1.
Нет большего счастья, чем принять смерть от руки любимого.
Смерть приходит ко мне как непрошенный гость — неожиданно. Точно так же, как когда-то давно ко мне приходила любовь. От смерти пахнет табачным дымом с легкой примесью вишневого аромата и кровью всех тех, кого она забрала. На ней светлая рубашка и темный плащ, как всегда. Я не могу разглядеть ее единственный глаз за темными стеклами очков, но помню, что он должен быть карим, почти красным. Второй глаз она отдала, чтобы я жил. Возможно, я единственный на свете человек, за которого заступилась смерть. Но никому бы я не пожелал оказаться на моем месте и никому его не уступлю. Когда-то давно я мечтал работать смотрителем в зоопарке, а сегодня я хочу, чтобы кто-нибудь забрал у меня правый глаз, тогда у нас с моей смертью будет два глаза на двоих — хотя бы что-то общее. Довольно странная мечта, не правда ли? Я уверен, мне станет легче, когда это произойдет. Я не уверен, что мне стало легче, когда это, наконец, произошло. Одно я знаю точно: после операции на месте правого глаза я чувствовал ноющую боль, приглушенную лекарствами, но впервые за долгое время был счастлив. Камуи, должно быть, принял меня за сумасшедшего. Он смотрел на мою улыбку недоуменно и не понимал, чему тут радоваться. Он винил себя в моем увечье; пришлось объяснить ему, что желания бывают разными. Я знаю, что чувствует Камуи после того, как его друг Фума стал Камуи Драконов Земли, — я сам был на его месте. Тот момент, когда любимый человек вдруг оказывается чужим и далеким, и ты ничего не можешь с этим сделать, ты можешь только любить его дальше. Я никогда не мог привыкнуть к той испепеляющей боли, которую смерть оставила мне при нашей последней встрече; я без труда принял новую боль от ранения в глаз. Конечно, я бы предпочел, чтобы моя любовь нанесла мне и эту рану, но моя любовь не ищет встречи со мной. В моем мире у смерти и любви одно и то же имя — Сейширо. Когда Сейширо потерял глаз, защищая меня, я думал, что он сделал это из любви ко мне. Операция длилась так долго, что я почти разучился дышать. Я помню, как пытался набрать немного воздуха в легкие, а он проходил мимо дыхательных путей. Можно запастись водой, но воздухом — нет. В таком состоянии я и ждал у дверей операционной. Не было известно, выживет ли он. Не было известно, смогут ли спасти его глаз. А я все пытался привыкнуть к мысли, что мне придется научиться без него дышать, и я никак не мог понять, как это — без него? За год он стал для меня всем, но сам я даже осознать самостоятельно этот факт оказался не в силах. Когда он любил меня, мне было безразлично. Когда я понял, что люблю его, оказалось, что я всегда был безразличен ему. Удивительно, я живу без него уже столько лет — и все еще дышу. Я начал курить, сначала для концентрации, потом понял, что просто хочу вдыхать схожий с ним воздух. Отравленный дым — вот и все, на этом наше сходство заканчивается. Он глава легендарного клана убийц Сакуразукамори, я глава знаменитого клана Сумераги; он выбрал одиночество, я редко могу быть один, даже если захочу. Меня бы вполне устроило, если бы он просто где-то жил и я об этом знал. Но я ничего о нем не знаю, кроме того, что когда-то он был ветеринаром. Я не знаю день и место его рождения. Я знаю, что когда-то мы все вместе были дружны, а потом он убил мою сестру. Я знаю, что он пожертвовал своим глазом просто так, я был ему безразличен. Он с одинаковой легкостью отдал глаз за меня и после этого сломал мне руку. Он неоднократно спасал мне жизнь просто потому, что собирался убить меня сам. Я для него не особенный человек, а камень на дороге. Смерть стоит на пороге и холодно улыбается, глядя на меня сквозь черные очки. Он все такой же прекрасный, как и тогда, когда мы были дружны. Холодный, с вежливой улыбкой, как будто просто