C'est le malaise du moment L'épidémie qui s'étend La fête est finie, on descend Les pensées qui glacent la raison Paupières baissées, visages gris Surgissent les fantômes de notre lit On ouvre le loquet de la grille Du taudis qu'on appelle maison
***
– Ты убиваешь людей? – спросила Марди. Он промолчал. Он сварил ей кофе в котором было много молока. У него в холодильнике было много молока, яйца, хлеб. Еда из которой никто и ничего не готовил. – Ты убил этого человека? – Марди стояла рядом с ним, поставив руку на стол. Он снял очки, покрутил их в пальцах, надел, и только после этого посмотрел на Марди. – Тебе н-не н-н-нужно об этом с-спрашивать, – сказал он виновато. У него был виноватый вид, и когда он волновался, он заикался очень, очень сильно. – Почему не нужно? Если ты убиваешь людей, вдруг ты и меня убьешь, – сказала Марди, и прошла вокруг стола. Кухня была маленькой, она сделала шаг и сразу оказалась у окна. На подоконнике стоял фикус, Марди потерла лист в пальцах. Фикус выглядел чахлым, но здоровым, как и он сам. Марди обернулась и посмотрела на него, и он слегка повернул голову, положив руки на стол. – Я н-не п-психопат. Я н-не убиваю людей р-ра-а... – он дергает головой, вытряхивая слова, – р-ра-ади удовольствия. – Ты убиваешь людей, – сказала Марди твердо. Она держала фикус за листок, глядя вниз. По улице проехал автобус, бездомный пошел через дорогу, толкая перед собой тележку с пожитками. – Этот человек п-причинил тебе б-боль. – Что если ты решишь, что еще кто-то причинит мне боль? Или решишь, что я причинила боль тебе? – Марди обернулась к нему, и он как по команде повернулся на табуретке. Как будто у него глаза на затылке. Как будто он слышит шорох босых ступней по линолеуму. Марди отшатнулась, и он встал, опираясь рукой на стол. – Н-н-не б-бойся, – дергая ртом, начал он, и Марди выставила вперед руки, защищаясь. – Это не р-ради удовольствия. Ты попала в б-больницу из-за него, ты хотела ему смерти. Это не убийство, а п-приговор. Он говорил страстно, и поэтому длинное предложение далось ему легко. Марди стало душно и трудно дышать. Она сделала шаг вперед и упала, он схватил ее под локти, начал тянуть вверх. Для такого худого и костлявого человека, которым он казался, он был очень сильным. Марди чувствовала, что ее несут, но ничего не видела, перед глазами было темно. Ее зубы стучали, и вдруг зазвенели, они звенели об стакан с резко пахнущей водой, которой он пытался ее напоить. – Что это? – спросила Марди, пытаясь оттолкнуть стакан. – Это лекарство, – он держал ее под голову, долго, терпеливо, пока она пила маленькими глоточками. Вода была горькая и холодная, и отдавала ментолом. Марди легла и в глазах у нее начало проясняться: вот она лежит на кровати, а он сидит на краю, наклонившись над ней. – Я хочу уйти, – сказала Марди. Она села, прижав руку ко лбу, голова гудела, она не помнила, где ее вещи. Она думала, что он не даст ей уйти, но он принес ее рюкзак и кроссовки из прихожей, и поставил рядом с кроватью. Он надел на нее кроссовки, и туго зашнуровал, проверив пальцами, как держится шнуровка. Марди сидела, ссутулившись, и смотрела на него, не понимая, зачем он это делает. Одинокая прядь волос пересекала через его лысину, как штрих на эскизе. – Я же ухожу, – сказала Марди удивленно. – Зачем ты это делаешь? – П-потому что т-тебе будет т-тяжело самой, – он не смотрел на нее, только на шнурки. – Не н-нужно было т-тебе говорить. Не нужно б-было т-тебе говорить. Марди ушла, захлопнув за собой дверь, и сбежала вниз по лестнице. Она ждала, что он побежит за ней и потащит ее в квартиру, и вынула из рюкзака связку ключей, надев их кольцом на палец. Все то время, что она шла по улице, она чувствовала из окна его взгляд, но, когда не выдержала и обернулась, не увидела его в окне. Должно быть, теперь он ее убьет, подумала Марди. Он либо сумасшедший, либо убийца, либо и то, и другое. Как