Подчинить игру

Придя домой, Уильям был уверен, что квартира пуста: стояла абсолютная тишина — такая редкость во время его возвращений с работы. Однако он не учел страсть Грелля играть. Войдя в темную комнату, Уилл почувствовал тонкие руки на своей шее. От мгновенной реакции его удержал только знакомый шелестящий шепот вблизи лица: — А знаешь, если обесцветить красный, он станет черным. Практически черным. В такие моменты Уильям чувствовал, что не контролирует ситуацию; всего лишь секунду, но это мгновение дарило одно из тех чувств, что, наверное, разум всегда будет ассоциировать с Греллем. Опасность? Слишком громкое, слишком звучное слово из тех, что так любит Грелль и не всегда умеет применять он, Уильям. Спирс слегка повернул голову в сторону Сатклиффа, тем самым способствуя продолжению игры. — Но нельзя обесцвечивать красный, – Грелль продолжал, тем временем медленно убирая руки с шеи Уильяма, несколько секунд скользя ими по плечах. – Нельзя подражать черному, все равно ничего не получится. Не важно было, правильно ли Т. Спирс понимает Грелля, важен тот факт, что он слушает, глядя на женственную фигуру, изгибов которой не видно в темноте. Хотелось угадывать. Удовольствие, какое Грелль обожал предоставлять Уильяму. — Грелль. Зажги свет. – Голос как всегда ровный. Прозвучала фраза довольно холодно, особенно учитывая обстановку, но Сатклифф был, верно, единственным, кто мог понять ее подтекст в полной мере. Хитро сузив глаза, Жнец зажег неяркий свет. Возвращаться к Уильяму не приходилось – тот сам преодолел расстояние между ними в три шага. Подойдя, скользнул взглядом по нижней части лица партнера; вот так, не делая больше ничего, он дарил минуты контроля Сатклиффу. Грелль кинул взгляд на Спирса. Он прекрасно знал эти точеные черты; весь облик начальника дышал сдержанностью. Да, Сатклифф считал Уильяма неоспоримо красивым. Тончайшая красота в строгом лице. Грелль нежно провел ноготком по скуле Спирса. — Тебе было скучно, правда, Уилли? Именно поэтому я здесь. А еще потому, что иначе ты не сможешь. – Так, сходу менять занятые ранее позиции – как свойственно Греллю. – Но я тоже хотел не только «кровавого» адреналина, – Жнец сквозь опущенные ресницы следил за реакцией Спирса. Никакого движения, лишь тот же изучающий взгляд. Сатклифф насмешливо приподнял один уголок губ. — Любил бы ты кровь, милый? Живя так, как нужно, – Грелль подчеркнул последнее слово. — Любил бы, а? – не нуждаясь в ответе, Жнец изящно повернулся и пошел к мягкому креслу, стоявшему у противоположной стены. Спирс же остался стоять, слегка облокотившись на небольшой комод. Действительно: не соверши Сатклифф тонкую невинную провокацию и мастерски не отдай ту призрачную инициативу, на которую даже рассчитывать-то не приходилось, Спирсу – жизнь была бы спокойнее. Но была ли бы это именно жизнь? Задаваться вопросами с частицей «бы» не входило в привычки Уилла – слишком бессмысленно. Но, безусловно, только Грелль мог обольстить кого-то собственной изощренной самовлюбленностью, ухитряясь при этом полностью отдаваться партнеру – и морально, и физически. И если их отношения начались с обыденности, то таковой точно не предвидится в будущем, в этом Уильям был уверен. Больше того, он был убежден в такой же уверенности Грелля. И Сатклифф в редчайших случаях умел быть постоянным. Удобно устроившись в кресле, Грелль мило улыбнулся. Правда, эта улыбка в сочетании с неестественным блеском в глазах и странной формой зубов пугала. Уильям знал, что Сатклифф может вызывать страх, и далеко не только у людей, но сам он его не испытывал, это было бы нелепостью. Это создание, что сейчас смотрело на Спирса с неподдельной лукавостью и будто мимолетной заинтересованностью происходящим; как много чистосердечных возгласов, улыбчивых замечаний слышал от него Т. Спирс в Департаменте, только мимоходом — с ним Грелль никогда не играл роль жизнерадостной куколки. Он был либо подозрительно спокойным, либо опасно по-настоящему безумным. Однако спокойствие было не таким, как у Спирса, нет. Ни беспристрастности, ни вдумчивости в нем не было. И эти их столь кардинальные различия в одинаковых по сути своей вещах, были теми вопросами, что Уильям мог изучать вечно. Он не любил того, чего не понимал, но характер Грелля почему-то стал исключением. Предугадывая желания, зная привычки, видя повседневное поведение, Уилл все равно не понимал Грелля так, как он привык понимать мир. Безумство же завораживало. Да, это и в самом деле было ненормальным, та тяга Спирса к безумию Сатклиффа. Но Уильям сам писал стандарты, неоспоримо правильные. Лицо Грелля было украшено тонкой улыбкой, которая манила. В который раз Уильям позволил себе послушаться Сатклиффа, но только для того, чтобы в очередной раз уверить – то ли Грелля, то ли себя – в своей безоговорочной власти над этой острой улыбкой.