проходил мимо и сейчас спросит, как пройти к Радужному мосту. А я отвечу: налево. А потом повернете. Зачем он здесь, думаю я тоскливо. Это одна из его иллюзий? Он пришел ко мне как один из Семи Ангелов к одному из Семи Хранителей? Я бы удивился, если бы на стороне Драконов Земли не было Сейширо, он просто создан разрушать. И ему все равно, что разрушить: дружбу, любовь, кэккай… — Можно войти? — спрашивает он. Если это иллюзия, то первоклассная. Я никогда с такими не сталкивался. Я не знаю, стоит ли мне уничтожить ее сразу или понаблюдать за тем, что будет дальше. Я мог бы проверить прямо сейчас, настоящий это Сейширо или нет, но не в силах произнести заклинание. Как бы то ни было, я рад его видеть. Он стоит так близко, что можно разглядеть капельки дождя на вороте его плаща и на его черных волосах. Странно, я даже не заметил, как начался дождь. — Камуи Драконов Земли не дал тебе зонтик? — спрашиваю я. Подумать только, я разговариваю с иллюзией, на кого я стал похож. Зато с иллюзией можно быть откровенным и не слишком вежливым. Я много раз представлял, что скажу Сейширо при долгожданной встрече, как буду себя вести, буду ли зеркалить его слова и выражение лица или попытаюсь быть собой. Но нельзя подготовиться к непрошенному гостю. Я слишком часто говорил с Сейширо у себя в голове, непривычно вот так столкнуться с ним на пороге собственного дома. Впрочем, этот новый опыт представляется мне волнующим. Я же не знаю, чья эта иллюзия. — А ты наблюдателен, Субару-кун, — говорит он очень серьезно. Я понимаю, что он не о зонте и не о Камуи Драконов Земли, а о том, что он… — Но я настоящий. Ты можешь мне не верить, я бы на твоем месте не поверил бы. Впрочем, никто не мешает тебе узнать наверняка. Дождь превращается в ливень. Я тупо смотрю на Сейширо и не двигаюсь с места. В конце концов, я ничего не теряю, даже если он иллюзия. Я отхожу влево, чтобы дать ему возможность войти, и он переступает порог моего дома.***
Мы молча курим и стряхиваем пепел в одну пепельницу; пару раз мы сделали это одновременно и я прикоснулся к его холодной руке. Тепло моей комнаты никак на него не подействовало. Смерть отвергает тепло. Курение помогает мне сконцентрироваться на происходящем. Ступор проходит сам собой, и я начинаю медленно соображать. Сейширо явился ко мне. Почему именно сейчас? Чего он хочет? Почему не нападает? Он не такой человек, чтобы просто заглянуть поболтать. Может быть, мне стоило предложить ему чаю, но я не гостеприимен. Сейширо пристально смотрит, как мне сначала кажется, на меня, но, скорее всего, на бинты, которые закрывают мой правый глаз. Он не улыбается и не отпускает привычные остроты. Он снимает свои очки, и я могу разглядеть в его зрачке свое отражение. Я думаю, что смотрел бы на него вечно, пока миру не пришел бы конец. Если Камуи Драконов Земли хотел вывести меня из игры, он не мог придумать ничего лучше, как отправить ко мне Сейширо. Наше сражение показало ему, как легко со мной можно справиться: принять образ Сейширо — и вся моя магия растает, как дым от сигарет. Но мне почему-то кажется, что Камуи Драконов Земли имеет лишь косвенное отношение к этому визиту. Сейширо докуривает сигарету и достает из внутреннего кармана вторую. Я подношу зажигалку. Я стараюсь быть вежливым с иллюзией смерти, что пришла ко мне. — Он сказал, ты хотел лишиться глаза, — произносит он наконец, как мне кажется, то, ради чего пришел. А может, его тяготит мое молчание. По выражению его лица трудно понять. Мы были когда-то близки, он — иллюзорно, я — по-настоящему, но правда, сказанная им мне в лицо, уничтожила мой мир, а смерть моей сестры от его руки перемешала осколки. Я смотрю на его руки и думаю, какой из них он проткнул Хокуто и какой из них собирается проткнуть меня. Я жду, когда он сделает то, ради чего пришел. Но он не