она. Только у нее есть справка, и она не убийца. Марди была потрясена тем, как легко она думала об этом, моя тарелки. Белые тарелки и красные чашки были знакомыми, работа была знакомой, но Марди это не успокаивало. Берта была права. Она видела, что он со странностями, и сказала об этом, только Марди не захотела ее слушать, потому что она и сама была со странностями. Только она не убивала людей. Она резала руки, мучила себя, но не убивала людей, тех, кто этого не заслужил. Но тот человек, разве он не заслуживал смерти? Марди включила воду, поставила руки на мойку и наклонила голову. Ей нужно было рассказать Берте, заявить в полицию, сделать хоть что-то, а она ходила домой и на работу, на работу и домой, как заведенная, по привычке оборачиваясь в витрину, а он не стоял и не курил под козырьком в дождь. – Эй, Марди, – Берта внесла на кухню поднос со стаканами, – что такая смурная? С чудиком своим поругалась, что ли? Он уже неделю не приходит. – Я? – сначала не поняла Марди. Она смотрела на Берту и не узнавала ее: какая-то чужая громкая женщина с огромными руками бросила поднос на стол и вытерла ладони о фартук. – Марди, – Берта щелкнула у нее пальцами перед лицом, – не спи! Марди оттолкнула руку Берты как назойливое насекомое. Берта была грубой, но она была ее другом, и Марди знает ее, она даже что-то ей рассказывала о себе. Она могла ей рассказать, но не хотела. Марди посмотрела на Берту, подумала, и сказала: – Да. Поругались. – Тогда выгляни в окошко, – Берта поджала губы. – Твоя взяла. Запиши себе самолетик на крыле. Твой мужик пришел извиняться. Марди вышла с кухни и открыла дверь в зал. Он стоял у витрины и курил, высматривая ее внутри. Когда их глаза встретились, он выбросил сигарету, и уперся в витрину костяшками пальцев. Он смотрел на нее терпеливо и обреченно, и Марди, не выдержав, вернулась на кухню. Она схватилась руками за голову, Берта посмотрела на нее через плечо, обернулась и охнула. – Что? Что такое? Что он тебе сказал? Показал? Я звоню в полицию. – Нет, – Марди схватила Берту за руку с такой силой, что та охнула. – Нет, – повторила Марди, собираясь с мыслями. – Он просто хочет поговорить. Я выйду на минуту. Марди сняла фартук и воткнула его в щель между шкафом и стеной. Она прошла через пустой зал, где усатый мистер Вольски пил американо, и вышла в стеклянную дверь. Он придержал ей дверь, как всегда, и от этого как всегда в голове у Марди что-то сбилось. – Зачем ты пришел? – спросила она. – Я н-не смог тебя н-не видеть. – Я боюсь тебя. Я боюсь того, что ты можешь с тобой сделать. – Я л-л-л, – его переклинило на одной букве, он поправил очки, еще раз, и снова, как будто каждый раз они не садились так, чтобы он мог увидеть то, что хотел. – Я н-не могу не в-видеть тебя. – Пожалуйста, уходи, – умоляла Марди, и он протянул ей руку. Его лицо перекосилось, он не мог сказать не слова, только щелкал и свистел, как дрозд. Он взял Марди за руку, и Марди толкнула его в плечо, ударила его раскрытой ладонью по плечу, по голове, по щеке, а он только дергался и смотрел ей в глаза. Марди нужно было оттолкнуть его, сказать ему, что она ненавидит его и он ужасен, но она не могла. – Зачем ты это сделал? Зачем ты все испортил? Так нельзя, это неправильно! – выкрикнула Марди. Она знала ответ. Потому что она сказала, почему больна, и он слышал, как она кричит по ночам. Потому что это причиняло ему боль, и причиняло боль ей, и он решил разобраться с этой болью, убить ее так, как умел. И храни господь его грешную душу, если он умел только так, но... Мать отвернулась от Марди. В полиции посмеялись над ней. Ей приходилось отвечать на одни и те же вопросы, снова и снова, и не мыться, чтобы они могли взять все пробы. Она пыталась сказать, что она студентка, что учится на психолога, а ей сказали – на улице ты на учебу подрабатываешь? «Я работаю в кофейне», – сказала Марди едва слышно. Губы у нее тряслись совсем