Между ударами сердца

Рассвет — серый и матовый, укутанный в молочную пелену тумана. Эта дымка глотает лучи восходящего солнца, делает город до паршивого бесцветным, даже не чёрно-белым. Туман тает слишком медленно, и ярче от этого Адская кухня не становится. Будто к поздней осени здесь вовсе не осталось красок, и даже красный кирпич старых домов теперь оттенка выгоревших пятен крови. Безветренная тишь сонного пасмурного утра. Отличная погода для того, чтобы кого-нибудь застрелить. Ни одного слепящего яркого блика. Ни одного шанса быть замеченным, если луч солнца упадёт на прицел или сверкнёт потревоженная оконная рама. Чёрно-белый Фрэнк Касл проходит по чердаку, выбранному им для выполнения очередного задания «Громовержцев», разгоняет тяжёлыми ботинками хлопья пыли на бетонном полу. Ставит на пол у крохотного рассохшегося окошка бутылку безвкусной воды. Расчехляет спрятанную здесь накануне снайперскую винтовку. Остаётся только выжидать, растворившись в бесцветном Нью-Йорке. Он давно мог бы встретиться с ней один на один — в любом узком переулке, в любой сырой осенней подворотне. Изловить её на берегу Гудзона — и концы в воду. Но Электра — не та цель, с которой Каратель хочет биться на расстоянии дыхания, и не только потому, что её саи легко найдут его слабое место. Даже теперь, когда она вновь слетела с катушек, бросила всё к чертям и скрылась подальше от «Громовержцев» и руководства. За ней снова тянется след чужой невинной крови — и по этому следу Фрэнк искал её в Нью-Йорке неделю, загоняя Электру в угол, как охотник — дичь, отрезая пути отступления, подбираясь к её логову. Надо поставить точку, спокойно повторяет себе Фрэнк, припадая к прицелу и ровно дыша. Надо поставить точку, иначе она так и будет убивать тех, кто этого не заслуживает. Он уверен в своей правоте точно так же, как в том, что Электра до сих пор не заметила слежки, и сердце Карателя бьётся мерно и медленно, пока он смотрит через перекрестие прицела на серую улицу. Идеальный выстрел — между двумя ударами сердца. И Фрэнк терпеливо ждёт момент для этого выстрела в сонной хмари Нью-Йорка. Но, когда среди серой улицы мелькает алое, между ударами сердца остаётся слишком мало места для чужой смерти. Напряжённый палец на спусковом крючке растерянно замирает. Фрэнк следит за ней в прицел, и алый всплеск бьёт ему в виски живой жадной яркостью Ката Джаи. *** Синее небо. Зелёные заросли. Алый платок на смолянисто-чёрных волосах. — Долго продержишься? — Тебе хватит. Они оба — липкие от пота, хриплые после боя, распалённые и резкие, и от быстрого поцелуя взахлёб саднят разбитые губы. Горячий воздух пахнет смертью и морем — морем крови, накаляется между ними до звона. Хер знает, как у неё получается быть красивой, когда левый глаз заплыл, а на правой скуле наливается уродливая шишка. Серый комбинезон, забрызганный кровью, хочется сорвать, разодрать на клочки, пока в ушах долбится адреналиновый пульс, но Электра выскальзывает из него сама, ловко и легко; Фрэнка злит и раззадоривает эта почти неуместная сейчас практичность. Он выпутывается из своей одежды, расстёгивает бронежилет, будто бы слишком громко, и Электра тянет его наземь, придавливает бёдрами к измятой кровавой траве. Фрэнк больше не чувствует, как ноет треснувшее ребро, как травинки покалывают голую задницу: его занимает только ладонь Электры, грубовато обхватившая его член. Они не говорят и больше не целуют друг друга, и губы Электры встречаются с его шеей лишь для того, чтобы глушить нетерпеливое стонущее рычание, рвущееся изнутри. Она издаёт его сразу, как только опускается на Фрэнка, сжимает его собой, такая блядски мокрая, будто успела возбудиться не от пары его прикосновений, а от горы изуродованных трупов вокруг. Фрэнк опирается на руку, отставив её назад — и попадает ладонью в чьи-то расплёсканные по траве мозги. Электра трахает его сама, дикая и непредсказуемая, как чёртова Ката Джая. Это не любовь, это даже не страсть, это ёб знает что такое, мелькает в голове у Фрэнка, когда он сжимает разбитой рукой налитую грудь с остро торчащим тёмным соском и, не сдержавшись, прихватывает его зубами, склонив голову. Тонкие сильные пальцы Электры впиваются точно в больные рёбра. Хочется рычать с ней хором, но Фрэнк только шумно, с присвистом, тянет воздух носом, вдалбливаясь в Электру навстречу её рывкам: в любой момент к ним могут прийти, и снова придётся убивать. Она будто не помнит об этом, скользит по его члену, открыто запрокидывает голову, и на её горле ещё блестит под солнцем чужая кровь с бисеринками пота. С каждым толчком боль всё тише, мир всё ярче, и взгляд Фрэнка уже не фокусируется на отдельных деталях. Зелёное, синее, чёрное, солнечное, красное — всё сливается во что-то одно, яркое, сочное, нестерпимое, взрывает его изнутри. Он всё-таки сорванно и протяжно стонет, падая на спину, в чужую кровь, задевая макушкой коченеющий труп. Электра склоняется над ним. На припухших губах играет слепящая усмешка. Взгляд Фрэнка цепляется за алый платок на чёрных волосах, и он вдруг ощущает себя до неприличия живым. Здесь и сейчас, на Ката Джае, под ненасытной чертовкой Электрой. *** Я и так живой, напоминает себе Фрэнк, и вместе с дыханием замедляется его пульс. Без неё. Уже давно без неё. Электра, перечёркнутая крест-накрест прицелом, прикрывает за собой облезлую подъездную дверь. Пуля нащупывает её сердце где-то под чёрными волосами и ниспадающими концами алого платка — и вдруг она оборачивается. Запрокидывает подбородок, даже не пытаясь бежать. Фрэнк не может вспомнить, чем себя выдал, но вспоминает другое, нацеливаясь выше, скользя по застёгнутому чёрному плащу, по шее, по знакомой усмешке, от которой хочется прищуриться. После того безумия на Ката Джае она говорила ему, что выживет, если Фрэнк ранит её в сердце — и он больше не целит в грудь, и выжимает спусковой крючок. В такое серое утро невозможно промахнуться по алому. Вся жизнь Электры умещается между ударами сердца Карателя.