заболевает. Чон просто целыми днями молчит и размышляет о словах Йери. Так обидно и грустно ему еще не было никогда. Словно грудную клетку прокололи. А теперь оттуда сочится, сверкая как бриллиант, его сердце. Так тоскливо от мысли, что девушка отведена какому-то Юнги-хену. Чон пребывает на эмоциональной карусели и все грозится с нее вылететь. То он на Йери зол, то он ей благодарен, то он ее любит сильнее, чем раньше, то ненавидит так, как не ненавидел никогда. Он не может прийти к одному-единому чувству, не может разобрать сам себя. Но больно. Чувствуется это очень больно и не важно, что именно. Оно болит. Скребет так мучительно, словно там внутри снимают с него кожу слоями, и она все не кончается. Кажется, так уже больно, что не будет хуже, но становится. Чимин возвращается в среду. Улыбается. Чонгук впервые приглашает его к себе. Ему так тошно, так больно, так печально. Пак все-все видит. Спрашивает заботливо, чем он может помочь, что может сделать. Чон смотрит, с какой заботой Чимин это все говорит, с какой бережностью к нему относится, с каким трепетом к нему прикасается, словно он сокровище, хрусталь, а не человек. Это приятно. Это обожание удивляет, поражает и радует. Он впервые просит Чимина себя обнять. Впервые просит с собой повзаимодействовать. Конечно же, старший не имеет права и силы отказаться, обнимает дрожащими руками, прижимает к себе, задерживает дыхание от хрупкости и значимости этого мгновения. Чонгук же обнимает сильнее, прижимается к его груди, вдыхает естественный запах (Чимин пахнет даже приятно, шоколадом и чуть-чуть ванилью), но главное Чон слышит безумно стучащее сердце. Так удивительно громко и так невероятно быстро. Чонгуку сложно поверить, что причина этому — он сам. Стоит признать, что Чимин — уютный человек. Когда его обнимаешь, подсознательно чувствуешь, что все будет хорошо. Его аура окутывает с ног до головы, его сердце бьется только для тебя, а его слова утешают, оказывают непосильную поддержку. А этого всего Чонгуку не хватает. Переменчивый возраст и никакой уверенности в завтрашнем дне. Сложно быть молодым. Но сложнее быть влюбленным… Чонгук демонстративно не идет на новогодний бал. Он знает, что там будет Йери и все его друзья, но не идет. Причем при уговорах пойти строит оскорбленное лицо, полное негодования и тайной драмы. Друзья переживают. Чон этого и добивается. Еще неплохо бы, чтобы его сердечное расстройство углядела Йери, но та погружена в себя и до реального мира (да и реальных людей) ей нет никакого дела. Это еще сильнее коробит и приводит Чонгука к совершенно непредсказуемым действиям. Чон приглашает Чимина случайно. Просто говорит, что он может прийти к нему, если у него нет планов и он свободен. В тайне Чонгук надеется, что планы-то у Пака есть, но он переступит через них ради него, еще раз доказав свою бескомпромиссную любовь. Конечно же, Чимин соглашается. Причем тут же распыляется в ненужных благодарностях, словно Чон совершил какой-то важный поступок, спас голодающих детей Конго или остановил атомную войну. Любовь Чимина слишком уж туманит ему глаза. Пак приходит с небольшим опозданием. Чонгук удивляется. Ничего не говорит, но те пятнадцать минут ожидания он провел у двери, нервно покусывая пальцы и барабаня по стенам. Показалось вдруг, что Чимин просто не придет. Возьмет и найдет, чем заняться. Чон не может этого принять. И поверить тоже. Но сомнения-то живы, прозорливы, их просто так не уничтожить. Когда Чимин приходит, с сердца Чонгука падает бетонная плита. Чимин очень-очень любит его. Пак дарит ему приставку в честь Нового года. Чонгук сильно удивляется. Он ожидал, что Чимин не сможет оставить его без подарка, но такой дорогой. Он смотрит на Пака украдкой, дожидаясь какой-нибудь подставы, какого-нибудь двойного дна или губительного условия, что вскроет истинную личину этого влюбленного. Но ничего. Чимин стоит, потирая оледеневшие и покрасневшие пальцы, и спрашивает дрожащим голосом: «не нравится?». — Нравится, — отрицательно качает головой Чонгук. «Как же сильна твоя любовь ко мне?», — хочет спросить он, но не выходит. А вдруг Чимин переметнется? Возьмет и задумается над своими чувствами. Поймет, что слишком много тратится на объект обожания с минимальным при этом ответом. И уйдет. Найдет другого парня. Будет его так же любить, так же лелеять. Ну уж нет. Чонгук не даст. Чимин отныне и вовеки — его. Пускай это эгоистично, пускай люди не вещи, пускай должно быть стыдно. Пускай. Пускай. Пускай. Чонгук просто не намерен оставаться один. Они сидят в его комнате. Чон подключает приставку к телевизору, они переговариваются о планах на каникулы. Вновь спокойно. Вновь хорошо. Было бы отлично, если бы все так и осталось, замерло и не менялось. Но Чонгуку шестнадцать. Он думает сумбурно, сейчас отчетливо чувствует свою власть и превосходство. Подумать только, а ведь Чимин старше него! А он его даже хеном не зовет. Это так будоражит. Власть действительно опьяняет и склоняет к глупости. Чонгук молод. Слишком молод. А еще очень холоден и груб. Это все горькие плоды мира, в котором он живет; мира, где чувства, искренние и нежные, презираются, высмеиваются, где правит похоть, деньги и азарт, где такие, как Чимин, будут вынуждены страдать. Чон вновь не чувствует себя виноватым. Повторяет мантру: это Пак влюбился так в него. — Слушай, а ты хочешь меня? Цвет лица Чимина напоминает спелый томат. Глаза стали шире (теперь отчетливо видно, что один уже другого). Чонгук уверен, что они оба невинны. Оба гребанные девственники. Если в случае Чимина — это норма, то Чон считает собственную девственность чем-то не особо правильным. Желание у него есть, да и он откровенно привлекательный (на него вон даже всякие парни западают), но он все равно пока невинен. Все из-за Йери. Ради нее хотелось быть романтиком. Первый раз, свечи, неопытность, глупость и ее утешающая улыбка. Не бывать. Так чего ждать? — В каком смысле? — опять у него голос дрожит. Чонгук уверен, что Пак сейчас просто играет идиота, потому что все отлично понял. Они же оба парни. У обоих должен быть радар на такие вещи. — Хотя я не знаю, как это — трахаться с парнями, но если ты хочешь, можешь сделать мне минет, — нарочито небрежно выдает Чонгук. Стыдоба. Он и не ожидал, что