как у него, когда он пытался что-то сказать сквозь судорогу, сводившую лицевые мышцы. А он даже ни о чем ее не спросил, он поверил и сделал... сделал нечто ужаснее. Что-то ужаснее, чем сделали с Марди? Марди прижалась к нему и они стояли, раскачиваясь, в тумане, в котором проплывали фары машин. Мистер Вольски в зале меланхолично пил кофе, читая газету на телефоне, и не видел драмы, которая разворачивалась от него на расстоянии вытянутой руки, за стеклом. В этот момент Марди любила мистера Вольски и его телефон, как и его манеру, не отвлекаться ни на что, кроме кофе и телефона, даже на то, чтобы поздороваться с Бертой и Марди. Дужки очков уперлись Марди в темечко, когда он прижался к ее голове сначала одной щекой, потом другой. Он положил ладони ей на плечи, потом на лопатки, потом одну на плечо, а другую – на лопатку, как слепой, который пытался увидеть руками. – Я хочу объяснить, – сказал он. Сразу после приступа он говорил почти совершенно нормально. – В парке. – А если ты убьешь меня? – спросила Марди грустно. – И столкнешь в пруд. – Т-тогда не в парке. В кафе. На в-выставке. Где хочешь, – он взял Марди за плечи, и она потрогала воротник его рубашки, такой крахмальный и острый, что можно было порезаться. – Я хочу в парке, – сказала Марди. – Там красные листья. Они мне нравятся. *** Осень в парке была красная, как кровь. Марди накрасила губы красной помадой, она забыла, как краситься, и накрасилась криво. Листья как кровь, губы как кровь и разговор тоже пойдет о крови. Все правильно. Он увидел красные губы Марди издалека и стал на них смотреть. Он стоял у лавки и держал в руках два стакана с кофе, дымивших сквозь прорези в крышечках. – Очень х-холодно, – сказал он, и протянул Марди стакан. – Кофе горячий. Чтобы ты не п-простудилась. Она взяла стакан, сняла крышечку и принюхалась. В кофе было столько молока, что за ним не видно было кофе, пахло кардамоном, корицей. Он не пил, только смотрел на нее, Марди накрыла стакан крышечкой, поставила его на лавку и пошла к пруду. Лебеди были похожи на фарфоровые статуэтки, у них были белые головы и черные лапы. Они собирались под мостом и у камышей, две фарфоровые банды, и трубно галдели громкими голосами, пахло сыростью и пометом. – Ты убийца? – спросила Марди. – Пожалуйста, не ври мне. – Я в-выполняю кое-какую работу, – он нервно сунул руки в карманы. – Ту, которую м-могу. Когда все закончится, я уйду. Я б-больше не хочу ее выполнять. Но я в-выполняю ее лучше. Я лучший. – Зачем ты мне это говоришь? – П-потому, что т-ты попросила, – он дернул головой, но справился с собой и положил руку на кованые перильца. Ногти у него были подстрижены очень аккуратно, кругло, старательно. – Т-тебе не нужно об этом знать. Это п-почти п-прошлое. – Что если тебя не опустят? – вырвалось у Марди. – Если та работа, которую ты выполняешь... такая. – Отпустят, – убежденно сказал он. Он поставил ногу на бортик под перилами, попробовал его носком ботинка. – Я д-долго не м-мог ничего б-больше. Т-теперь я могу. Я н-не хочу оставаться. – Почему ты не мог ничего больше? – Марди смотрела на него пытливо. Он пожал плечами и сказал, неловко дергая щекой: – П-потому, п-почему ты не стала учиться д-дальше. Осталась в кофейне. Н-не смогла. Я н-не мог. Н-некоторое время. – Я... – Марди подбирала слова. Дыхание клубилось у ее рта паром, – понимаю. Это, не твою работу. Но это плохо, это очень плохо. Так плохо, что... Хуже всего. – Я з-знаю, – он прикусил губу и посмотрел на воду. – У меня не б-было выбора. Я больше ничего не м-мог. Это было п-правильно. Это, конечно, был н-неудачный выбор, очень н-неудачный. – Ты болен? – спросила Марди, и он не ответил. – У меня пост-травматическое расстройство, биполярный синдром, клиническая депрессия, – перечислила она. Марди помнила свою карту наизусть, она говорила о болезнях как о старых друзьях. – Пограничное расстройство личности. Оно ближе всего