Рокировка

По лестнице в конце коридора загрохотали сапоги, зазвучали льстивые голоса: «Осторожней, ваше величество, здесь темно…» Человек знающий мог только усмехнуться: его величество, король Сонри и Альбиера Тальвинн Второй, герцог двенадцати герцогств, граф и барон бесчисленных угодий поменьше, был не только могущественным монархом, но и самым искусным магом из когда-либо живших. Сын его, Мариан, сидевший ныне в оковах в самом глубоком подземелье в ожидании завтрашней казни, знал это очень хорошо. Что Тальвинну выколиглазная темнота, если он видит под землей, под водой, и даже когда смотрит на солнце, куда лучше, чем любые живущие существа. Лизоблюды поискали бы других способов оказаться полезными государю, нежели предупреждать его о темноте. Дверь открылась, какой-то прислужник, склонившийся в низком угодливом поклоне, отпрыгнул в сторону. Король осмотрел камеру, едва заметно поморщился и негромко бросил: — Стул мне. Он вошел в камеру. Через пять ударов сердца за его спиной поставили стул — два высших инквизитора были до крайности услужливы, не позволив простым охранникам угодить королю. Тальвинн уселся, неторопливо положил ногу на ногу и взмахнул рукой; повинуясь этому жесту, свита исчезла из камеры. Дверь закрылась, Тальвинн посмотрел на нее и стукнул по бедру пальцем. Жест был знаком Мариану: привычка короля так заканчивать безмолвные заклинания. Теперь войти в камеру или подслушать, о чем будут говорить, не сможет никто. Тальвинн внимательно осмотрел Мариана и сухо произнес, изучив видимые повреждения на его теле: — Я всегда считал, что церковной инквизиции не хватает изящества. Раскаиваешься ли ты, сын? Мариан усмехнулся и покачал головой. — Как там: еретические высказывания в адрес церкви, нечестивые речи, — неторопливо говорил Тальвинн, изучая ногти. — И тайком сообщенное мне епископом Нарамой непристойно-восторженное отношение к моей супруге. Он неодобрительно покачал головой. Мариан молчал, глядя на него с ненавистью. — А ведь мог стать мне достойным преемником. Мысли твои хороши, возможно, как раз то, что нужно Сонри. Я умел воевать и захватывать, с мирным созиданием плоховато получается. Неожиданно Тальвинн подался вперед: — Скажи мне, ты хотел бы воплотить то, из-за чего разругался со мной? Мариан хотел бы плюнуть ему в лицо, но во рту пересохло. Тальвинн заметил это. Усмехнувшись, опустился на корточки перед ним, положил руку на шею. Они были похожи; разве что Мариану было всего двадцать четыре, Тальвинн перестал считать годы, когда ему исполнилось двести лет. Эта разница ощущалась в стати, развороте плеч, в глазах — голубых у Мариана, темно-синих, почти черных у Тальвинна. — Этот ублюдок встал между нами, и не нужно тебе знать, отчего, — процедил Тальвинн. — Я не могу пойти против церкви, сын, не тогда, когда она мне нужна на новых землях. Но я спрашиваю тебя: хочешь ли ты получить корону, принадлежащую тебе по праву? Мариан скептически усмехнулся. — Супруга моя, прекрасная и очень неглупая Иглинда, примет тебя с куда большим благоволением, — криво ухмыльнувшись, добавил Тальвинн. — И, сыне, она положит сына тебе на руки с радостью, мне — с отвращением. Мариан смотрел на него с изумлением. Тальвинн прижался лбом к его лбу. — Последние два года она была очень изобретательна, не пуская меня в свою спальню. Я не слишком настаивал. Это, впрочем, не помешало ей забеременеть. К счастью, от тебя, — усмехнулся он. — Так займешь мое место? — А ты? — выдохнул Мариан. Тальвинн поморщился. — Мне пора уходить. Он отстранился. Встал, поднял лицо к потолку и судорожно вздохнул. — Я очень хотел бы… чтобы ты остался в живых. Мариан осторожно провел пальцем по разбитым губам и улыбнулся. — Бездари, — презрительно бросил он. — Никакого изящества. Хорошо, что ты не попал к государственным палачам. Осторожней с моими умениями. И не подведи меня. Король склонил голову. Стукнул пальцем по бедру. Дверь открылась. Помедлив, он вышел. Мариан обреченно склонил голову на грудь. Через полчаса в камеру вошел епископ Нарама. Он был дьявольски доволен и не скрывал этого. — Мое бедное дитя, тебе предстоит пройти сквозь ужасное испытание, — широко улыбаясь, заговорил он. — Наконец ты избавишься от меня, плешивый пес, — оскалился Мариан. — Объясни, отчего! — Не тебе становиться между мной и Тальвинном. Я — его ближайший друг, я — его ближайший доверенный. Я! Только я! Никому не позволю становиться между нами, никому, слышишь? Он встал, тяжело дыша, с ненавистью глядя на Мариана. Пнул его, с наслаждением улыбнулся, когда тот не сдержал стона — кости в ногах были основательно раздроблены, лубками никто не озаботился, осужденному на казнь незачем. Мариан скрежетал зубами. По его лицу катился пот, руки тряслись от напряжения, грудь судорожно вздымалась в попытке сделать вздох; он задыхался от боли. Нарама опустился на колено перед ним. — Вознесем же хвалу нашему Небесному Господину, посылающему нам очищающие страдания, — отвратительно благочестивым голосом заговорил он, опускаясь на колени перед ним. Мариан с трудом сконцентрировал на нем взгляд и процедил: — Если ты настаиваешь… На рассвете Иглинда уже сидела в королевской ложе, когда пришел Тальвинн. Он подошел к перилам, оглядывая площадь, и негромко спросил через плечо: — Как вы себя чувствуете? — Подите в кипящие серные ванны, ваше величество, — вежливо улыбаясь, ответила она, не сводя взгляда с плахи, к которой несли Мариана. Она напряженно сжимала руки, но за этим исключением казалась безмятежно-спокойной. Тальвинн сел. Мариан внизу отчаянно открывал рот, моляще глядя на него, но не говорил ни слова. Епископ Нарама стоял у входа, склонив голову и неторопливо перебирая четки. По его лицу скользила удовлетворенная улыбка. — Ваши инквизиторы предусмотрительно лишили его языка, Нарама? — спросил Тальвинн. — Отнюдь. Иногда человеку просто нечего сказать перед смертью, кроме всяких несуразностей, — неторопливо ответил Нарама. Тальвинн посмотрел на него, повернулся к площади и кивнул. Палач взмахнул мечом, голова Мариана с глухим стуком упала с плахи, кровь рывками вытекала из тела. — Пойдемте, возлюбленная Иглинда, вам следует отдохнуть, — негромко произнес Тальвинн, глядя на супругу. Ненависть в ее взгляде сменилась удивлением, оно — узнаванием, пониманием, радостью. Иглинда вложила руку в его ладонь, впервые за три года позволяя ему публично прикоснуться к себе. — Я намерен совершить паломничество, ваше величество, — негромко сказал Нарама, когда Тальвинн поравнялся с ним. В его темно-синих, почти черных глазах поблескивало нечто, похожее на грусть. — Но вы вернетесь к рождению нашего сына? — Возможно. Тальвинн положил руку ему на плечо. — Или когда-нибудь. Нашему сыну будет нужен наставник. Лучше вас я не знаю никого. Нарама усмехнулся, подмигнул Иглинде, согласно склонил голову. Через два часа он, одетый просто, шел по дороге куда-то то ли на юг, то ли к морю и счастливо улыбался. «Когда-нибудь» звучало отлично.