Братик пришел

Хината улыбается – легко-легко, почти незаметно; так перед самым рассветом начинает двигаться воздух, на самой грани чувств – братик идёт домой. Его шаги не слышны – братик сильный шиноби, движется, как вода течет; калитка послушно расходится, не оскорбляя слуха вульгарным шорохом, не то что скрипом; песок на дорожке принял обет молчания; даже одежда, извечный враг тишины, стесняется нарушить спокойствие ночи своим шелестом. Неважно. Чуть шевельнулся сквозняк, чуть по-другому запел сверчок, не так слышен стук оленьего колокольчика. Просто мир стал чуточку теплее – братик пришел. Хината встречает братика у порога, на коленях, приветствует глубоким поклоном, не вставая, прикрывает седзи и задувает масляную лампу; тени на прозрачной бумаге стен растворяются в полуночных сумерках – незачем показывать миру то, что ему видеть не положено. В дом пришло счастье – братик вернулся – и оно не для чужих глаз. Хината сосредотачивается - братик пахнет кровью, своей и чужой; братик пахнет чужим потом, сакэ, ароматными травами и курительными смесями; братик пахнет усталостью, черной и выматывающей; братик пахнет одеждой с чужого плеча; братик пахнет чужим удовольствием. Он делает ещё семь шагов – каждый шаг столь же беззвучен – а потом оседает, как марионетка, у которой оборвались все нити. Хината слаба, её движения медленны и неуклюжи – но тело само оказывается рядом, руки подхватывают плечи и колени, прижимая к себе. Хината делает первый шаг к купальне. Хината концентрируется – лицо безмятежно-ровное, но скулы подрагивают, выдавая напряжение; она раздевает братика – тот устал и едва шевелится, даже слово сказать сил нет, тем более помочь. Чужая куртка – плотный тяжелый хлопок, шитье в четыре нити щекочет подушечки пальцев, набивные плечи, рукава с кистями на двойном шнуре, перламутровые бляхи на воротнике холодят ладошки – дворянин такую не наденет, так одеваются купчики средней руки; запах черного сакэ и рыбного квашеного соуса, въевшаяся сладковатая вонь опиума, скользкие пятна жира, остро тянет чужим потом – сняли с себя, не готовили в подарок заранее; аромат братик не ощущается – подарок был сделан на прощание. Нижнее платье пахнет кровью, подсохшей и свежей, касанием чужих рук, острым ароматом дамских притираний – не утонченные сочетания, нет, резкий жесткий запах, бьющий в нос за десяток шагов, чтобы встречные завидовали – и совсем немного влагой довольной женщины, её потом и соками. Впрочем, неважно. Важно, чтобы руки не замирали, когда пальцы касаются кожи братика, а дыхание не сбивалось. Хината хмурится - еле заметные морщинки разбегаются от внешних уголков глаз да поджимаются губы; мягкая ткань скользит по коже братика, смывая грязь минувшего дня. Подсохшие ссадины на рёбрах, до звона натянутая кожа на распухшем левом плече, разбитые предплечья, растекшийся по грудине кровоподтек, синяки на голенях, на волосах слева запеклась кровь, костяшки целы, кожа на четыре пальца от запястья нетронута и еле заметно пахнет пенькой; минимум два разных противника, один выше и тяжелее, кулаки в обмотке, локти и колени, ошеломляющая сила без особой скорости и ни капли чакры - так дерутся на арене, не на поле боя. Хината еле слышно шипит – желание ощутить на языке медно-сладковатый вкус крови братика практически нестерпимо, но надо держаться, а чтобы было проще, можно прикусить изнутри щеку. Царапины на спине – крыльями, от лопаток вниз, полосами по талии, мелкими порезами на ягодицах; царапины на груди, звездами - ладошка на миг прижимается к самой крупной, примеряясь – таких надо две, чтобы вышло хоть немного похоже; следы от укусов на правом плече и на ладони, засосы на шее и скуле, губы распухшие и потрескавшиеся; ушибы на гребнях таза и лобковой кости - большая рука, ухоженные ногти средней длины, широкая челюсть и широкий таз – явно не девочка, скорее почтенная госпожа, дорвавшаяся до молодого послушного тела. Повезло ей. Хината морщится – вода нагрета так, что еле выходит терпеть, но именно такой агрессивный жар сейчас нужен; волосы братика колышутся, щекотно прикасаясь к коже, затылок покоится на груди Хинаты – хоть на что-то это вымя годится – спина опирается на живот и широко разведенные бедра; братик дремлет, добирая тепло, мышцы еле подергиваются, сбрасывая напряжение – от каждого их движения Хинату пробивает искрой, от кожи куда-то внутрь, вглубь, оставляя за собой влажный жар, потихонечку собирающийся в мохнатый клубок где-то в животе, тело наполняется скрытыми разрядами, тенью неконтролируемой дрожи и отзвуками судорог, предчувствием грозы; жаль, что вода постепенно остывает и скоро надо будет вылезать. Хината прикусывает губу – мышцы братика свиты усталостью в плотные жгуты, будто из стальной проволоки, а она так слаба: ладошки, напитанные чакрой, уходят в плоть хорошо если на палец, надо десяток раз пройти по одному месту, прежде чем твердость сменится податливой упругостью; иногда, когда спазм слишком болезнен, братик еле заметно вздыхает – он сильный шиноби, но последние силы покинули тело еще час назад – и от этого звука рождается теплая волна, омывающая изнутри горло и сбивающая дыхание; шея, плечи, спина – на бедрах чакра начинает заканчиваться, приходится использовать масло и прикладывать чуть больше сил; пальцы скользят по бархатистой коже, всё чаще срываясь внутрь и вверх, туда, к самой кромке ягодиц и нежной коже внутренней стороны бедра – подушечки касаются складочек кожи и замирают, а ладони сами пытаются сжаться, вплавиться в тело братика, стать единым целым с ним, вверх молниями разбегается сладкая дрожь, заставляющая сердце пропускать удар, а грудь сжиматься; Хината в очередной раз прикусывает щеку и заставляет руки слушаться. Хината засыпает – братик уже спит, повернувшись на бок и подтянув колено, можно прижаться к спине, кожей к коже, закинуть руку ему на живот и накрыть бедром выпрямленную ногу, вдыхать самый сладкий аромат на свете и изредка прикасаться губами к лопатке – мягко-мягко, чтобы не потревожить и не разбудить. До рассвета осталось не так много времени, необходимо хоть чуть-чуть поспать, завтра будет сложный день, сил потребуется много. А сейчас – сейчас можно просто лежать рядом с любимым человеком, чувствуя, как от живого тепла разбегаются ручейки сладких мурашек. Лежать и ждать рассвета.