к паранойе. А у тебя? Говорить о болезнях было легко. Сначала ты кричишь, что ты нормальная, а потом понимаешь, что что-то с тобой не так. Когда ты понимаешь, что не так, ты чувствуешь себя грязной, зараженной, чумной, ты хочешь умереть. После долго периода слез и спячки, таблеток и отчаяния, однажды ты открываешь глаза и понимаешь, что дышишь. То, что ты не здорова, не значит, что ты больше не человек, или что ты мертва. – Т-точно не знаю, м-меня не диагностировали, по крайней м-мере официально. Я п-подозреваю у себя шизотипическое р-расстройство, – сказал он после небольшой паузы. – Оно н-не п-прогрессирует, насколько я п-понимаю. Просто есть. Он посмотрел на Марди, и Марди кивнула. – Что с тобой случилось? – спросила Марди, внимательно глядя ему в глаза. – Ты знаешь, что случилось со мной. А с тобой? Ты же не всегда был таким. Он покачал головой. Лебеди из-под моста поплыли к камышам, потому что, ребенок в красных резиновых сапогах, спускаясь по берегу, нес им кусок хлеба. Берег был топкий, но ребенок прыгал по проседающей земле с решимостью первопроходца, размахивая булкой. – Не хочешь говорить? – Марди коснулась его руки, и он вздрогнул. Он посмотрел на нее и она поняла, что только что он был далеко от нее, и не смог понять, где оказался, когда ее прикосновение вернуло его в парк. – Если ты не хочешь, – Марди заколебалась, – не говори. – Я помню не в-все. Б-было ранение в голову. Я очнулся в к-квартире, п-привязанный к к-кровати. Они с-сказали, что позаботятся обо мне. Я был не в том с-состоянии, чтобы с-спорить. Марди подумала, что мама говорила, что у дьявола много обличий. Он может прийти в любой форме, под любой личиной. Может быть, сейчас Марди стояла рядом с дьяволом и держала его за руку. Ребенок подбирался к лебедям, размахивая булкой, смешной, маленький, в дождевике поверх синей куртки и в веселой шапочке. Он поймал взгляд Марди, и спросил: – Ты любишь детей? – Да. Я хотела, чтобы у меня было двое. Или даже трое. – Я не могу иметь детей, – сказал он. – По м-медицинским причинам. – Я теперь тоже, – сказала Марди. – И, знаешь, что? Это не значит, что я больше не человек. Не женщина. – К-конечно н-нет, – ответил он мягко. Сквозь тучи пробивался тусклый серый свет, он рассеивался над прудом, и поверхность пруда вбирала свет, как зеркало. Марди пожевала губы, собирается с мыслями. – Я хочу знать, если ты делал что-то по-настоящему ужасное. Хуже чем то, что я уже знаю. Ты причинял вред женщинам? Детям? – Н-нет. Н-никогда, – убежденно сказал он. – Не т-тем женщинам, которые п-пытались меня убить, – добавил он. Он, может быть, врал, но до сих пор он никогда не врал. Только молчал, если не мог сказать правду, и выглядел так, будто слова стояли у него в горле, как рыбья кость. Марди оперлась локтями о перила и уставилась на воду, он встал рядом, и Марди уперлась лбом ему в плечо. – Я очень устала, – сказала она, закрывая глаза. – Пойдем домой. *** Он поймал такси, открыл Марди дверь. Марди залезла внутрь, и он сел рядом, прижимаясь к ней костлявым бедром. Мимо проплывали мокрые огни города, Марди положила голову ему на плечо, и он прижался щекой к ее макушке, перебирая ее пальцы. Он держал свой пустой кофейный стаканчик на коленях, и Марди свой – на коленях, на дне у нее плескался кофе на глоток и она берегла его до конца поездки. Марди хотелось поцелуев, и не хотелось двигаться, в зеркальце над лобовым стеклом они похожи на семейную пару, на влюбленных клерков, на настоящих людей. Она бы ехала так много часов, до утра, но косматый таксист, пахнущий сигаретами, остановил машину у подъезда, подняв волну грязной воды, и назвал сумму. – Нет. Н-не верно, – сказал он, и Марди подняла голову. – Схуяли не верно, – сощурился таксист. Он посмотрел на таксиста, опустил ресницы и сказал: – Цена за километр. К-километраж. Счетчик выкручен. Не т-те деньги. – Счетчик верный, не это мне тут, – громыхнул