предпринимает никаких попыток убить меня. И после этого он хочет, чтобы я поверил в то, что он настоящий? — Ты сам хотел лишиться глаза, он просто выполнил твое желание. Знаешь, что я думаю об этом? Я не знал, что он вообще об этом думал. Я бы мог объяснить ему, что я хотел быть как он хотя бы в чем-то. У него нет глаза — и у меня теперь нет глаза. Мы смотрим на мир под одним углом зрения. В глубинном смысле я не могу быть как он, мы с ним слишком разные. Я пытался стать безразличным ко всему подобно ему, я вырабатывал в себе холодность и внешне преуспел, но внутри все было прежним. Он еще ничего не сказал, но я увидел в его взгляде зеркальное отражение своего. А действительно ли мы с ним такие разные? Он считал так, и я считал, как он. Я вдруг вспомнил, что Хокуто, моя сестра, говорила мне, когда я сидел недвижим после того, как Сейширо раскрыл передо мной карты и пытался меня убить. Я ничего не ел и молчал, в моих глазах застыла пустота, внутри меня была дыра, а моя бедная сестра пыталась докричаться до меня, ее слезы обжигали мою кожу, но я не шевелился. Она сказала тогда, что я настолько безразличен к себе, что готов умереть в любую минуту ради кого-то другого. И что она хотела бы, чтобы что-то держало меня по-настоящему в этом мире, и моя несчастная любовь к Сейширо — то самое настоящее. Но если подумать, то безразличие, которое Сейширо продемонстрировал мне,— оно было и во мне. Его безразличие ко всем давало ему силу убивать, мое безразличие к себе давало мне силу помогать другим. Какая разница, добр ты или зол, если твоя суть — равнодушие? Я был для Сейширо камнем на дороге, но ведь я был таким камнем и для себя. Значимость определяется тем, как часто о тебе вспоминает тот, кто занял место в твоем сердце. — Я не знал, что ты думаешь обо мне. Я думал, ты забыл меня. — Охотник никогда не забывает дичь, которую упустил, — раздельно выговаривает Сейширо, мягко улыбаясь мне. В нем чувствуется ленивая грация хищного зверя, но он неподвижен, как неподвижна земля. Капельки дождя в его волосах сияют, как звезды в черном небе. За окном идет дождь, в моей комнате холоднее, чем на улице. И я не уверен, что источник этого холода — Сейширо. — Охотник, конечно, никогда не забывает дичь, которую упустил. — Он думает, что мне просто хочется повторить его слова и посмотреть на реакцию. Но я заканчиваю: — Но вряд ли он помнит о камне, который пнул когда-то на дороге. Сейширо начинает тихо смеяться и даже откладывает сигарету в сторону, чтобы не поперхнуться дымом. Я не могу понять: ему смешно, что я помню его слова, или он понял намек. — Очень мило с твоей стороны, — в голосе Сейширо столько яда, что хватит для убийства всех Хранителей. — Но я все-таки скажу, что я думаю. Ты не изменился. Ты по-прежнему не ценишь собственную жизнь, как не ценил ее в тот год, что мы провели вместе. Ты не научился думать о тех, кому ты дорог. Ты стремишься к саморазрушению, о чем говорит твое желание получить необратимое повреждение. Я думал, смерть твоей сестры поможет тебе осознать такие простые вещи. Перед моим внутренним взором встала милая Хокуто в церемониальных одеждах. С дырой в груди. У меня была такая же дыра в душе. Ну и что, люди могут жить без счастья, без глаза, без любви. Сейширо же живет, и я стараюсь. Очень мило было с его стороны завести речь о Хокуто. — Не тебе говорить со мной о моей сестре. — Почему же? Хороший вопрос. Действительно, почему смерть не может говорить о той, чью жизнь она забрала? Я молчу, и он молчит. Между нами было многое, но еще никогда не было такой многозначительной тишины, прерываемой шумом дождя. Сейширо не выдерживает первым: — Твоя сестра сама пришла ко мне, я не искал с ней встречи. Он ждет, что я начну возражать. Но он прав, так оно и было. Я видел во сне. Сон и явь порой замещают друг друга. Я