его собственные слова могут звучать так нелепо. Он словно дошкольник, уверяющий, что знает, откуда берутся дети и что скрывают родители. Такой всеведущий и крутой, а все по его неловко подобранным словам догадываются, что знает он не больше их самих. А все равно строит из себя гуру данного вопроса. Боже, как же глупо. Чонгук понимает, что уже сам краснеет. У него горят уши и щеки. Спасибо, что Чимин сражен сильнее: он опустил голову и сжался. Скорее всего, откажет. Чонгук понимает, что это предложение — лишнее. Не должно все происходить вот так. Он не знает, какие там мысли ютятся в черепной коробке Чимина, но это явно не то, о чем он пламенно мечтал. Да и отношения их же совсем не такие. Вначале Чонгук собственноручно провел линию, расставил все по полочкам, но в итоге сам же нарушил поставленные рамки. Младший уже готовится пасть извиняться, сказать что-то вроде «это была шутка, неужели поверил?». Надо замять и поскорее. Неловкость момента и так превышает все допустимые значения. — Ты будешь не против? — тихо интересуется Чимин, поглядывая украдкой. — Ну, если я своим ртом… Ртом. Боже. Р т о м. Чонгуку от одной этой мысли бесконечно хорошо и плохо. Он шумно выдыхает. Ерзает на кресле. Волнение сковывает. А слова хена возбуждают. Проявляются запретными картинками, обрывками, образами. Хочется. Чонгуку всего шестнадцать. Ему разбили сердце. И ему хочется опыта, близости. Чужая покорность соблазняет. Чимин, если так подумать, очень симпатичный. А его губы… Боже, его полные красные губы на члене Чонгука. Чону жмет белье. Почему это так возбуждает? — Не против, — спустя время отвечает Чонгук, — но аккуратно. А дальше все, как в каком-нибудь влажном сне. Чимин оказывается на коленях перед ним. Смотрит ему верно в глаза и вновь тянет свое «я люблю тебя». В первый раз это признание не задело. Прошло мимо, словно волна серфингиста. А сейчас Чонгук об него разбился. Всего-то слова, всего-то выражение лица, всего-то руки на его бедрах. Но это все сводит с ума. Почему-то не хватает кислорода. Чимин красивый. Да-да. Его полные пальцы расстегивают ширинку, потом спускают трусы. Член Чонгука уже налит кровью, а сам он — возбуждением. Таким туманным, но вездесущим, все заполняющим, вязким и терпким. От него не избавиться, не спастись, только подчиниться, откинуться в кресле, расслабиться и ощущать ласки, губы, постыдные действия. Брать в рот у парня — грязно. Чонгук уверен, что это так. Ну, не гигиенично. Как-то противно. Он никогда не понимал, как в порно это делают. Так спокойно, жадно, без отвращения. А как сейчас это делает Чимин? Он так нежно целует орган всюду, лижет мазками, огибая венки, рукой освобождает набухшую головку, невесомо касается ее губами, а потом горячим языком. Слизывает естественную смазку и ласкает кончиком языка дырочку уретры круговыми движениями. Одной рукой старший бережно гладит бедро Чонгука, сжимает то нежно, то с силой, но аккуратно, чтобы не причинить боли. Облизывает член, как конфету, мороженое, леденец. Чон поверить не может, он делает это так, кажется, умело и по-взрослому, что закрадываются подозрения, что Чонгук у него не первый. Это младшего злит. Чимину нельзя еще кого-то так обхаживать. Он запрещает. Он хватает Чимина за волосы и слегка дергает вверх. Тот отрывается от члена. Смотрит затуманенным взором на Чона. Губы у него влажные в прозрачном предэякуляте и слюне. Смесь эта стекает по подбородку, и Пак, не стесняясь, не брезгуя, облизывает языком и утирает руками, после облизывая и их. Плотно так обхватывая пальчики губами, словно, прямо как… — Ты кому-то еще делал? — интересуется Чон. Волнение от голоса так и бьет. Но Чимин слишком поплыл от своих фантазий. Он лениво надрачивает чужой член и сминает губы. — Нет, но я много смотрел видео, а еще тренировался. — Зачем? — Чтобы тебе было приятно. Чонгук не отвечает. Откровенность Чимина уже в печенках сидит. Пусть лучше врет. Чон возвращает Пака к своему члену, надавливая на затылок, и тот с удовольствием продолжает начатое. Держит член и слегка покусывает по бокам. Очень бережно, едва-едва прикасаясь зубами. Чонгук боится и одновременно тает. Пальчики Чимина массируют влажную головку, а язык пускается по стволу: от мошонки и до самой пульсирующей головки. Старший заглатывает ее полностью, губы смыкаются плотно, и он делает энергичные движения вверх-вниз, одновременно посасывая. Чонгук стонет. Не хотелось радовать старшего стонами, но не получилось сдержаться. Приятно до дрожи. Во рту Чимина так влажно и тепло. Работает он энергично, с огромным энтузиазмом. Чон понимает, что все это — для него. Чтобы ему было хорошо, чтобы ему понравилось. Это возбуждает еще сильней. А еще эта поза подчинения: он на коленях, с выставленной упругой задницей, обтянутой светло-синими джинсами. Они чутка сползают, открывая обзор на ложбинку между сочных ягодиц. Впервые Чонгук думает, что было бы интересно посмотреть, как там устроен хен. Чимин смотрит из-под прикрытых ресниц на Чонгука. Какая-то порнуха. Смотрит определенно с намерением передать свое жгучее желание. У Чона внутренности сводит, в горле пересыхает, он даже не замечает, как кладет руку на макушку Чимина и поглаживает, надавливая, задавая желаемый темп. Вдруг Чимин выпускает член, облизывается так, будто бы не минет делает, а десерт поглощает. Поправляет волосы очень естественным движением, а потом опускается вновь к органу. Целует в ствол, ведет игриво язычком. Чон видит, что уголки его губ подняты. Ему нравится дразнить младшего. И только Чонгук хочет сказать, что хватит играть, доведи уже до конца, как Чимин резко вбирает в себя член полностью. Чонгук охает, хватается уже и второй рукой за голову Чимина. Тот все понимает. И начинает двигать. Вверх-вниз. Во рту так горячо. Все пульсирует. Чон зажмуривает глаза, не в силах совладать с этими ощущениями. Чимин цепляется за его бедра ногтями и сосет. Боже, как он хорошо это делает. Так глубоко, так смело, так чудовищно приятно. Воротит языком, всасывает, касается яичек руками, разминая. Просто сумасшествие. Жарко. До чего же жарко. Чонгук закрывает себе рот рукой. Пытается сдержаться. Успокоиться. Но понимает, что не сможет. Чимин вдруг замирает. Чон понимает. Он кончил. Прямо в рот старшему. Плавно