таксист, а он достал из кармана телефон, очень старую нокию с пиксельным дислпеем, с вытертыми кнопками, на которых не видны были ни цифры, ни буквы, посчитал и показал таксисту. – Самый умный нашелся? – помрачнел таксист. Марди выпрямилась на сиденье. – Давайте позвоним вашим диспетчерам и выясним, – сказала она, глядя таксисту в круглый вырез футболки, где торчал верх груди, покрытой седеющими волосами. Храбрости посмотреть в глаза ей не хватило. Он дал таксисту деньги, те, которые высчитал, таксист взял их и швырнул в жестяную коробку пол лобовым стеклом. Когда они выходили, таксист орал, что его достали чертовы уроды, не верящие честному человеку, и считающие каждый пенни. – Т-ты, урод, с-следи за языком, – сказал он, положив руку на ручку двери. Марди взяла его за плечо. – Эдди, пожалуйста, не надо. Таксист смотрел ему в глаза и шумно дышал, как большое злое животное. Что-то во взгляде остановило его, и таксист заворчал, не решаясь снова взорваться бранью. Эдди подал Марди руку, и Марди вышла из машины, понимая, что назвала его по имени у себя в голове, что теперь он не просто мужчина, с которым она спит, он – Эдди. Эдди. Хорошее имя. Марди допила кофе, и они выбросили стаканчики в мусорку на углу. Они вошли в подъезд и пошли по лестнице наверх, плавающая в сером дневном свете, она выглядела шире, просторнее, грязнее. В подъезде пахло кошками и сыростью, было тихо: не кричали дети, не ругались взрослые, не слышно было, как по телевизору идет матч. – Здесь очень тихо, – сказала Марди. – П-половина квартир стоят пустые. Дом в с-среднем состоянии, аренда для н-него д-довольно высокая, – объяснил Эдди. – Меня напугало то, как ты говорил с таксистом. – Я д-даже не б-был зол, п-по настоящему зол. Просто н-немного разозлился. – Я не знаю, что бывает, когда ты по настоящему злишься, – Марди шла позади, на ступеньку ниже, и разглядывала его со спины. Он был высокий, и очень прямой, почти не сутулился. Серьезный, почти не улыбался, говорил мало, коротко. Хорошо замечал детали, точно знал, в какой момент стоит вмешаться. Марди подумала, что ей стоило бояться его по-настоящему. Может быть, ей не стоило идти к нему домой? Марди помнила квартиру, она была в середине коридора. Деревянный пол поскрипывал под ногами, мяукнула кошка. Эдди и Марди одновременно обернулись на звук. В конце коридора появилась пестрая кошка, она целеустремленно подбежала к Эдди и принялась тереться ему об ноги. Эдди посмотрел на кошку, немного деревянно наклонился и погладил ее по спине с черным и рыжим пятнами на белом фоне. Короткая шерсть топорщилась под пальцами, кошка мурлыкала. – Она твоя? – спросила Марди. Она приходила в темноте и в сумерках, днем было совсем по-другому, и она никак не могла достаточно напугаться, чтобы уйти. – Н-нет. Н-но я ее к-кормлю, – Эдди выпрямился, придерживая очки, а Марди наклонилась и взяла кошку на руки. – Она может пойти с нами, – сказала Марди, и Эдди открыл дверь, впуская Марди в квартиру. Квартира была очень маленькая, кухня, от стола до окна был всего один шаг, прихожая в три шага и спальня, где нет шкафа, только стойка с вешалками, где висели брюки и рубашки, стоял маленький стол и кровать. Марди сделала шаг внутрь и огляделась, держа кошку на руках. Кошка томно посмотрела Марди в глаза, глаза у нее были желто-зеленого, арбузного цвета. Эдди вошел и запер дверь, они стояли с Марди в прихожей плечом к плечу, и стекла его очков казались совсем прозрачными. Эдди наклонился и поцеловал Марди, и Марди закрыла глаза. Он целовал ее, как пробовал французское пирожное, одними губами, изучая оттенки сладости. Марди приоткрыла рот и взяла его за щеку, кошка спрыгнула у нее с рук и побежала на кухню. – Она хочет молока? – спросила Марди. Помада осталась на крышке кофейного стаканчика, но кое-что сохранилось у нее на губах и оставило розовые мазки на губах у Эдди. – Да, – Эдди положил ей руку на