Безумная Эшлин

Сколько лет Безумная Эшлин жила в Эсгароте, никто толком не помнил, да и дела особо никому не было. Иногда только припоминали самые старые соседки, греясь на редком солнце и сплетничая, что вроде как была эта странная девка внучкой старухи-ведьмы, которая неведомо сколько лет назад жила в доме на самой окраине. А может, и не внучкой, а правнучкой, или племяшкой с хрен-знает-какой-лохматой стороны, или вовсе приемышем, сиротой без рода и племени, которую ведьма подобрала и вырастила, вконец рассорившись с кровными родичами. Впрочем, эта самая ведьма давно померла, так что о ней помнили еще меньше, чем о ее воспитаннице. Вспоминали, что жила она долго-долго в бедном домишке на самом краю города, аккурат рядом со старыми, давно заброшенными складами, которые уже тогда частью провалились в воду, частью были растащены на деревяшки. Кормилась тем, что ловила в озере самодельной рыбной ловушкой, и тем, что собирала на берегу, плавая туда на плотике, сделанном из каких попало деревянных обломков, а если и зарабатывала какие-то крохи, то не честным трудом, а гаданием, заговорами на удачу, да и попрошайничать иногда не брезговала. Наверно, была ведьма раньше приличной женщиной, потому что при ее жизни помнил еще кое-кто из ближних соседей, что когда-то, десятилетия назад, и дом у нее был покрепче, и дети приходили проведать, не то трое, не то четверо. Но вот что потом случилось, отчего старуха осталась одна, всеми брошенная и вынужденная зарабатывать таким нечестным делом, про то уж никто как-то не знал. Да и некому особо было дознаваться: у людей хватало своих забот. Когда и откуда приютила ведьма странную девочку, соседи не заметили. Обратили внимание лишь после смерти старухи, когда ее воспитанница, наверно, в первый раз показалась на людях среди бела дня. Странное создание, не похожее на обычного человека, сидело на крыльце покосившейся ведьминой хибары и нежным детским голоском напевало то ли печальную песенку на непонятном языке, то ли просто какие-то звуки, не имевшие смысла. Ближайший сосед, бывший плотник, а ныне пьяница без левой руки и без пальцев на правой, первым услышал пение, выполз из своей норы и сначала подумал было, что вот уж и до мороков допился. Девочка была очень тощая, вся белая, как рыбье брюхо, с длинными растрепанными волосами, в которых запутались высохшие водоросли, и одета в заношенное платье, пошитое из лоскутов, которые даже на заплатки, наверно, было не приспособить. Но необычнее всего были ее глаза: большие на маленьком, не совсем человеческом личике, такого бледно-зеленого оттенка, какого бывает иногда вода на просвет. Они глядели словно бы не на людей, не на ближние дома и предметы, а сквозь них, куда-то дальше, но куда, на что, зачем — да кому ж знать? На вопросы собравшихся соседей девочка сначала отвечала лишь непонятным, хоть и благозвучным лепетом на том же загадочном наречии, на котором ранее она пела свою песенку. Бывший плотник, помянув в нехороших сношениях древних богов и чью-то матушку, отодвинул ребенка и первым влез в ведьмино жилище, провонявшее плесенью и тухлой рыбой. Остальные собравшиеся последовали за ним, думая найти ведьму умершей или при смерти… Дом был пуст. Конечно, барахла внутри хватало: горшки с непонятными вонючими зельями, плесневелые связки листьев и трав, обращающиеся в темную труху, тряпки, мотки ниток, ржавые ножи, источенные червями деревянные фигурки, инструменты… На том месте, где раньше находился очаг, прогнивший пол проломился, и в образовавшейся дыре, так, что можно было дотянуться рукой, плескалась темная мутная вода. — Бабушка ушла, — услышав внезапно тоненький голосок, люди вздрогнули, не сразу поняв, что это заговорила бледная девочка. Сейчас она бесшумно, словно по твердой земле, а не по хилым шатающимся доскам, подошла совсем близко и указала в пролом. — Она теперь там, с другими. Приходила ночью, рассказывала — там, внизу, хорошо. Там никому не больно и не страшно, дома все из