двигается кадык и только затем Чимин отпускает обмякший член. Он проглотил. Немного осталось на губах и подбородке. Но проглотил. Чонгук не может сдержать удивления, не может сгенерировать комментарий, не может даже поблагодарить. Он смотрит, как Чимин вытирает его сперму со своего лица и улыбается легко. Господи, да насколько же сильно он его любит? Их отношения становятся еще странней, чем были до этого. Теперь всякий раз, когда Чонгук приглашает к себе — это значит, что он хочет минет. Чимин вообще не против. Легко соглашается и делает все тщательно, добросовестно. Чонгук пытается внушить себе отвращение, что ему отсасывает парень, но не может. Ему ужасно приятно и всякий раз он кончает вместе с красочными стонами и выкриками. Ему нравится. Это нельзя отрицать. Тогда Чон оправдывает себя, что это все из-за его возраста. Он очень юн. Сейчас все подростки в той или иной мере испытывают потребность в сексе. Это естественное желание. Чонгук не гей. Просто Чимин его соблазняет и склоняет к этому. Через месяц таких бурных отношений, повязанных на играх, разговорах и минете (только со стороны Чимина, Чон считает это дело грязным) Чонгук начинает бояться, что Чимин неправильно понимает их отношения. В какой-то момент ему начинает казаться, что старший думает, что он в него влюблен. Но это не так. Нет-нет! Глупости. Чонгук делает это из жалости и интереса к сексу, но не более того. Нет тут никаких чувств. Нет-нет! — Чимин-хен, ты же понимаешь, что мы НЕ встречаемся? — спросил Чонгук после очередного шикарного минета. — Ну, да, мы же друзья? — Чонгуку хотелось сказать и на это «нет», но он запнулся. Кто они тогда вообще друг другу? Вроде отпускает. Чонгук успокаивается. Ну, пусть думает, что они друзья. Пока это не так важно. Если ему так хочется, пусть живет в этих фантазиях. Чона все устраивает и так. Губы у Чимина невероятные, ротик разработанный, а любовь — чиста и ничего не требует взамен. Все отлично. Но все же кое-что идет не так. Чонгук ради забавы знакомит Чимина со своими друзьями. Уже официально. Пак дал клятву, что никто не узнает об их отношениях, и Чон ему верит: старший не сможет его предать. Вроде бы же ничего особенного. Чонгук просто представил Тэхена, Хосока и Чимина друг другу. Что тут может быть не так? Но что-то идет. Тэхен вдруг становится очень к Чимину доброжелателен. Зовет с ними, общается, что-то рассказывает, даже берет номер телефона. Пак смущается, ведет себя неловко, но видно, что радуется чужому вниманию. Отвечает. Черт, а как искренне-то отвечает. Чонгука это ужасно бесит. Ему казалось, что заведи Чимин немного друзей (что-то у него их совсем не было, живет в какой-то изоляции), Чонгук получит немного свободы, немного времени, немного больше возможностей приударить за Йери (которая, впрочем, была совсем им забыта, существовала только именем и улыбкой в его памяти). Но Пак вливается в общение. Настолько, что впервые отказывается прийти к Чонгуку. «Я иду гулять с Тэхеном, давай в другой раз», — да какой, черт его дери, другой раз? Чонгук не просто злится. Он сгорает от своей злобы. Чимин всегда был около него, всегда ждал только его, всегда любил только его. А теперь? Неужели уже не любит? Променял на Тэхена. Серьезно? Да быть не может. Или может? Разрывает к черту. Чонгук злится на всех. Особенно на Тэхена, который на вопросы, чем они с Чимином занимаются, улыбается лукаво и приговаривает «это секрет, малыш». Да какие могут быть секреты? Так и Чимин туда же. И ведь не заставить рассказать. Не имеет Чонгук на это никакого права. Но хочется. Какого черта Чимин уделяет Тэхену столько внимания? Злоба немного спадает, когда происходят их обычные встречи. Чимин покорно встает на колени и берет в рот. Чонгуку нравится смотреть на то, как Пак заглатывает его член, как ведет по нему пухлыми губами, как глотает сперму, не брезгуя ничем. Это гарантия. Хлипкая гарантия достоверности чувств и подтверждение их существования. Чонгук цепляется за это и успокаивает себя. Если бы Чимин его так безумно не любил, он бы никогда этого не сделал, верно? Последней каплей становится разговор с Тэхеном. Чонгук, вроде, уже успокоился. На Тэхена не злился. Почему бы им по старой дружбе не сходить куда-нибудь вместе? Реанимировать дружбу, так сказать. В кино сходить, например. Как раз вышел фильм, который очень хотел посмотреть Чонгук. Он говорит об этом Тэ за обедом. Ничто не предвещает беды. Они веселятся, смеются и тут… — На самом деле я на нем с Чимином был, — признается Тэ. — Но фильм классный. Так что я не прочь посмотреть его еще раз. Чимин ничего об этом не говорил. Ни слова. Ни намека. Он скрыл. Реально скрыл то, что ходил с Тэхеном в кино. Почему? Что стало причиной? Просто так? Чтобы не злить Чонгука? Или чтобы скрыть свои истинные намерения? А что если он теперь в Тэхена влюблен? Никогда еще Чонгук не был настолько зол. Его предали. Натурально так предали. А что это, если не позорное предательство? Целую ночь он мучается этим сокрушительным известием. Не может уснуть и не может придумать, что сделать в отместку, как отомстить. Чимин поступил ужасно. И Тэхен тоже. Но злится Чон больше на Пака, который вообще-то ему в любви клялся и обещал всегда быть рядом. Он предатель. А предательство должно быть наказано. После трех дней обдумывания, Чонгук решает, что надо вывести Чимина на чистую воду. Надо возненавидеть его сильнее. Докопаться до мерзкой сути, которую он, нет уже сомнений, прячет. Непонятно только зачем. Чтобы с Тэхеном сблизиться? Чон где-то на подкорке понимает, что бред какой-то несет, что не может человек прикладывать столько усилий, чтобы сблизиться с тем, кто ему неприятен. Но все равно. Злость и ревность сильнее. Чонгук не называет ревность ее истинным именем, только «обидой», «раздражением». Чон в очередной раз приглашает Чимина и тот приходит. Улыбается. Вот ведь бесстыдник. Чонгука злит эта слащавая улыбка. — Ты, кажется, не в настроении, — лепечет Чимин, устраиваясь поудобней на кровати. — Чем сегодня займемся? — Сексом. Чимин кивает без раздумий. Уже даже опускается на пол и тянется руками к ширинке Чонгука. — Ты не понял, — останавливает его Чонгук. — Полноценным сексом. Вставить тебе хочу. А вот это Чимина уже пугает. Чон видит этот испуг