смотрю на Сейширо, но на его лице ничего не отражается, он непривычно серьезен и задумчив. Он всегда был таким веселым, даже когда говорил о равнодушии. Мне жаль, что я не могу видеть его двумя глазами, я неизбежно что-то упускаю. Что-то новое, что проявилось в нем, чего я никогда раньше не видел. Но если так подумать, я просто давно не видел его. — Она попросила меня убить ее. Он говорит со мной медленно, тщательно подбирая слова, как с ребенком, он не пытается оправдываться. Она попросила — он убил. Он убил бы, даже если бы она не просила. Убийство — такая мелочь. Он ничего не чувствует, когда убивает. Смешно: когда-то я думал, что ему может быть больно. Когда люди делают кому-то плохо — им больно, думал я. И Сейширо тоже, должно быть, такой, он пытается справиться с болью как может. Но Сейширо не такой. Он искренен в своем безразличии. Мне хочется, чтобы он проявил хотя бы какие-то чувства. В огонь для этого подбрасывают дерево. — Странно, что ты не просишь об этом. На дне его единственного глаза вспыхивает пламя. Нет, это скорее удивление, чем ярость. — Что ты сказал? — Пытаюсь предсказать твою следующую реплику. Вашу следующую реплику, Сейширо-сан. Моя сестра просила убить ее, и вы убили. Теперь моя очередь попросить вас убить меня. Но почему-то я не прошу, и вы не знаете, что же со мной делать. Он холодно улыбается в ответ. — Ты все еще считаешь меня иллюзией, верно? Ты думаешь, что иллюзия в моем лице говорит тебе о том, о чем ты сам думал, но не мог облечь в слова? Тогда я скажу тебе кое-что, о чем бы ты не стал говорить даже с собой. Это ты убил свою сестру. Да, технически ее убил я, но она пришла ко мне ради тебя. Ты так привык не думать о себе, что, когда наконец начал, никак не мог остановиться. Ты полностью погрузился в свои страдания, и чтобы вытащить тебя из этого состояния, твоя сестра отдала жизнь. Ну что, предскажешь мою следующую реплику? Он ждет, что его слова ранят меня, но его слова звучат как самая прекрасная мелодия. Он может и дальше говорить ужасные вещи, мне радостно уже оттого, что он говорит обо мне, и я больше не могу скрывать эту радость. Неважно, что он скажет еще и что я ему отвечу. Я понимаю, что он настоящий и что наша встреча, которой я так боялся и которой жаждал всей душой, уже происходит, уже подходит к концу, а я так и не сказал ничего из того, что собирался. Я снимаю перчатки и вижу, что знаки, которые он оставил на моих руках, мерцают холодным безжизненным светом. Сейширо выглядит удивленным, даже растерянным. Он ничего не чувствует, но знает, что раны причиняют боль и не могут доставлять радость. Он думает, что я улыбаюсь, чтобы скрыть настоящие чувства, но я улыбаюсь, чтобы их показать. — Иллюзия ты или нет, хорошо, что ты пришел. Я сломал себе голову, пытаясь понять, почему ты не приходишь за мной. Ты отложил мою смерть на годы, но не сумел забрать долг в назначенный тобой срок; что же мешало тебе сделать это позже? Ты знаешь год и место моего рождения. Ты знаешь, где я живу, о охотник, у-пустивший дичь. Или ты охотник, от-пустивший дичь по какой-то только ему ведомой причине? По какой же? Сейширо протягивает руку и касается шрама на моей правой руке, шрам вспыхивает болью узнавания, но на сердце у меня светло. Я жду дальнейших действий, затаив дыхание. Как он меня убьет? Какой способ он выберет? Но он убирает руку, и боль угасает. Я не пытаюсь его удержать. Мне достаточно и одного касания. — Это все бесконечно трогательно, Субару-кун, — Сейширо старается казаться веселым и равнодушным, но в его голосе я слышу нечто, чему пока не нахожу названия. — Хорошая попытка, но мы оба знаем, что ты не имеешь ни малейшего понятия, зачем я здесь. Хотя, думаю, нетрудно догадаться, что если бы я хотел тебя убить, ты уже был бы мертв. — Разумеется. Увидевший смерть должен быть