живот, и Марди погладила его по пальцам. – Я налью ей молока, – сказала Марди. – В любую миску? – В любую, – Эдди потрогал ее пальцы и спросил: – У тебя холодные руки. Ты замерзла? – Да. Я испугалась и замерзла. – Я наберу тебе ванну. Если х-хочешь. – Хочу, – Марди поцеловала его в щеку. Все было совсем не так, как ночью, но она постепенно узнавала его прикосновения, уже днем, при свете, с открытыми глазами. Марди сняла кроссовки, прижимая носками пятки, и вытащила из них ноги. Эдди снял плащ и повесил его в прихожей. Он пошел в ванну и включил воду, в ванной было сильное эхо, Марди отчетливо услышала чпок, с которым пробка заткнула слив. Кошка без имени терлась о ноги Марди, пока она доставала глубокую тарелку из шкафа, и запрыгнула на подоконник, когда Марди открыла холодильник. – Это же твое молоко? – спросила Марди кошку. – Не его. Кошка коротко мяукнула. Марди поставила перед ней тарелку и налила молоко, кошка начала пить еще до того, как тарелка наполнилась. В пакете осталось немного молока, и Марди допила остатки. Струйка молока побежала по подбородку и капнула ей на грудь, она вытерла рот рукой и увидела Эдди, стоявшего в дверях. Он не подошел, только смотрел, и Марди захотелось поправить платье. Ей показалось, что то ли с ней что-то не так, то ли с ней все слишком так, как, как она не могла привыкнуть. Его рубашка была застегнута под горло, галстук подпирал воротник, и Марди сцепила пальцы под животом. Марди прошла мимо Эдди в комнату, и он сделал шаг в сторону, уступая ей дорогу. Марди притормозила и посмотрела на него, проверяя, не показалось ли ей. Он коснулся галстука, и Марди, дотянувшись до галстука, растянула его и сняла ему через голову, вложив галстук в руку. – Он очень тугой, – сказала Марди. – Я бы задохнулась. Марди расстегнула ему верхние пуговицы рубашки, и почувствовала его дыхание у себя на лбу, щекочущее отросшие под челкой волосы. Он коснулся ее локтей, провел большими пальцами до запястий, и Марди спросила, не глядя ему в глаза: – Ты разденешь меня? Эдди снял платье с Марди через голову, она подняла руки. Его немного озадачил лифчик, но он быстро справился, не потому, что часто снимал лифчики, а потому, что понял механизм. Когда он снял с Марди трусы, высокие, по талию, и глухие, как у старухи, у него на лбу выступила испарина. Марди наблюдала за ним и собой как будто издалека, сверху, вне своего тела. Она увидела, как Марди на кровати поставила одну ногу на матрас, и ее киска раскрылась, как цветок. Мужчина, стоявший на коленях перед кроватью, снял очки, и Марди надела их на себя. – Какие сильные линзы, – сказала она. – Я почти ничего не вижу. Он положил ладони лодочкой вдоль ее половых губ и провел большими пальцами внутри, раздвигая. Он наклонился и прижался к Марди ртом, как будто кусая спелый манго, стараясь не уронить ни капли сока, и Марди дернулась. Она сняла его очки и положила на кровать рядом с собой, а потом положила руку ему на лысину. Он лизал Марди, коротко, как собака, а потом вошел во вкус и просунул ей руки под ягодицы. Марди приподнялась ему навстречу, двигаясь вместе с ним, раскрываясь навстречу его рту, пока он впивался в нее, словно пытаясь забраться в нее вместе с головой. Марди шарила руками по его голове, пока не нашла на затылке длинные пряди, за которые потянула. Он шумно дышал ей в киску, набирая воздуха в легкие прежде, чем нырнуть. Он возил ртом и носом по клитору Марди, по ее половым губам, которые выворачивал пальцами, и Марди ерзала, повторяя его движения, они поднимались и опускались, как на волне, и Марди хотела попросить его сделать с ней это пальцами. Его язык заставил ее почувствовать себя голодной, но она не хотела его член, она хотела его пальцы, потому что знала, какие они у него красивые, и знала, что они еще ни разу не были в ней. Она хотела его пальцы, но не могла сказать. Заразна ли немота? Марди мычала, прижимая руку ко