в глазах и приоткрытых губах. Он боится. И поделом ему. Сейчас Чонгук выведет его на чистую воду и выставит за дверь. — Ты меня не любишь? — наиграно печально интересуется Чонгук. — Разлюбил? Я недостаточно хорош? Чимин отрицательно качает головой, не сводя взгляда с непроницаемого лица Чонгука, которое он долго репетировал перед зеркалом, чтобы ни одна эмоция не проскользнула, чтобы Пак совершенно ни о чем не догадался. — Я люблю тебя, — тихо и неуверенно проговорил Чимин. — Но такое… — Что «такое»? Сколько раз ты мне делал минет? Чимин густо краснеет. Чонгук понимает, что играет не по правилам. Но какая разница? Этот парень, который миленько сидит на коленях и изображает из себя невинность, — предал его! Пусть отвечает за свои действия. — Заниматься сексом надо по любви, — мямлит Пак, опуская глаза. — Значит, ты меня не любишь? «Сдайся уже и дай свое дрянное согласие», — разгорается злобой Чонгук, покусывая губы. — Хорошо, — вдруг решительно отвечает Пак, поднимая глаза. — Хорошо. Но мне надо помыться, почистить там все… Чонгук кивает. Он ошарашен. Он был уверен на тысячу процентов, что Чимин не сможет. Просто запаникует и смоется. Но он соглашается. Берет у Чонгука халат и полотенце и уходит в ванную. Какой послушный. И что с ним делать? Младший напряженно размышляет, пока Чимин готовится. Неужели ему сейчас придется его трахать? Чонгук сам того не желая, возбуждается от этой мысли. Брать Чимина — это же, наверно, приятно? Он в этом, конечно же, не уверен, но пару раз представлял очень ярко, как ласкает рукой член хена и берет его сзади, раздвигает ягодицы и проникает в тугое нутро. А Чимин стонал сладко и просил еще. Чонгук хочет Чимина. Он знает это. Давно. Но только сейчас в полной мере сознается в своем желании. Чимин появляется где-то через час. Время до прихода родителей еще есть. Он влажный и в халате. Явно смущен и слегка испуган. Чонгук приглашает жестом на кровать. Надо поторопиться. Старший неловко садится рядом, при этом сохраняет дистанцию. Чону такое не нравится, и он пересаживается поближе, опуская руку на колено хена, смело поглаживая. Тот вздрагивает и ежится. — Ты уверен, что хочешь? — спрашивает Чимин дрожащим голосом. Чонгук уже не хочет отвечать. Он просто резко разворачивает Чимина за плечи лицом к себе, а затем дергает халат вниз, обнажая влажную загорелую кожу и темные соски. Прекрасное тело. Утонченное и не лишенное изящной мускулатуры. Чонгук и не думал, что парень может быть настолько привлекательным. — Чонгук-и, нужны презервативы и смазка, а еще… — Есть они у меня, угомонись, — затыкает его грубо Чонгук, впервые касаясь груди Чимина губами, слизывая воду и вдыхая приятный запах его геля для душа. Теперь старший пахнет так же, как он сам. Странно. Необычно. Хочется быстрее. Чимин не сопротивляется, но и не дает должного ответа. Не обнимает, не говорит, что любит. Он молчит. И Чонгука это злит. Какого черта? Что с ним не так? Почему он так к нему охладел? Он толкает Чимина в грудь и тот падает на постель, охая. Потом раздвигает ему ноги и стягивает к черту халат. У старшего там, как и ожидалось, темные волосы и совершенно обычный член. Чонгук хмыкает. Что он, собственно, ожидал тут увидеть? В складках одеяла Чон находит приготовленную смазку, выливает на пальцы немного и приставляет к входу, проникая сразу двумя и почти полностью. Чимин стонет. Не от удовольствия. От боли. Чонгук раздражен. Он проталкивает пальцы и глядит на искаженное лицо Пака. Тот просит жалостливо, пищит, что больно, просит нежнее. Чонгука почему-то это все злит. Интересно, а может, Чимин врал насчет того, что Чон его первый? Точно. Скорее всего, так и есть. Трахается с кем попало. Пытается завоевать любовь подарочками и лживыми словами. Чонгук чувствует, что повелся как дурак. Сейчас он реально ненавидит Чимина. — Переворачивайся, — требует он стальным голосом. Чимин растерянно хлопает глазами. У него влажные глаза, а на губах выступила кровь. Дрожат плечи.… Он выглядит таким жалким, но, вместе с этим, таким трогательным и милым, беззащитным и нуждающимся в любви и ласке. Жаль, что он такая падаль, такой врун, такой предатель. — Чонгук, я люблю тебя, — шепчет он. Чон вздыхает. Проходили уже. И разворачивает сам, больно сдавливая плечо старшего. Чимин вскрикивает от боли, но Чон не обращает внимания. Ударяет звонко по ягодице. — Ноги шире расставь. Подчиняется. Опять. Неужели реально так трахаться любит? И перед Тэхеном так же вот стоял? Перед сколькими он вот так стоял? Чон кусает губу, прокусывает. Металлический привкус и злоба, бьющаяся в каждой клеточке тела, пульсирующая и требующая свободы. Чонгук выливает немного смазки на ягодицы Чимина. Тот всхлипывает и что-то просит. Слишком тихо. Потому и неважно. Чон же натягивает презерватив, раскатывая по болезненно стоящему члену. Еще раз ударяет по ягодице. Пак вздрагивает. Чон и отсюда видит, что его член не стоит. — Я вхожу, — сухо предупреждает он, приставляет головку и толкается внутрь. — Стой! — сдавленно кричит Чимин. — Чонгук, мне больно, надо еще… Чонгук не слушает и толкается дальше. Чимин плачет и кричит на периферии, подавляя свою боль, кусая подушку. Какой же узкий. Чонгуку самому уже больно. Он понимает, что надо было получше смазать, растянуть, но он слишком одержим своим гневом и желанием наказать Чимина, поэтому продолжает давить, раздвигать горящие ягодицы и игнорировать болезненный голос старшего, слабый и молящий о прекращении. Куда прекращать? Они только-только начали. Чонгук выходит с разочарованным вздохом. Льет еще смазки на член. Чимин всхлипывает громче, вроде пытается что-то сказать. А Чонгук не дает. Хватает его за руку, выворачивает и входит практически полностью… Этот крик Чонгук не забудет никогда. Настолько болезненный, настолько не скрытый, настолько отчаянный. Голос слабый и звонкий. Словно бы кого-то убивают, режут, пытают заживо. А разве не так? Чон в страхе отпускает руку, тут же выходит из Чимина. На презервативе бледно-красные разводы. Это кровь, смешанная со смазкой. Кровь Чимина. Кровь, которой быть не должно. Чонгук пятится назад, упирается в спинку кровати, смотрит на Пака, который так и замер в этой унизительной позе. Его ноги разъезжаются. Он крупно дрожит. А еще так