Твой корабль давно тонет

Здесь темно. Полумрак мягкой, шелковистой на ощупь тканью ляжет на плечи, пройдется по волосам, тщательно уложенным, по шее. Сползет приятной щекоткой на плечи и уляжется там едва ощутимым грузом, невидимым в зеркале напротив. Конечности немного подрагивают, но ты плавно пройдешься по залу, разминая руки и ноги, предплечья и кисти. Мелкие косточки хрустнут чуть слышно, но ты не заметишь этого из-за гулкого эха в груди, все набирающего обороты. Ярко-красным в твоем мозгу вдруг вспыхнет желание убежать отсюда, пуститься на поиски того человека, что поставил вас с Чонгуком танцевать этот безумный танец вместе. Поставил в пару. После того вечера, когда это случилось. Девять дней назад, когда какая-то кладовая, прилегающая к гримерной, была пуста. Когда еще были слышны крики фанатов, провожающих своих кумиров. Когда руки до мягкой боли сжимали твои плечи — большие и почему-то очень холодные. Когда губы на губах и взгляд напротив лезвием по тонкой коже, остро, пьяняще, но все еще дико. Когда шок ложился на сердце, но разум потерял возможность отдавать приказы телу. Ты сорвался. И он сорвался. Твоя дорогая одежда теплыми, нагретыми разгоряченным телом кусками летела на грязный пол. И каждый кубометр воздуха, унизанный крупными пылинками, ощущался на коже шершаво. И чужие влажные от пота пряди Чонгука скользили по твоему лбу, а губы жались судорожно к твоим. И ты мог бы сделать что-то раньше, правда, мог бы. Но не хотелось. Адреналин, еще не усмирившийся после сцены, взбушевался вновь, пуская жаркие волны по артериям. В темноте не было видно зрачков Чонгука, их затапливала почти черная радужка, и вблизи его глаза казались тебе пугающе огромными. Слабость прилипла к тебе тенью, а твои руки лаской прошлись по его шее, спускаясь к груди и нащупывая дрожащими пальцами лацканы пиджака, жесткого и теплого. Ты оттолкнул Чонгука из последних сил ровно в тот момент, когда за дверью, в маленькой гримерной зажегся свет и какой-то девушке с очень высоким, почти детским голоском удалось перекрыть шум твоего измученного, бьющего мировые рекорды сердца. — Чи… — пытается сказать на выдохе, но ты кладешь поверх его обжигающих губ руку, резко и крепко. Очевидно, девушка разговаривает по телефону — или же сама с собой. Кто знает? Тебе все равно. Единственное, что тебя волновало, это влажные губы под ладонью, влажные, потому что пару секунд назад были на твоих. И брали, напористо и совсем не нежно. Ты знал, что Чонгук понятия не имеет, что происходит. Так же, как и ты. Девушка, вовсе не виновная в том, что ты успел проклясть ее с десяток раз за несколько минут, ушла, а Чонгук так и остался дышать через нос судорожно и смотреть. Смотреть своими блестящими неизвестно от чего глазами. Ты заметил в них шок и побоялся опустить руку. Приоткрыл скрипучую дверь и вышел из тесной кладовой, придерживая Чонгука за локоть. Ах да, никто же не узнает. Все будут вести себя как обычно, потому что ни одна живая душа не сможет прочесть в твоих искусно прячущих мысли глазах о том, чем ты терзаешься, если только тонкую открытую книгу со светло-коричневым переплетом по имени Чон Чонгук не подведут расшатанные нервы. Ты будешь смотреть, пока он не задержит взгляд в ответ хоть на секунду. Этого будет достаточно, чтобы понять наконец, что, черт возьми, происходит. Почти физически ощутишь, как зрачок предательски расползется по темной радужке, затапливая ее, когда будешь выискивать его среди мемберов. Знаете, если долго смотреть на что-то, упорно и задумчиво, буравя глазами, это что-то плавно и незаметно расплывется у вас перед глазами, и вы сможете различить лишь окантовку, смутные размытые очертания до тех пор, пока не сомкнете веки несколько раз. Фокус рано или поздно потеряется, и взгляд зазвенит, будто бы сделанный из акрилового стекла. Он станет таким, каким Чонгук будет смотреть на тебя, потерянно и все еще испуганно. Будучи не способным мгновенно сориентироваться после долгого наблюдения за одним конкретным человеком — за тобой, он спрячет свой расфокусированный взгляд не сразу. Опешит вначале — брови дернутся вверх незаметно, и губы чуть приоткроются, единожды дрогнув, оставляя твое сердце в раздумьях, стоит ли после такого биться. Девять гребаных дней. А теперь ты будешь проклинать огромное зеркало во весь рост, так как попросту не сможешь заставить свои глаза слушаться и хоть иногда отрываться от лица Чонгука, затемненного мягким белым светом из круглых ламп, буравящих спины. Небрежно сядет на его плечах белая и очень просторная рубашка, которая мгновенно потеряет всю свою плотность и вес под таким освещением — она будет скользить по Чонгуку, повинуясь каждому отточенному движению. Ты тяжело сглотнешь и ругнешься неслышно еще раз, потому что блядская рубашка станет полупрозрачной, обнажая плавный изгиб тела почти буквально, и ты поймешь по сжатым слегка губам Чонгука, что стоит тебе