рту, а он ложился грудью на кровать потому, что Марди сползала по кровати все дальше, ее голова свесилась с матраса, и сосал ее клитор. Марди чувствовала его пальцы, они ощупывали вход в ее влагалище, она тянула его за волосы и за воротник, ей хотелось кричать, но она вздыхала и кряхтела, и раздвигала ноги, и молилась, чтобы он догадался. Он поднял голову, рот у него блестел, следы Марди были у него на щеках, на носу, на подбородке. Марди погладила его по лицу, и он боднул головой ее ладонь. Чего он хотел? Чего он хотел, что не мог сказать? Марди почувствовала взгляд и приподнялась на локтях, кошка без имени стояла в проходе и смотрела на нее, и под ее взглядом ей стало не по себе. Он потрогал ее киску, и ввел палец, но Марди больше не хотела. Марди уперлась ему руками в плечи, сдвинула ноги, и он посмотрел на нее не понимающе, огорченно. – Ты н-не хочешь? – спросил он, и Марди снова почувствовала немоту: она не хотела, но ей снова было сложно отказать, снова сложно было сказать нет. Как просто ей было, пока она была одна, а теперь ей казалось, что ему больно от желания, а ей ничего не стоило уступить и дать ему попользоваться своей киской, чтобы дать ему успокоиться... только вот сами мысли об этом вызывали у нее отвращение. – Не хочу, – резко сказала Марди. – Я больше не хочу. Я хочу принять ванну. Она была напугана, страх перерастал в злость, она почти ненавидела его, она готова была драться, готова была дорого отдать ту дырку у нее между ног, от которой у него вставал. Марди почувствовала себя грязной, грязной от его пальцев, которыми он ее трогал, от его слюны, в которой оставались кусочки пищи, которую он ел, а он абсолютно точно ел по крайней мере хлопья, это Марди точно знала, от его языка, которым он трогал кончик сигареты, которую брал в рот и на котором оставался никотин. – Если х-хочешь, – он посмотрел на нее непонимающе, у него все еще стоял, Марди, проходя мимо, грубо сунула ему его очки в руку. Марди заперась в ванной, демонстративно щелкнув задвижкой, ей было все равно, что он мог с ней сделать, ей было противно и она хотела, чтобы он об этом знал. Он был противен ей ровно настолько, насколько она была противна себе, получающая удовольствие от того, что ее ласкали трясущиеся от похоти руки, что она позволяла мужчине лизать себя, как собаке, и терлась об его лицо промежностью, наслаждаясь тем, что он с ней делал. Ванна почти набралась, над ней поднялся пар. В седых клубах пара серые стыки между плиткой, которой были отделаны стены, от сырости стали черными. Зеркало над мойкой, маленькое, достаточное для того, чтобы можно было бриться, глядя в него, быстро запотело, и Марди почувствовала облегчение – она ничего не увидит. Она не хотела видеть себя сейчас, когда ей было плохо, и, глядя в зеркало, она увидела бы потаскуху. Квартира была маленькая, а ванная казалась большой, она была размером с жилую комнату, и совсем пустой – только унитаз, раковина и ванна, полотенца, сложенные на бачке, мыло, крем для бритья и одноразовые станки на мойке. Его присутствие плохо ощущалось в квартире, в ванной оно было слабее всего, и, опускаясь в воду, Марди наконец перестала дрожать. Она была одна. Все было хорошо. Марди погрузилась в воду по самый нос и прикрыла глаза, впитывая тепло телом. Помедлив, она опустилась в воду так, чтобы ты покрыла ее глаза. Раз, два, три, шесть; одиннадцать; восемнадцать. В ушах стучало, Марди держала себя под водой, пока в груди не начало гореть. Стук стал громче, это был стук в дверь. Марди вынырнула, хрипя и расплескивая воду, дверь тряслась под ударами. Замок не выдержал, и, брызнув щепками, вылетел из косяка и остался на двери, дверь распахнулась и ударила по кафелю ручкой. Белая плитка пошла паутинкой трещин. Марди задыхалась, и смотрела на него. Он уже надел очки, и вытер лицо. Она держалась за бортик, прикрывая грудь рукой, но, если он не видел груди, он видел