болезненно плачет. От этого Чону самому хочется расплакаться. Только теперь он понимает, что сделал. — Чимин, больно? Чимин, скажи что-нибудь, — просит Чон взволнованно, приближаясь. — Может, в ванну? Чимин, ответь мне. — Замолчи, — просит тяжело хен. Он поворачивается к нему, и Чонгук столбенеет. Он никогда не видел такого лица у хена. Полное искренней ненависти, жгучего раздражения, чувственной боли, пламенной грусти. По щекам Чимина бегут слезы, и он не пытается их унять. Они скользят по щекам и опадают на постельное белье. Чимин был не просто зол. Он был разбит. Уничтожен. Убит. Распят. Заживо похоронен. И это сделал именно Чонгук. — Я так тебя любил, — сдавленно начал Пак. — Я делал для тебя все! Все, что ты хотел! Все, о чем ты просил! Я подавлял в себе все ради тебя! Игнорировал твою неприязнь…. Чонгук понял, что дебил, что дурак, что придурок, что урод, что мразь, что мудак. Но ничего не изменить. Чимин все-все знал. — Сколько раз я слышал о Йери, ты знаешь? Знаешь?! Но я любил тебя, я думал, что тебе нужен…. Нужен. Очень нужен. Чонгук разрывается. Понимает, что сам плачет, глядя на то, как заливается старший слезами, слушая то, как он говорит. — Я был готов простить тебе все, но не это, — Чимин больше не смотрит Чонгуку в глаза, обнимает себя за плечи, утешая. — То, что ты сделал, не просто отвратительно, не просто низко и неприемлемо… Я ведь всегда пытался сделать тебе, как лучше.… Неужели я не заслуживаю хоть каплю твоей нежности и понимания? Чимин закрывает лицо руками и горько плачет. У Чонгука нет слов утешения, нет оправданий. Все именно так. Чимин имеет право его ненавидеть. Он сам во всем виноват. Не его предали. Он предал. Так ужасно, так мерзко, так грязно. Чонгук хочет дотронуться до дрожащего Пака, укрыть в своих объятиях и пообещать, что такого не повторится. Все. Не надо больше игр. Не надо больше странных отношений. Теперь они будут точно вместе. Чонгук будет нежным, будет внимательным, возместит все, каждую мелочь. Они будут счастливы. Они будут вместе… Чимин отталкивает его. Утирает слезы и вскакивает с кровати, не стесняясь наготы. Ему больно. Чонгук смотрит с испугом, как он собирается, неловко сгибаясь, и понимает, что ничего не может сейчас сделать. Никак не может это остановить. — Все кончено, — говорит Пак, натягивая куртку и исчезая из квартиры Чонгука. Как выглядит Йери? Ну, та самая, которую Чонгук так сильно любил? Какая она сама по себе? У нее длинные волосы? У нее красивые черты лица? Какие у нее губы? А какие глаза? Чонгук лежит на кровати, пялится в потолок и не может вспомнить. Ни черта. Перед глазами только плачущий Чимин. Только он. И теперь будет всегда. Чонгук сжимает халат, который был на нем, вдыхает душистый запах и плачет. Он совершил настоящее преступление. После этого Чимин не приходит в школу почти неделю. Чонгук не находит себе места, сходит с ума. Вдруг что-то серьезное? Он его порвал. А если в полицию обратится? Чон понимает, что не боится наказания. Он его заслужил. Если это позволит искупить ему вину, то он готов прямо сейчас сдаться, встать по стойке смирно, примерить наручники, хранить молчание и ждать суда, где он признает полностью свою вину. Но Чимин приходит. Уже не рыжий. Брюнет. Без сережки и в очках. Чонгук как-то слышал, что он носит линзы. Сейчас Пак выглядит иначе, грустней, но Чон все равно залипает на него, впивается влюблённым взглядом в его походку и усталое выражение лица. Старший ничего не замечает. Или не хочет замечать. — Ты сделал Чимину что-то очень плохое, — говорит задумчиво Тэхен. — Он не сказал, что это так. Но это же так? Чонгук кивает. Незачем скрывать. — Вымаливай у него прощение, Чонгук. Нигде ты больше не найдешь такого парня. Он о тебе только и говорит. Ходили с ним как-то в кино, так он весь сеанс спрашивал о тебе, что ты любишь, не любишь. Кажется, ты ему действительно очень нравишься. «Уже нет», — думает Чонгук. Не надо быть матерым психологом, чтобы понимать, насколько больно сейчас Чимину, как он разбит таким к себе отношением. Чонгук это понимает слишком хорошо, но сделать ничего по-прежнему не может. Не все вещи можно починить, что говорить об отношениях? Чону так стыдно, что он даже смотреть в глаза Чимину боится. Хотя ему об этом можно только мечтать: Пак обходит его за версту. С Тэхеном Чимин тоже разрывает отношения. Друг винит в этом Чонгука и тот не против: вина определенно за ним. Наверно, Чимину так больно думать о нем, что он хочет обособиться от воспоминаний как можно сильнее, чтобы не было ни единой лазейки, ни единого человека, который мог бы ему напомнить о его болезненной любви и травмирующем опыте. Чонгук решается поговорить только через неделю. Набирается мужества и готовится извиняться. Где-то глубоко он понимает, что извинения Чимину вообще не сдались после произошедшего, но надо же что-то делать и как-то вымаливать заветное «прощаю». Чон караулит Пака у школы после уроков до темноты. Чимин появляется один. На дворе уже весна (пускай еще морозная), а на нем шарф, шапка, кажется, он простужен. Руки в карманах, а глаза опущены вниз. Он проходит мимо Чонгука, игнорируя. Чон уверен, что Пак отлично его видел, но не посчитал нужным с ним говорить. Он слишком зол. Чонгук идет за ним, как верный пес, сохраняя дистанцию в двадцать шагов. Провожает до дома. До того момента, как Чимин скрывается за дверью своей парадной. Стоит немного, а потом уходит. На следующий день история повторяется. Умом Чонгук понимает, что хождение за Чимином по пятам вряд ли возымеет какой-то эффект. Но говорить слишком сложно и, к своему стыду, Чон до сих пор не сгенерировал извинения. Конечно, в первую очередь надо извиниться за тот раз. Причем хорошо извиниться. Смотреть в глаза и реально раскаиваться (Чон сейчас уверен, что на это вполне способен). Затем надо объясниться. Сказать, что все это — ревность. Тупая и мерзкая ревность. Чонгук провел несколько ночей без сна, обдумывая свои поступки, слова, действия: он, как подобает незрелому мальчишке, приревновал Чимина. Подлость деяния не отменят, и смягчающим обстоятельством это не назовешь. Но Чонгук хочет, чтобы Чимин знал, что он признает свою вину, раскаивается, а главное — он любит его. Пока еще своей эгоистичной, низкой любовью. Но