paris summer

париж встречает игривым солнцем и цветочными лавками. город ещё немного сонный — как и сам минхёк. уютные кондитерские манят витринами, запахами. по мощёным улочкам гулять — теряться всё больше. тёплый ветер играет в догонялки, минхёк прячется от него в проходных дворах и многочисленных кафе. с грехом пополам заказывает в ближайшем кофе и круассаны. минхёк смеётся над собственной стереотипностью. навязчивая мысль царапает затылок: нужно купить вина. минхёк не особо и любит вино, но, кажется, хочет собрать как можно больше клише. город, утром одаряющий прохожих невинной карамельной улыбкой, к обеду хмылится уж слишком шаловливо. как в помешательстве — кровь его извилистых улиц бурлит, отдаваясь у минхёка в висках. и минхёку не по себе. минхёк как с цепи сорвался: торопится чувствовать — сильнее, больнее. торопится дышать. узкие тротуары душат, как и шум машин, и мелодичная французская речь. красиво — до головокружения. обедает он в «клозери де лила». задумчиво проводит пальцами по гладкой поверхности стола, оглядываясь и вдыхая атмосферу. приглушённый свет, красные стены, отдалённый звон стекла и металла — минхёк может ножом резать тихое, элегантное безумие этого места. орнаменты мозаичного пола только усиливают минхёково вертиго, вызывая звёздочки под веками. от удовольствия дрожат руки и колени, когда минхёк вспоминает, чья нога сюда ступала; кто сидел за этим же столиком, развалившись на поскрипывающем диване, что обит красной кожей. безумцы — гении, нашедшие здесь выход исступлённым крикам пропитой души. париж бьётся в каком-то агоническом восторге, будто так и не избавился от сумасшедшего революционного блеска в глазах, не переболел. париж безрассуден и соблазняет: безоблачным синим небом; девушками, что пахнут цветочными полями; молодыми поэтами, чей стих пока ещё верит в человека; готовностью задушить своей странной любовью. к сожалению, париж страдает не только полной потерей рассудка, но и вечным одиночеством. минхёк, как проснувшись от дурмана, запоздало понимает, что ему не хватает другой руки в его руке. он купил сухое вино. дверь номера оказывается открытой. минхёк не считает нужным даже постучать ради приличия. две мятые кровати, ещё не разобранные чемоданы и телефон на тумбочке. из ванной доносится шум воды и хосоково бормотание. минхёк чувствует, как сердце опять щемит, а по рёбрам проходятся кошачьи коготки. минхёка тут быть не должно, как не должно быть в нём разъедающей тоски. будь проклят этот больной город. он только кусает губы и воровато смотрит по сторонам: ни штопора, ни бокалов. осторожно открывает все ящики в своих поисках, с облегчением выдыхая, когда находит хотя бы первое из списка. бесшумно откупорить бутылку ему не удается. духота комнаты пахнет его любимым шампунем. хосок смотрит недоумевающе, скрестив руки на груди, — закрытая поза, что так бесит вечно открытого минхёка, — но всё же подходит ближе. минхёк пытается унять дрожь в коленках; его бросает в жар. верно, простудился, пока убегал от ветра. — пошли на балкон, — минхёк шепчет, показывая бутылку красного. минхёк бы запросто отказался от вида вечернего парижа с высоты пятого этажа, будь у него право утянуть хосока с собой на кровать., а ему даже целовать его ключицы нельзя — ведь друзья так не делают. — хёнвон скоро вернётся. хосок закрывает дверь на замок и подходит к тумбочке, поднимая телефон. набирает короткое сообщение. свет от экрана подчеркивает молочный цвет кожи, её бархат. в глазах поблёскивает что-то нечитаемое. минхёк любуется, а его разум пылает. — но я ему написал, чтоб не торопился. минхёк делает первый глоток. второй, третий — сбился. это неправильно: вся ситуация, его мысли. вино на вкус как грех, но сейчас и пекло кажется приемлемой ценой за пронизывающий и голодный до тепла взгляд напротив. багряная жидкость приятно обволакивает горло. они пьют медленно, наслаждаясь тягучим напитком; минхёка едва уловимый хосоков аромат сводит с ума куда больше. минхёк хриплым голосом рассказывает, как прошел его день. хосок внимательно слушает, фокусируя свой взгляд куда-то в район шеи. у минхёка слова не складываются в предложения — и вряд ли это из-за подступающего опьянения. хосок передаёт бутылку; минхёк его останавливает, вцепившись в запястье. дыхание сбивается, ноги не держат на месте. друзья так не делают хосок закрывает глаза, подаётся вперёд, цепляясь свободной рукой за перила. его губы горько-сладкие, как те мелодии, что он постоянно сочиняет. минхёк сцеловывает с них остатки терпкого вина. хосок наконец ощущает фруктовые нотки. минхёк углубляет поцелуй, зарываясь пальцами во влажные волосы и хмуря брови. хосок отвечает тихими всхлипами и прижатыми вплотную бёдрами. зачем он купил это чёртово вино затем, что прикасаться к трезвому хосоку — нельзя; поглаживать его член через ткань боксеров, вырывая изо рта громкие стоны — тоже, вообще-то, нельзя; в исключении, если хосок сильно пьян и сам толкается в руку. но минхёк всё обмыслит утром. когда хосок виновато на него посмотрит и вернутся скребущие на душе кошки. париж окажется тошнотворно-пастельным и не способным залечить раны — ни свои, ни минхёковы. и хосок в который раз закроет глаза на то, что друзья так не делают. и в первый — подумает, что можно не называться друзьями, поглаживая минхёкову грудь и целуя в уголок губ. минхёк посмотрит в его глаза и тепло, чуть отчаянно улыбнётся. кошки ненадолго свернутся в клубок.

«переживание, впервые зафиксированное во времени и пространстве, или душевное состояние, такое как счастье или любовь, перемещается с тобой или переносится в пространстве и во времени. потому что париж — это переходящий праздник»