Историк

Сама по себе действительность означает не больше, чем о ней помнят. Даже тому, кто был там, кто видел всё своими собственными глазами, остаётся только воспоминание, когда миг уже прошел. Только рассказчик историй — то есть, историк, — может перенести прошлое в настоящее: и в будущее. Можно написать множество вариантов истории. Ни в одном из них не будет всей правды, и все они будут противоречить друг другу бесчисленным количеством способов. Те, кто придет после нас, разберут их и определят истину для своего поколения. Они похоронят труды, которые не одобрят, и раскопают те новые (старые), которые их предки отвергли; напишут толкования и дадут комментарии, сделав прошлое таким, каким хотели бы видеть. С неизменной верой, будто бы то, что осталось от живших прежде, расскажет, как обстояли тогда дела — будто бы это видение прошлого покажет им, откуда взялось их настоящее и что лежит в их будущем. А значит, кто-нибудь должен написать историю нам. Я напишу эту версию. *** Сказано: Астартес да не ведают страха, — пишет Меркуциан из Повелителей Ночи. И это верно: в том, что касается нашей физиологии и подготовки. Но смотреть на остальных сверху вниз из-за этого душевного изъяна, чувства страха, имеет настолько же мало смысла, как если бы мы презирали их за их низкий рост. Они не проходили генетическую терапию. Мы — да. Мы сильней, чем они, но не крепче ли будут убеждения тех, кто стоит против нас? Некоторые могут сломаться и побежать, но многие поступят иначе, даже повстречав Владык Ночи. Они храбрецы. Наш отец невысокого мнения о храбрости: называет ее бредом бессмертия или признаком еще большего страха перед чем-то еще. Но я видел страх в глазах у моих врагов, и я видел, как страх не поколебал их. Мои братья не хотят слышать этого. На уровне практики они правы: превосходство в силе всякий раз берет верх над превосходством моральным. Любой астартес сильнее смертного. Но без морального превосходства одно убийство ничем не отличается от другого, и мы ничем не отличаемся от трущобных хозяйчиков, на которых охотился наш отец. Быть может, отличий и вправду нет. Им не нравится слышать, как Астартес сравнивают с людьми не в лучшую сторону. Вот какую риторику они будут использовать: дескать, становление одним из Астартес делает нас настолько непохожими на простых смертных, что даже сам термин «люди» означает теперь «их», а не «нас». Мы никогда не были, как они. Мы никогда не бежали в ужасе и не съеживались во тьме. Мы не созданы для сочувствия. Говорить о слабости — уже слабость. К такой вот бессмыслице приводит наша обособленность. Или мы превратились в ксенос? Мы — сыновья сынов Императора, возлюбленного всеми, того, кто воплощает собой саму сущность «человечности», на которой следует основывать все иные суждения. Если бы мы не были людьми, чего стоил бы Империум Человека, ради которого мы сражаемся? Он мог бы с тем же успехом стоять на плечах Железных Людей, которых наши безрассудные предки когда-то использовали, чтобы те сражались вместо них. Прежде, чем те их уничтожили. Все мы сродни. Наши братья, наши отцы, и нижайший слуга, и наши враги, кого мы зовем «непригодными для согласия». О да, наши враги. Все — люди. Мои братья говорят: я слишком много думаю. *** Однажды, давным-давно, в темноте жило-было чудовище. И это чудовище охотилось на зло. И потому, что это всё свелось к волшебной сказке, к назидательной истории о давно прошедших временах, к художественному вымыслу, погибла планета. Чудовище было лицемером, убивавшим из протеста против убийства. Чудовище убивало тех самых невинных, которыми когда-то оправдывало себя, утверждая, будто защищает их от хищников, на которых охотится. Чудовище предали все, и даже оно само. Так что чудовище решило умереть: ради доказательства. Это уже другая история. *** Когда-то — недолго — Ночной Призрак, ужас во тьме, был королем, и королем хорошим. Часто об этом забывают — среди всего, что происходило раньше и что случилось потом. Почти настало мгновение, когда всё могло сложиться иначе. Настало верховенство закона. Карой за нарушение закона являлась смерть, но всем было понятно, что есть законы, и что пока виновные будут нести наказание, невинных никто не тронет. Тогда пришел Император и забрал его. Полагаю, в этом наша ошибка: когда наши методы не достигают успеха, мы увеличиваем степень усилий. Применение иной стратегии даже не рассматривается. Средство превращается в цель. Мы создаем миры, где виновные испытывают страх. Мы не создаем миры, где невинные не испытывают страха. Под словом «невинные» я имею в виду не возвышенную нравственную категорию чистоты и добродетели. Все люди по своей природе порочны; некоторые просто еще не совершили преступлений, достойных смертной казни, но пошли бы на это, если бы не боязнь возмездия. Голое юридическое определение. Страх возмездия эффективен тогда, когда он конкретен. Если тот, кто не совершал преступления против королевских законов, может быть признан добычей столь же легко, как тот, кто совершил таковое, ничто не побуждает избегать преступления, дабы избежать наказания. Подобный путь ведет к отчаянию и нигилизму. В чем наша цель? Что заставляет нас утверждать, будто мы праведны, а они грешны, если все люди желают того же самого? Почему некоторые умирают под нашими клинками, а другие живут? Когда-то наш отец почти создал мир, который воображал себе. Это кончилось неудачей, и мы сделали так, чтобы никогда больше