Чону только шестнадцать, все же еще впереди… Он может и хочет стать лучше. Чонгук неделю ходит за Чимином следом. Уже не надеется ни на что. Обида Чимина слишком сильна. Вымаливать прощение придется долго, упорно. Чон расчищает расписание. Отступать он не намерен. И вот Пак останавливается, поворачиваясь к нему лицом. — Что тебе нужно? — голос звучит твердо и холодно, Чонгук даже теряется слегка. — Я хотел извиниться, — скороговоркой отвечает младший, подходя ближе, но Чимин делает шаг назад, сохраняя между ними расстояние в десять шагов. — Мне так жаль. — Такое не прощают, Чонгук, — чеканит Пак. — И я не прощу. Просто забудь и не приближайся ко мне. Разворачивается. Уходит. Чонгук не готов сдаться. Чувство вины напрочь лишает сна. Чон понимает, что заслуживает. Зависает на форумах и читает истории парней и девушек. Не тех, кто не может получить прощение, а тех, кто не может простить. Читая о том, как люди страдали, как рвались, как нежно любили и как в итоге были унижены и раздавлены теми, кого любили сильнее жизни, Чону становится не по себе. Ему снятся сны, где Чимин плачет. Очень горько. Всхлипывает, сжимается, ищет тепла, ответа, любви. Чонгук все разрушил, все уничтожил своими же руками. Это чувство вины настолько остро впивается под ребра, что можно физически ощутить боль. Чонгук пропускает пару дней. Никак не может выспаться. В школу возвращается через три дня. Желание вымаливать у Чимина прощение исчезает. Вернее, прощения хочется, Чимина тоже хочется, обнять, поцеловать, прижать, но нельзя. После всего прочитанного и пропущенного через себя, Чон понимает, что ужасный эгоист, и если Пак просит его не трогать, то стоит его слушать. Не давить на рану, не причинять еще больше боли, а просто отойти в сторону. — Чимин о тебе спрашивал, — говорит Тэхен, листая учебник. — Вроде переживал. Почему? Чонгук не понимает. Почему Чимин-а такой? Именно вот такой. Душевный, теплый, понимающий, заботливый, никому не желающий зла. Почему именно такой человек влюбился в Чонгука? — Эй, ты что, плачешь? — Тэхен гладит по плечу, сжимает крепко, подбадривая. Чонгук опускает голову. Восстанавливает дыхание. Нельзя все так оставлять. Он вновь караулит Чимина у школы допоздна. Его переполняет решимость, смелость, нежность. Смешение этих чувств никогда так сильно не овладевало им. Чонгук не может говорить наверняка, но ему кажется, что он сильно повзрослел за последние две недели. Не настолько, чтобы быть достойным любви Чимина, но достаточно, чтобы бороться за нее. — Хорошо выглядишь, — бесцветно комментирует Чимин. Чонгуку кажется или он действительно слышит в голосе старшего облегчение? — Хен, я хочу загладить свою вину, — тараторит Чон, равняясь с Паком. — Я знаю, что поступил ужасно и раскаиваюсь. Пожалуйста, дай мне еще один шанс. — Я давал их тебе достаточно, — зло цедит хен. — Прошу, — Чон преграждает старшему дорогу, — только еще один шанс. Я все для тебя сделаю. На лице Чимина играют тени сомнения. Он щурится, глядит на Чонгука пристально. Не верит. По-прежнему не верит ни единому слову. Лимит доверия был исчерпан. Тот вечер стал последней каплей. До того дня Чимин и так на многое закрывал глаза: и на слухи, и на откровенное пользование, и на взгляд, полный отвращения, и на сухость, и на равнодушие. Пак терпел все, потому что верил, что Чонгука можно изменить. Это такая вот розовая мечта всех влюбленных. Теперь старший понимает, что был наивен в своих чувствах, а еще слишком откровенен и щедр. — Правда? — не верит Чимин, улыбаясь натянутой улыбкой. — Ты все-все сделаешь для нелюбимого хена? Чонгук жмется от этого тона, от голоса. Как же отчетливо в нем слышится неприязнь и отвращение. — Наоборот, я люблю тебя, поэтому готов… Чимин смеется, вскинув голову и широко открыв рот, потом сгибается, хлопая себя по коленям. Чон безмолвствует, наблюдая за этой сценой. — Любишь? — выпрямляется Чимин, покачивая головой. — Чонгук, я думаю, ты не умеешь любить. Это для тебя уж больно сложное чувство. — Хен, я… — Хотя ты же любил Йери. Надеюсь, не так, как любишь сейчас меня. А! Точно! Я же особенный. Верно? — Хен, послушай меня, пожалуйста, я… — Ты практически изнасиловал меня, Чонгук. Я не хотел, просил остановиться, подождать. Так еще и манипулировал моими чувствами. Ты меня слушал? Нет. Так почему я должен сейчас слушать тебя? Чонгуку нечего сказать. Обвинения Чимина справедливы. Такое простить нельзя. — Ты действительно думаешь, что если сейчас извинишься, то я с радостью тебя прощу? Нет, серьезно? После такого? — Я так не думаю, — тихо отвечает Чонгук. — Я готов сделать все, чтобы загладить свою вину, знаю, это невозможно… Это провал. Красочный. Эпичный. Чонгук хочет смертной казни, хочет, чтобы его череп размозжили топором или кувалдой, чтобы отдали на съедение акулам или пираньям. Но, даже представляя с собой всевозможные ужасы, Чон понимает, что сердце Чимина от этого не оттает. Рана невероятно глубока. Кровоточит. Болит. — Ну, давай посмотрим. Сложно поверить, но Чимин соглашается. Чонгук хочет сделать все? Так пусть все и делает. Отвечает за свои громкие слова. В тот же день Пак просит, чтобы Чон купил ему новые наушники (старые уже износились). Чонгук на следующий день же пускается в магазин и покупает лучшую модель, на которую хватает накопленных денег. Вечером приносит Чимину. Тот смотрит с недовольным лицом, вертит, хмыкает, придирается. Не говорит даже «спасибо». Просто захлопывает дверь. На следующий день Чимин решает, что будет забавно, если Чонгук вызовется драить туалеты. Чон слушается. Просит у учителя. Целый вечер Чон проводит в уборных. Пак пишет вечером скупое, но почему-то согревающее «молодец». Игры с вымаливанием прощения продолжаются. То Чимин заказывает у Чона пирожные, которые можно купить только в одном магазине во всем Сеуле, который, конечно же, находится на самой окраине; то пишет ночью, что хочет посмотреть на рассвет и заставляет Чонгука подняться ни свет, ни заря и отправиться в парк фотографировать залитое предрассветной лазурью небо; то Пак просит младшего записаться в добровольцы и все выходные чистить территорию школы; то требует от Чонгука подготовить доклад на двадцать страниц по вообще непонятной ему теме, а затем требует разорвать его на