убит. Так почему я жив? Ты решил заняться моим образованием? — Ты действительно думаешь, что ты жив потому, что не просил меня убить тебя? Я вижу, ты хочешь поговорить об этом, так говори. И я говорю, а он внимательно слушает, и на его лице написано вежливое внимание, а в его единственном вишневом глазе отражаюсь я. Я говорю о том, что причина, по которой я все еще жив, — не столько его равнодушие ко мне, сколько презрение. Он не считает меня достойным смерти от его руки, поэтому и медлит. Я очень старался стать сильнее, он может легко это проверить, если захочет. Я сумею его удивить, если мы вступим в бой. Я стал Драконом Неба потому, что он стал Драконом Земли, это был мой единственный шанс встретиться с ним. И, поскольку он сейчас здесь, я не ошибся в своих расчетах. Сейширо не опровергает мои слова, но и не подтверждает их. Его лицо становится почти серым и старым, словно ему не тридцать лет, а все семьдесят. Я не могу оторвать от него взгляд, ведь и такой он прекраснее всего, что есть в мире. Он стряхивает старость, как стряхивал пепел с сигареты, и поднимается. Дождь заканчивается так же неожиданно, как начался. На мгновение я думаю, что дождя на самом деле не было, и то, что я видел за окном, — лишь отражение наших сердец. Моего сердца. Сейширо выглядит спокойным и собранным, он словно принял какое-то важное решение, ради которого и заходил. Он не считает нужным сообщить об этом мне. Я провожаю его до двери и только там замечаю, что его волосы высохли. Сколько времени прошло? Минута, час, ночь? В любом случае, это были лучшие мгновения моей жизни. Что бы он ни задумал, эти воспоминания ему не отнять. — Завтра мне нужно быть на Радужном мосту, — говорит Сейширо своим прежним веселым тоном. — Ты случайно не знаешь, как туда пройти? Направо или налево? Я не верю своим ушам. Сначала он якобы приходит поболтать, а теперь назначает свидание. И все это за единственную встречу. — Налево. А потом повернете, — отвечаю я с улыбкой. — Приходи теперь ты ко мне, Субару-кун, — он протягивает руку, и я пожимаю ее. Она почему-то совсем-совсем теплая.2.
Но нет людей, которые не могут любить, Сей…
Я пришел к Субару, как приходит смерть или любовь, — неожиданно. Есть люди, которые не могут любить, но нет людей, которые не могут умереть. Я и сам смертен. Когда-нибудь, возможно, следующий Сакуразукамори займет мое место в клане. Но я уже устал ждать. Мне начинает казаться, что я никогда не найду себе замену. Наша церемония наследования довольно проста: новый глава клана убивает предыдущего. Сложность заключается в том, что смерть надлежит принять от руки любимого. Моя мать умерла счастливой: больше всех на свете она любила меня. Она легко убивала и легко умерла. Я думал, что это случится само собой, и в назначенный день ко мне придет любовь, но этого не произошло. Тогда я попытался полюбить сам. Если все делаешь сам, можно выбрать условия и объект любви и назначить срок. Я поставил эксперимент, зная, что это бессмысленно. У меня ничего не вышло. У меня получалось притворяться влюбленным, получалось убивать, чтобы защитить его от других, получалось улыбаться ему при том, что сердце мое молчало. Это был долгий год, полный изнурительного труда. Любить трудно, даже если это не по-настоящему. Если бы у меня получилось полюбить его на самом деле, я бы признал свое поражение. У меня никогда не было иллюзии, что Субару заменит меня как Сакуразукамори. Во-первых, он принадлежит к клану Сумераги, и его магия полностью противоположна моей; во-вторых, он слишком добрый для того, чтобы стать убийцей, а значит, он не сможет пройти церемонию наследования и, как следствие, не сможет исполнять свои обязанности. Когда-то я заключил с ним пари. Или, можно сказать, я заключил пари с самим собой. Он ничего не помнил о нашей первой встрече, потому