взглядом пройтись еще раз — и тогда… — Включаю? — глянет выжидающе. Тебя только на кивок и хватит, и, осуществив его с таким усилием, ты оцепенеешь на секунду, поняв, что впереди еще танец. Когда зазвучит музыка, доносящаяся контрастно, — резко и плавно одновременно — тело, наплевав на бесконечные загоны разума, будет делать свое дело. Будет безупречно выполнять все движения, в то время как ты попытаешься не потерять равновесие, уловив мельком в зеркале встряхнувшиеся крупной волной на резком движении волосы Чонгука. Словно крысы на тонущем корабле, твои легкие убегут от ответственности, выйдут из строя немного не вовремя, и дыхание твое слегка собьется без причины. Хотя нет, причина эта сейчас танцует на расстоянии полуметра, немного резче, чем нужно. Втайне надеешься, что не твое присутствие тому виной. Твой корабль давно тонет. Пробоина в дне появилась вскоре после знакомства с ним, и в трюм тогда еще тоненькой струйкой стала затекать смола, по цвету подозрительно похожая на радужку его глаз. Она медленно, любопытными детскими взглядами затопила все припасы, и постепенно ты лишился провизии на своем суденышке. И стал тянуться к его глазам своими, пытаясь унять болезненный голод, из ниоткуда взявшийся, насытиться робкими и почти всегда случайными прикосновениями. Твой корабль давно тонет, Чимин, но ты никогда себе в этом не признаешься. Движения ускорятся, и дыхалка даст сбой, зажигаясь терпимой пока болью не от быстрого танца, и ты не сможешь выносить больше косые взгляды в твою сторону через отражающую поверхность гладкого чистого зеркала. Намеренно ошибешься. Попросишь сделать паузу. Ляжешь на пол — будто упадешь. Раскинешь руки в стороны и тихо понадеешься, что Чонгук не увидит твоего возбуждения. Не заметишь, конечно же, что в ту самую секунду, когда выключится камера, его глаза накрепко прилипнут к тебе, к твоему телу, и он позволит себе жадно разглядывать всего мгновение. Чонгук сядет рядом, обняв колени руками и положив на них подбородок. Совсем как ребенок, подумаешь ты. Слегка напрягутся все мышцы от его близости, что стало привычным в свете событий последних дней. Последних девяти дней. Он будет оглядывать тебя с ног до головы, скользя блестящими в полумраке глазами по лицу и телу, и, встретившись с ним взглядом, ты отстраненно осознаешь, что должен будешь запомнить этот момент. Сейчас что-то произойдет. Ты не поймешь, что сказать. Как сказать. Что нужно говорить в таких ситуациях. Должен ли ты вообще говорить. Просто будешь смотреть в его глаза, чуть прикрыв веки. Попытаешься передать Чонгуку капельку своего неожиданно посетившего разум спокойствия, потому что его скоро начнет ощутимо потряхивать. Ты не станешь инициатором. Не в этот раз. Чонгук убежал тогда из этой чертовой гримерной, и ты долго — чуть больше недели, дней девять, так? — корил себя за то, что пытался остановить его. Взял грубо за локоть и развернул к себе лицом. Наткнулся на его испуганные, бегающие по твоему лицу глаза, грозящие вот-вот наполниться слезами, и будто оцепенел. Он отшатнулся от тебя, вырываясь из твоей хватки, и резким пружинистым шагом вышел из крохотного помещения, чуть не снеся хлипкую дверь. Оставляя тебя зябко ежиться в грубых остатках черной рубашки. Ты не сможешь забыть, что увидел в его глазах тогда, да? Этот страх, заставляющий тонкие капилляры на глазных яблоках лопаться. Тисками сжимающий все органы. Ты не понял тогда, может, поймешь сейчас? Сейчас в глазах напротив будет тот же страх и те же слезы, которых не увидишь, потому что Чонгук задушит их и подастся вперед, давая достаточно времени отстраниться. Ты приподнимешься быстро на локтях, и воздух рвано вырвется из измученной грудной клетки. Его глаза чуть расширятся и он отшатнется слегка, всё от того же страха. Ты не поцелуешь его первым. Не коснешься влажными от вновь пришедшего, родного уже волнения пальцами его затылка и не притянешь ближе, чтобы едва ощутимо проехаться зубами по его нижней губе, даже не сжимая — это всё, что ты мог бы сделать в наказание за те беспокойные дни. Не сожмешь ладонью его руку ободряюще, желая собрать весь его черный страх в маленький бутылек и поставить на полку в комнате, чтобы он никогда не забывал, что сомнения и тревоги всегда будут существовать, но их возможно преодолеть. Ты не станешь инициатором, потому что Чонгук опередит тебя. Он первым зароется длинными пальцами в твой затылок, осторожно и неуверенно придерживая голову и запуская мурашки вниз по позвоночнику. Первым нащупает твою маленькую руку и погладит, давая понять, что больше не будет бояться тебя, не будет бояться переплетать пальцы и целовать, проходиться языком по пухлым губам — вот так, как сейчас. Ты даже не удивишься тому, что Чонгук начнет действовать раньше тебя, и позволишь себе беззлобно ухмыльнуться в поцелуй. Бесспорно, он сможет прогнать свой страх сам. Но без твоей поддержки, Чимин, он не справится.