кусочки. Чимин измывается, как может. Дает задания с одной стороны простые, а с другой — весьма запарные. Чонгук понимает, чего Пак добивается: чтобы он сломался. Воскликнул «с меня хватит» и ушел, подтвердив, что он отброс, не заслуживающий прощения. Чон упорствует. Хотя силы и средства на исходе. Очередное задание — макиато из кафешки около школы. Чон стоит в очереди и напряженно подсчитывает свои оставшиеся деньги. За последнюю неделю он спустил практически все. Неужели на работу придется устроиться? Чонгук понимает, что это уже совсем отчаянная мера, но вспоминает, как порой улыбается Чимин, как интересуется, все ли с ним хорошо, не возникло ли проблем. Да, он сам впутывает его в сказочные авантюры, но видно, что волнуется, переживает и следит. Чонгук уверен, что если когда-нибудь что-то пойдет не так, хен тут же вмешается. — О, Чонгук, привет, — звучит сладко голос откуда-то справа. Чон поворачивается. Это Йери. По-прежнему симпатичная и какая-то на удивление дружелюбная. Чонгук вдруг подмечает, что как-то равнодушен к ней. Он видит, что она красива. Объективно так. Не соврать. Ведь все на нее заглядываются. Но чего-то в ней нет. Уже нет. — Я слышала, что ты в последнее время такой инициативный, — мурлычет она. — Мне нравятся такие парни. Чонгук кивает. А ему вот, похоже, нравятся милые парни, но его никто об этом не спрашивает. — Может, в кино? — невинно интересуется она, а Чонгуку приносят заказ. — Помню, ты очень хотел со мной сходить. — Да, — улыбается Чонгук, это, кажется было так давно, около пяти месяцев назад, а чувство будто бы пару десятков лет назад. — Я тогда… — Мой заказ, — звучит высокий голос, и полные руки забирают у Чонгука стаканчик с кофе. Чон оборачивается, встречаясь с ледяными глазами и огорченной улыбкой. — Хен, — шепчет Чон, не сводя с Чимина глаз, тот кланяется девушке, что-то щебечет и уходит. — Это твой друг? — удивленно интересуется Йери. А Чонгук срывается с места, даже не прощаясь. Чимин же все неправильно понял. Все не так. Пак идет очень быстрой, важной походкой, чуть ли не залпом осушая стаканчик. Чонгук семенит за ним. — Чимин-хен, ты все не так понял, — напряженно выдает Чон. — Мне все равно, — в голосе разочарование и обида. — Делай, что хочешь. Чонгук идет с Чимином до самого его дома и без конца объясняется. Он действительно больше ничего не чувствует к этой девушке. Да и вообще к любой другой. Сейчас в его мыслях только Чимин. Только он и никто иной. — Чонгук, как насчет последнего испытания? Чимин поворачивается и смотрит ему в глаза. — Самого унизительного и отвратительного. Конечно же, Чонгук отвечает согласием. Вскоре они оказываются в квартире старшего. Чимин быстро раздевается. Чонгук медлит. Не знает, что ждать, что задумал Пак. Последнее испытание ведь должно быть самым сложным. Самым жутким и непростым. Но Чон готов. Если это путь к прощению — он его пройдет. — Я хочу трахнуть тебя, — говорит твердо Чимин. — Вот как ты меня. Понимаешь? Внутри у Чонгука все скрипит и взрывается. Такого он точно не ожидал. — Слабо, да? — довольно улыбается Чимин. — Собирайся и уходи, Чонгук. Чон понимает, чего хочет Чимин. Чтобы они поменялись местами. Они и так уже махнулись ролями, и это — последний шаг, чтобы Чонгук прочувствовал себя до конца в шкуре Чимина, прочувствовал все его отвращение, страх, боль. Предательство. Чимин хочет показать Чонгуку, насколько безобразен был его поступок и почему его простить нельзя. Чонгук вспоминает, что еще совсем ребенок. Но с недавнего времени он все больше и больше ощущает себя взрослым. Чувства старят? С ними быстрее взрослеешь? Странно. С Йери Чонгук не чувствовал такого, а с Чимином именно так. За эти несколько недель их ссоры, примирения Чонгуку кажется он стал старше на пару лет. Тогда бы он не смог. Потому что мальчик, потому что это неприятно, потому что унизительно. Слишком много противоречий и страхов. Сейчас все по-другому. Особенно сейчас. Он стягивает с себя кофту, смотрит в удивленное лицо Чимина, попутно расстегивая ширинку и спуская штаны. — Хорошо, — голос дрожит. — Если ты хочешь этого, я готов. Чонгук моется в душе. Готовится. Словно бы это казнь. А разве не так? Преступник должен быть наказан. Капли омывают лицо Чона и внушают спокойствие. Он твердит себе, что все выдержит, все выстоит. Он докажет Чимину, что вырос и готов на все ради прощения, ради еще одного шанса. Пусть Чонгуку будет больно, страшно, неприятно. Если Пак после этого скажет «я прощаю», то пускай, пускай, пускай. В комнате приглушен свет. Расправлена кровать. Чимин сидит по-турецки, глядит на Чонгука, как на врага. Тот в халате с мокрыми волосами. Смотрит смиренно. Все это навевает воспоминания о том ужасном вечере. Сейчас им двоим придется окунуться в него вновь. У Чона немеют пальцы. Сердце стучит быстро-быстро. А взгляд Чимина словно вскрывает кожу… — Раздевайся, — чудовищно холодно говорит Пак. Чонгук послушно скидывает халат, оставаясь совершенно без одежды. Он не прикрывается. Позволяя Чимину видеть все. Тот смотрит внимательно и улыбается жестокой улыбкой. — Ложись, ты ведь помнишь как? Яд. Очередная попытка испугать и прогнать. Чимин встает. Расстёгивает верхние пуговки на своей рубашке. Он раздеваться не намерен. Чонгук сглатывает вязкую слюну и устраивается на кровати именно так, как стоял Чимин в тот вечер. — Ноги шире, — требует Пак и ударяет его по заднице. — Знаешь, а нам и смазка, думаю, не нужна. Верно? И без прелюдий же отлично все входит. В Чимине вскипает злость, унижение, обида. Чонгуку не остается ничего, кроме как принять все эти чувства. Их возникновение — его вина. Чон видит, как дрожат его собственные руки. Он сжимает простынь, стискивает зубы и готовится к заслуженной каре. — Знаешь, как это больно? Наверное, ты не в курсе. Можешь после этого одолжить мою нитроглицериновую мазь. Чонгук чувствует, как Чимин об него трется пахом. Он все еще в одежде. Не торопит события. В отличие от него… — Будет очень больно, по себе знаю, — продолжает говорить Чимин. — Мой первый раз запомнился мне феноменальной болью! Я сидеть не мог. Не говоря о всяких других, более интимных вещах. Вдруг Чимин резко прижимается грудью к спине Чонгука. — Представляешь, мой первый любовник меня даже ни разу не поцеловал… Чимин