не вернуться обратно, никогда больше не попробовать вновь. И мы забыли, что такая мечта когда-то была. Наши методы по своему существу не плохи, как утверждают иные; они — единственное достаточно мощное средство для достижения нашей цели, но, лишившись этой цели из виду, мы будем лишь бессмысленно топтаться на одном месте, и все смерти, принесенные нами, не изменят ровным счетом ничего. «Астартес созданы для убийства», — частенько утверждал Ночной Охотник. «Мы — не дипломаты, не художники, не ученые, — говорил он, обращая взгляд, в частности, на меня. — Просто убийцы». Мы — оружие, это верно, но кто направляет нас? Орудие есть орудие, если только не действует само по себе. Мы сносим до основания, а не строим. Нас предали, и мы должны отомстить. Таков наш образ действий. Кто предал нас? Император, превративший сделанное нами в святилище для своей божественности. Империум, обратившийся против нас, когда мы делали только то, что было необходимо сделать, то, с чем никто другой не желал сталкиваться. Но в той же мере, как мне кажется иногда, мы чувствуем, что нас предал и наш отец, потому что умер, потому что оставил нас. А еще — действительность, потому что не доказала всем, будто мы были всегда правы, а все остальные ошибались. Они провалились, как мы и говорили, все те причудливые райские сады, которые пытались создавать наши братья, рухнули под собственным весом, но и мы едва ли преуспели в наших стараниях. Никто не выиграл, кроме богов гнили и пепла, богов трупов и воронов. Что значит доказательство, когда ему внимают глухие уши? Жил-был ребенок, который ничего не знал о человечестве. У него не было ни отца, ни матери, ни дома. Он промышлял в подулье, одинокий дикарь, и видел всё худшее, что человечество могло предложить. И он убивал — не потому что ему нравилось убивать, пока еще не поэтому, и не потому, что был голоден, и не потому, что злился или боялся тех, кого убивал. Он убивал, потому что увидел, сам по себе, что вокруг что-то неправильно и этого нельзя потерпеть. Эта история была утрачена. *** Полубог — тот, кто одновременно и человек, и бог. Он может получить лучшее с обеих сторон своей родословной, или худшее, или нечто среднее. Часто он может обладать божественной силой, но не обязан подчиняться законам, которые правят богами. Также он будет смертным, и он умрет, потому что бессмертие — это тайна, которую боги хранят особенно ревностно. Полубоги созданы для восстания: они восстают против рамок, против традиций, они не позволяют сохранить статус-кво. Они совершают величественное и невозможное, сокрушают то, что старо. И всякий сын обязан однажды восстать против отца. В этом, впрочем, полубог обязан не преуспеть. Сын существует, чтобы наследовать отцу, но как быть с отцом, который никогда не умрет? Сын должен победить отца, превзойдя его в величии, чтобы из этого получилась хорошая история. Для сына, который изначально слабее отца и навсегда останется таковым, бунт должен закончиться трагедией — в наказание за гордыню. Но это единственный выбор, который у него есть: восстать, отвергнуть отца и отказаться от его имени — или же навсегда остаться ребенком. И потому ничего из случившегося не должно удивлять нас. Возможно, судьба галактики сложилась бы иначе, заведи Император дочерей, — пишет Меркуциан с легкой усмешкой, — ибо дочери бога — это совсем другая история. *** Те, кто видят будущее, говорят, что оно не высечено в камне. Но всё же наш отец редко ошибался в своих предсказаниях, даже зная, какую форму обретут грядущие кошмары. Почему он не искал способа изменить то, что видел? Я не знаю его мыслей, и я — не пророк, но я могу в некоторой степени рассудить о том, почему он видел именно такие варианты возможного будущего из всех, которые только могли существовать. Люди предсказуемы. Не нужно обладать пророческим даром, чтобы предугадать, как они могут ответить. Большинство влачит свою жизнь в слепой уверенности в собственной правоте. Люди действуют так, как считают лучшим, и изменить это означало бы изменить фундаментальные основы их душ. И не найдется людей более упрямых или уверенных в своих решениях, чем сыновья Императора. Если бы Ночной Призрак пожертвовал всем, что составляло его суть, тогда увиденное им будущее не осуществилось бы — не смогло бы осуществиться. Но его отец все равно убил бы того, кем он стал. Это была бы бесславная смерть — она стала бы извинением, признанием того, что он был неправ. Астартес не предназначены для подобного. Я предполагал, что мои братья теряют нашу цель и мечты о будущем, которыми мы когда-то обладали, но я не считаю, что наш Легион утратил свою душу. Мы делали то, что было необходимо — ради великой мечты, которую когда-то создало человечество, в те далекие дни, прежде чем умерли все мечты. Он выбрал такую смерть, которую мог принять с высоко поднятой головой, такую, которая ясно указывала на истинных виновников. Мы не совершали одну, определяющую весь дальнейший путь, ошибку. Нет того единственного мгновения, которое мы могли бы изменить и таким образом изменили бы всё. Некоторые события сыграли более важную роль в том, как обернулась наша судьба, но даже если бы мы не сожгли цветущие поля Иллии, даже если бы Кёрз и Дорн не вступили в поединок на Черауте, ничего бы не изменилось. Это была бы другая кампания, другой день. Мы — Повелители Ночи. Единственный способ изменить будущее — изменить то, кем мы были. Но мы не были ошибкой сами по себе.