что я стер его воспоминание. Я сам выбрал свою судьбу, когда в первый и последний раз один странный ребенок стал свидетелем исполнения заказа. Я мог убить его сразу, и ничего бы не было, но я дал себе шанс измениться. Или мне просто было скучно? Неважно. Год прошел, и я был вынужден признать, что любовь снова прошла стороной. Я собирался убить Субару и жить дальше, но почему-то медлил. Я откладывал нашу последнюю встречу и сам себе дивился. Конечно, вопрос времени уже не имел значения, я мог убить его в любое время и не понимал, что меня останавливало сделать это сегодня, завтра, через неделю. А потом его сестра Хокуто пришла ко мне и попросила ее убить. Обычно ко мне не приходят за этим, обычно это я прихожу и забираю жизни, не спрашивая разрешения. Это моя работа, и она мне глубоко безразлична, как и все в этом мире. Меня трудно удивить, но эти двое сумели это сделать. Сначала он, потом она. Хокуто знала, что убить Субару могу только я, а убить меня может только он. Его душа не способна убивать, а со мной невозможно договориться. Субару — сильнейший оммёдзи за всю историю клана Сумераги, но он не ценит свою жизнь. В прошлый раз его от меня спасла бабушка. Если бы я снова пришел его убить, он бы не стал сопротивляться. Сумераги Хокуто не была сильным оммёдзи, но через свою смерть высвободила магию, против которой был бессилен даже я. После принесенной ею жертвы я потерял возможность убить Субару тем же способом, каким убил ее. Если я попытаюсь проткнуть его сердце, удар вернется ко мне, а он останется невредим. Конечно, это не единственный способ убийства, но она почему-то знала, что Субару в моих глазах достоин только такого. Мы многое успели обсудить, пока Хокуто умирала у меня на руках. Думаю, что за год дружбы с ней мы не были так близки, как за те минуты, когда жизнь покидала ее. При внешней магической слабости в ней было много скрытых сил, о которых я даже не подозревал. Я был удивлен не тем, что она не хотела моей смерти, но тем, какой жизни она хотела для любимого брата. Она признала, что это эгоистично с ее стороны — заставлять его жить несмотря ни на что. — А ты жестокая, — сказал я ей. — Ты хочешь, чтобы он жил после того, как потеряет тебя. Если же я вдруг захочу умереть, то я найду его и приму смерть от его руки, а ему придется с этим жить. Я не знаю, как это, когда умирает тот, кого ты любишь. Когда я убил мать, которую любил, то ничего не почувствовал, даже тихой грусти. Но ты пришла и умерла просто потому, что не могла видеть, как страдает твой брат из-за разбитого сердца. Но если тот, кто разбил сердце, умрет, это не освободит его от мук, да? Это принесет ему новые страдания и боль, которая будет страшнее мучительной смерти? — Да, это так, — ответила она. — Но теперь, когда ты знаешь о моем заклинании, в твоих силах смягчить мою жестокость. Не ищи с ним встречи, и вы оба будете жить. Странно, что Хокуто мне доверилась. Я не оправдал ее доверия раньше, ведь вместо того, чтобы сделать Субару счастливым, я причинил ему, вероятно, сильную боль. Но у нее не было выбора: я был единственным, к кому она могла прийти за помощью. Никто другой не угрожал существованию ее брата, и никто другой не держал его в мире. Сам я не стремлюсь ни к смерти, ни к жизни. Я прожил жизнь, совершенствуя свое мастерство и постигая путь магии оммёдо. Я убивал по заказу и по своему усмотрению. Мне не к чему стремиться и нечего желать. Жизнь моя пуста и полна, она подобна облетающим лепестками сакуры. Цвет ее лепестков не зависит от того, какие люди похоронены под ней. Кровь у всех красная. Я не знаю, хочу ли встретиться с Субару теперь, когда его дорогая сестра умерла от моей руки. Он должен был измениться хотя бы после этого потрясения, он должен был хотя бы возненавидеть меня, убийцу дорогого для него человека. Он