делает это специально, чтобы чувство вины сожрало Чонгука с потрохами, захватило полностью. Чон все равно готов. Он кивает. Признает, что урод и все еще дожидается расплаты. — Может, ты уже передумал, а? — рука Чимина скользит к тугому отверстию Чонгука. — Не стоит это таких жертв, как думаешь? — Если тебе станет лучше после этого, то давай, — твердо говорит младший. — Я вытерплю. Все вытерплю. Ради тебя. — Все, умолкни, — прерывает его резко Чимин. — Я вхожу. Чонгук слышит, как Пак расправляется с одеждой. Вот и все. Чон напоследок смотрит на свои пальцы, комкающие простынь, думает о том, какая же это все же неудобная поза, еще немного думает о боли, но совсем размыто (Чимин вытерпел — и он сможет), больше он думает о состоянии старшего. Простит ли? Возможно ли вообще такое? Чонгук чувствует, как что-то надавливает на его тугое колечко мышц. Простил бы Чонгук? Только если бы это был Чимин. Ничего не происходит. Давление исчезает. Зато комнату наполняют всхлипывания. Чимин опять плачет. Чон садится, понимая, что ничего не будет, а потом поворачивается к старшему. Тот стоит на коленях, закрывает красное лицо руками и плачет. — Я слишком тебя люблю, чтобы с тобой это сделать, — сдавленно и искаженным голосом говорит Чимин. — Ты просто не представляешь, как я тебя люблю… Чонгуку опять больно. Сердце вновь сжимают тисками. Чимин не должен плакать. Это просто сводит с ума. — Тише-тише, — просит Чон, приближается и осторожно касается плеча хена. Он слегка вздрагивает, но не отталкивает, наоборот хватает за руку и сжимает бережно. Как же различаются их руки по размеру. — Прости за эти глупые испытания, но мне было так больно, Чонгук, ты просто не представляешь… — Все хорошо, — Чонгук совсем не злится. — Я заслужил. Ты все правильно сделал, Чимин-хен. — Почему, — вдруг воскликнул Чимин. — Почему ты на такое согласился? Старший смотрит прямо в глаза Чонгуку, и это не дает соврать. — Потому что я люблю тебя. Чимин плачет сильнее. Дрожащей рукой касается лица Чонгука. Очень интимный момент, наполненный лаской, любовью, трепетом. Чон тонет в нежности исходящей от руки старшего. Он перехватывает ее, сжимает короткие пальчики и подносит к губам, целуя. Дальше — слаще. Дальше — больше. Они не замечают, как оказываются в объятиях друг друга. Чимин лежит, гладит младшего по спине и волосам, а тот жадно целует в кожу у основания шеи, в четко очерченный кадык, в подбородок и выше, выше… — Можно? — с придыханием спрашивает Чон, легко касаясь большим пальцем пружинистой нижней губы хена. — Да. Чонгук накрывает гладкие и полные губы Чимина своими. Как же приятно звучит это «да». Смущенное, но такое уверенное. Чон обещает себе, что теперь всегда будет добиваться от Чимина именно такого согласия: точного, твердого. Они долго целуются без остановки, терзают губы, кусаются, зализывают, играют языками. Одаривают друг друга ласками, отдаются полностью смазанным от волнения ощущениям. В какой-то момент Чон отрывается от вспухших губ старшего, целует в скулу, затем в шею, ниже к ключицам. А руки младшего тем временем активно ласкают бедра, поднимаются выше к торсу. — Только без этого, — лихорадочно шепчет Чимин, обвивая шею Чонгука. — Я не готов. Пока не готов. Чонгук поднимает на него глаза, приподнимается на руках и кивает. Он будет ждать. Сколько потребуется. Они будут все делать медленно, никуда не спеша. Впереди у них много времени, а Чимин еще не избавился от того потрясения. Он дрожит и все еще страшится возможного предательства. Чонгук понимает, что ему надо будет очень постараться, чтобы завоевать бескомпромиссное доверие вновь. Чон улыбается, поглаживая красное от смущения лицо Чимина. — Люблю тебя, — шепчет младший, опускаясь к губам. — И я, — кивает Пак, отвечая и углубляясь в сладко-горький поцелуй. Потом они долго говорят, сидя в комнате Чимина. Чонгук оделся и сушил волосы полотенцем, а Пак ему помогал. Они говорили обо всем. Особенно о том, что будет дальше. Чонгук пообещал, что больше никаких принуждений, никаких игр с чувствами, никаких отрицаний чувств. Он любит Пак Чимина. Плевать, если это означает, что он гей. А еще никаких тайн. Это уже взаимно. Отношения в первую очередь — это диалог душ: молчание убивает их. Они расстаются очень нехотя. Чонгук хочет остаться. Но понимает, что еще не сделано домашнее задание, и родителям такой расклад не понравится. Они долго прощаются, не желая друг друга отпускать. Расстаются физически, но продолжают вести диалог через смски до самой ночи. Этой ночью они оба засыпают в невероятном блаженстве. Пусть так будет всегда. Чонгук чувствует, что на его спине между лопаток простирается каинова печать. Не важно: простил Чимин или затаил обиду — он себя никогда не простит. Сейчас он мыслит трезвее, видит ситуацию лучше и понимает, насколько же действительно ужасно поступил. Причем дело не только в том роковом вечере, а во всем их общении. В общении, где Чимин был откровенен и невинен, а он — низок, грязен и лицемерен. Спорно: меняются ли люди. Но Чонгук абсолютно точно презирает того себя. Сейчас с Чимином отлично. Он всегда под рукой. Улыбается и щедро одаривает любовью, Чонгук отвечает тем же. Чувства Чимина не потускнели, а по его тайному признанию стали даже сильнее с тех пор. Чонгук старается любить так же сильно, так же открыто, так же навсегда. Пока они все еще не могут познать все прелести отношений: Чимин боится. Но Чонгук не торопится, учится терпению, пониманию, эмпатии, которой ему всегда недоставало. Старший учит его любви во всех ее формах. Чонгук уже не может остановиться. Порой Чонгук думает, что он не лучшая пара для Чимина. Особенно с учетом их прошлого. Так иногда становится стыдно за все, что было между ними: за каждое слово, каждый жест, каждую глупость. Но Чимин его ни в чем не винит. Повторяет постоянно, что это — прошлое. Сейчас все иначе. Чонгук кивает, понимает и старается изо дня в день стать лучше, чтобы сделать счастливым того, кого полюбил. Чонгук помнит, что когда-то тогда считал любовь наивысшей слабостью и глупостью, а сейчас, глядя на то, как он стремительно меняется из-за своих все сильнее разгорающихся чувств, понимает, что в ней кроется величайшая сила, которая, возможно, когда-нибудь сможет изменить мир.