шрамы у нее на руках. – Ты б-боишься что я т-тебя убью, но н-не боишься убить с-себя, – сказал он. – В ч-чем разница? – Наверное, в выборе. Никто не решает за меня, – сказала Марди, положив подбородок на пальцы. Он подошел к унитазу и взял с бачка серое полотенце, большое, как простыня. Он развернул полотенце и кивнул Марди, как кошке: выходи. – Х-ватит в-ванн. Выходи. У негобыло замкнутое и напряженное лицо. Марди показалось, что с таким лицом он работает. Как он убивает людей? Душит их, режет ножом, стреляет им в живот или голову? Того человека застрелили. Марди стало интересно, это болезненное любопытство с которым расковыривают ранку, зная, что она еще не зажила, и под коркой окажется кровь или гной. Марди отодвинулась к стенке ванной, и он пошел к ней с полотенцем. Он наклонился над ванной, взял Марди за руку и тянет, Марди напрягла руку. – Не трогай меня, – сказала она упрямо. Этого было достаточно раньше. – Ты х-хочешь убить себя. Я н-не позволю. Вылезай. – Не вылезу. – Т-тогда я тебя выну. Он не шутил. У него было достаточно сил, чтобы сделать это. Он был худой потому, что мало ел, или просто забывал поесть, но у него была и осталась хорошая физическая подготовка – как у полицейского или наемника. Марди не знала точно, как готовят полицейских или наемников, но ей легко было представить Эдди, например, детективом. – Я вылезу сама, – сказала Марди. – Если ты посидишь со мной. – В ванной? – не сразу понял он. – В ванне, – сказала Марди. Взгляд у него остался непреклонным, и Марди заставила себя попросить: – Пожалуйста. Я хочу. Марди отвернулась, когда он раздевался, ей показалось что, когда она увидит его голым, увидит его член, ее вырвет. Отвращение, которое она испытала, когда он лизал, было острым, как нож. Он ходит очень тихо, и Марди слышала, только когда он опустил ногу в воду: плеск воды, рука, опирающаяся на борт, скрип эмали. Он высокий, и ему пришлось смешно подтянуть колени к подбородку, чтобы сесть, и не задеть Марди, стоящую в ванне на коленях. Марди обернулась и нерешительно посмотрела на него через плечо. Очки у него быстро запотевали, он протер их пальцами, очки запотели снова, и, привстав, он положил их на пол. Марди не хотела смотреть, но все равно смотрела, и не могла понять, что ее так напугало. Ей было приятно его тело, в нем не было ничего отталкивающего. Она смутно припоминала, что любила таких в колледже: рослых, высоких, худощавых, непохожих на нее. Волос на груди, животе и руках у него было немного, они были не жесткие, но очень черные, поэтому были хорошо видны на бледной коже. Марди погладила его по руке, волосы двигались, как мокрая шерсть, ложились против роста, или по, как она захочет. – Я тебе противен? – спросил он. Марди затихла: он догадался, и теперь ей стыло стыдно, потому что она больше не чувствовала отвращения, после того, как яростно его показала. – Нет, – она погладила его по руке, и он повернул руку тыльной стороной вверх, и Марди провела ногтями по выступающим венам, думая, что он стал бы еще красивее, если бы набрал килограмм семь или, может быть, десять. – Ты смотрела на меня так, к-как будто бы противен. – Я тебя обидела? – Марди добиралась до его пальцев и накрыла их ладонью, сжав его руку в кулак. Кулак получился большой, больше ее руки, костяшки выпирли, как в домино. Он покачал головой. – Я сделала тебе больно? – Ты смотрела на меня, как на н-него, – он задумался – Это н-неприятно. Я не хочу, чтобы ты так на меня с-смотрела. Я м-могу тебя защитить. Он потрогал лоб, ощупал его, как будто потерял мысль. Марди поставила локти на его колени, и взяла его за щеки. Он плохо ее видел, сильно щурился. Он раздвинул колени, и Марди пришлось лечь на него животом, чтобы придвинуть ее лицо к его так близко, чтобы он ее увидел. – Защити, – попросила Марди, и, когда он поцеловал, Марди положила ему руку на плечо и сжала его, и он накрыл ее руку рукой.