должен был пожелать моей смерти, и это было бы справедливо. И что же я увидел, наблюдая за ним со стороны? Он предпочел лишиться глаза только потому, что увидел в Камуи Драконов Земли мое отражение. Он по-прежнему не способен к самосохранению. Что же с нами будет при личной встрече? Он встанет как столб и будет смотреть, как я разрушаю барьер? Если я не могу убить его, значит, он убьет меня. Но он-то об этом не знает. Я пришел к нему, чтобы понять загадку Камуи Драконов Земли. Его истинное желание, какое оно? Что это, если не моя смерть? Не может же он сам хотеть смерти? Да, он склонен к саморазрушению, но это скорее безрассудство сильного мага, который знает о своей силе и том, что мало кто способен убить его. Чем дольше я сижу перед ним и смотрю в его теперь одинокий глаз, тем яснее вижу, что Субару не хочет моей смерти. Однако удивительнее другое — я не хочу его убивать и, возможно, никогда не хотел. Чем больше я думаю о том, что скоро умру, тем яснее понимаю, что подсознательно я всегда хотел проиграть пари. Что же, если я не могу дать Субару мою любовь, то я могу подарить ему мою смерть. В моем мире это почти одно и то же.***
Субару предлагает мне остаться на ночь, и я принимаю его предложение. Он вспыхивает, мнется у дверей, торопливо уходит, чтобы «сделать мне чай». Куда девалось его ледяное спокойствие перед лицом неизбежности? Я смотрю на чистое после дождя небо, неторопливо снимаю плащ, ослабляю галстук и сажусь на неудобную узкую кровать. Как он на ней спит? Я понимаю, на что рассчитывает милый Субару, и могу лишь дивиться его недальновидности: не успею я и пару раз активно пошевелиться, как мы вместе упадем на пол. Но ничего, в крайнем случае сойдет и пол, хотя сам я предпочитаю заниматься этим на футоне. У Субару нет футона и котецу, Субару вообще свойственно пренебрежение традициями. Чего стоит только его любовь к смерти. Он возвращается. Конечно, никакого чая он не принес, просто нашел вежливый повод удалиться и принять выражение лица, подобающее главе клана Сумераги. Мне любопытно, надолго ли его хватит. Я жду, когда он приблизится, но он стоит как столб и смотрит на меня в упор. Он уже знает, что я не иллюзия, но ему хочется, чтобы я был ею. Его страшит близость смерти — и одновременно он желает ее. — В чем дело, Субару-кун? Ты передумал? — Я? Нет. А ты… уверен? — Только не начинай снова повторять мне мои же слова про камень на дороге. Давай, садись рядом. Он послушно садится. Я слышу, как бьется его сердце, вижу, как он старается унять дрожь. Интересно, что я почувствую, когда он проткнет меня насквозь, его рука войдет прямо под сердцем и выйдет с другой стороны? Боль — вряд ли. Умиротворение? Может быть. Она говорила, что нет большего счастья, чем умереть от руки любимого. Она лгала. Нет большего счастья, чем ожидание исполнения истинного желания. — Чего ты от меня хочешь? Зачем ты остался? У него столько боли в глазах. Особенно в том, которого больше нет. Из него на меня смотрит его измученная ожиданием душа. Все-таки мы слишком разные. Именно это меня в нем и привлекло в свое время. — Вопрос в том, чего хочешь ты. Я глажу его по щеке и наслаждаюсь его безволием. Он как бабочка, насаженная на булавку, еще не мертвая, но уже не живая. Он трепыхается просто потому, что так положено делать перед смертью. Я думаю, что, если растянуть его или повесить, он не станет сопротивляться. Но так неинтересно. Он делает неожиданный ход и кладет свою руку поверх моей. — Никто никогда не спрашивал меня, чего я хочу. И ты не исключение. — Я спрашиваю сейчас. — Ты снова говоришь загадками. Я не в состоянии угадывать, что ты имеешь в виду. — Мы взрослые люди. Думаю, ты понимаешь, зачем я остался. Если ты хочешь того же, давай начнем; если же я ошибся, то мне пора. Он нерешительно смотрит то на меня, то на открытое окно. Но выбирает меня. — Ни в чем себе не отказывай, — говорю я. Он поспешно расстегивает на мне рубашку. Он ждет, что я его остановлю, но я лишь улыбаюсь и начинаю раздевать его. Сегодня я щедр. Наш разговор пробудил во мне что-то, чему я пока не могу подобрать названия, но уже придаю значение. Я не собираюсь давать надежду, чтобы сразу ее отнять. У нас есть целая ночь до завтра. А завтра он убьет меня. Так что сегодня — наш первый и последний раз.***
Субару казался замороженным весь вечер, но у него есть желания тела и жажда поделиться ими со мной. Я любуюсь его красивым лицом, зардевшимся, как у скромной красавицы, блеском его здорового глаза и дрожащим алым ртом. Он садится ко мне на колени и начинает целовать со всей силой подавленной страсти. Его жаркие поцелуи могли бы растопить льды, но я принимаю их спокойно, я не хочу терять голову. Чем холоднее я буду, тем больше усилий ему захочется приложить. Но он не обращает внимания на мою холодность. Он встает и опускается передо мной на колени. Ему хочется, чтобы я разделил его желание с ним. Мне интересно, как далеко он готов зайти. Он ласкает мой член уверенными движениями, возможно, именно так он проделывал это с собой, когда мечтал обо мне. Мой пульс остается ровным и тогда, когда он берет мой член в рот. Изумительная теплота и нежность! Я ожидал такого эффекта, подобные ласки были мне знакомы. Но одно дело получать их от профессионала или случайного встречного, а другое дело — от человека, которому ты небезразличен. Субару действует не слишком умело, сказывается отсутствие практики, но искреннее чувство и желание доставить удовольствие это компенсируют. Кто бы мог подумать, что я получу относительно качественный секс? Самое большее, на что я рассчитывал... А на что я рассчитывал? Я откидываюсь к стене и просто жду, когда можно будет приступить к следующему этапу. Субару выпускает мой член изо рта и заставляет снова сесть. Похоже, он и сам осознал нелепость соития на узкой постели и нашел выход: он будет все делать сам. — Может быть, тебе нужно подготовиться? Я предпочел бы, чтобы он нормально подготовился, я же знаю, что у него ни с кем не было. Но я недооценил силу его желания: ему не терпится слиться со мной воедино. Он умащает мой член приятно пахнущим маслом и опускается на меня весь, сразу; наслаждение пронизывает меня, я смотрю на его реакцию. Это было не слишком умно, все-таки так резко без должной подготовки — больно. Но он молчит, и тонкая струйка крови стекает с его прокушенной губы. Я обнимаю его за плечи и слизываю кровь. Он все же сумел разжечь во мне огонь.***
Я лежу на кровати, усталый и расслабленный. Субару лежит на мне. Я почти не чувствую тяжести его тела, он такой легкий, словно жизнь уже покинула его. А ведь у него завтра будет трудный день: ему предстоит ни много ни мало проломить мне грудную клетку, слабак здесь не справится. Я слушаю его дыхание и понимаю, что хочу курить, и уже собираюсь об этом сказать. Как вдруг он сползает с меня на пол, шатаясь добирается до сигарет и подает одну мне. — Иногда я думал, как мы могли бы жить, если бы все твои слова были правдой. — Нет в мире таких людей. Но знаешь, главное — не лгать самому себе. Он молчит. — Не понимаю. Ты бы предпочел, чтобы я тебе солгал? Сказал тебе те слова, которые тебе бы хотелось от меня услышать? Таково твое желание? — Нет. Тебе уже пора? Мне пора. Он смотрит, как я одеваюсь. Сам он стоит передо мной обнаженным, но я смотрю на его лицо. Кровь на губах уже засохла, завтра там не останется и следа. Мы обменивается легким рукопожатием, и он отпускает меня в ночь. Ничего между нами не изменилось, я просто причинил ему еще одну боль. Близость между нами невыносима, одна ночь ничего не изменит. Я знаю, что завтра он придет ко мне. Ибо сильна, как смерть, любовь.