белого камня и не гниют, а стоят вечно. И Древний там не найдет, ему не нравится, он не пойдет туда. Он сюда пойдет, найдет вас всех. Вот бабушка и ушла. — Тьфу ты, веслом тя во все дыры! — ругались взрослые. — Дурочка. — Я-то уж думал — нечисть… — вздохнул, почесавшись беспалой рукой, бывший плотник. — Древнему не нравится внизу, — повторила девочка, неведомо чему улыбаясь. — Скоро он придет сюда, найдет всех. Надо вниз идти, чтобы он не нашел… Бабушка мне ночью рассказывает, поет про то, как там, а я ей днем про то, как здесь. Скоро там праздник будет, красиво, а тут — грустно. Взрослые спрашивали у девочки, кто ее родители, откуда она, как попала к старухе ведьме, правда ли в родстве с ней — ничего толкового не добились, разве только имя — Эшлин. Да и оно, как знать, настоящее ли, или подслушанное где-нибудь. Позже одна из соседок, опытная в воспитании девчонок и тогда еще нестарая, думала забрать Эшлин к себе, но та упорно желала жить в бабушкином доме, не смущаясь ни плесени, ни дыр в полу и стенах, ни покосившейся крыши. С тем и оставили ее, поняв, что толку не добиться. Боялись только поначалу, разгадав слова про «идти вниз», что безумная попытается утопить кого-нибудь, однако вышло совсем наоборот: не раз Эшлин спасала ребятишек, неосторожно выбравшихся на большую воду на хилых самодельных плотиках или вовсе на корягах. Ныряла не хуже лягушки, даже в самую холодную пору, вытаскивала тех, кто весил едва ли не больше ее самой — и все ворковала, что вниз идти не хотят, боятся, ну да ладно, силой никого тащить не надо, кто захочет — сам пойдет. Так и жила она на окраине Озерного города неведомо сколько лет. Никогда не зажигая огня, не боялась холода и питалась сырой рыбой, которую ловила то бабушкиной ловушкой, а то и прямо руками. Когда сносилось ее лоскутное платье, Эшлин стала плести себе одежду из сушеных водорослей, а когда дом ее бабушки окончательно развалился — взяла рыбную ловушку и кое-чего по мелочи, починила плотик и уплыла туманным утром к старым каменным руинам, что кое-где еще показывались из воды. И там, отыскав целое место, соорудила себе жилище по своему желанию. Ученые книжники рассказывают, что когда-то давно, многие столетия и даже тысячелетия назад, когда границы земель и вод были совсем другими, в этих местах не было ни Одинокой Горы, ни Долгого озера, только невысокие холмы, поросшие вымершими ныне деревьями, и быстрые мелкие речки без названий. Потом с юга пришли люди — не предки нынешних жителей, а совсем другой народ, от которого ни языка, ни памяти теперь не осталось. На берегу одной речки появилось поселение, разрослось, стало городом, само обросло деревушками, протянулись нити дорог от него на юг, на далекую родину его жителей, к ее огромным городам и дальше, к другим странам и народам… По этим дорогам и доставляли сюда белый камень для строительства лучшей части города. Тот город, названия которого уже никто не помнит, давно вымер, оставленный жителями и затопленный озером, и на крепкой основе его белокаменных зданий строили поселение, ставшее известным как Эсгарот. Со временем озеро увеличивалось, заливая окружающую низменность, поглощало старые постройки, и Озерный город, отползая с изначального своего места, обосновался на одной из отмелей, где раньше был холмистый берег. А остатки самых высоких зданий из белого камня, пережившие века запустения и затопления, по-прежнему торчали из темной воды в разных частях озера. Говорят, что когда-то даже гномы из Горы интересовались этим прочным белым камнем, платили людским лодочникам, чтоб те доставали для них куски разрушенных зданий — но в конце концов, поняв, что камень этот не из здешних мест, а из очень далеких стран, оставили ненужный интерес, зная, что в их владениях водятся материалы ничуть не хуже. К нынешним временам до затонувших сооружений вовсе никому не было дела, и никого не беспокоило, что безумная девчонка поселилась в уцелевшей верхушке каменной башни. Эшлин часто сиживала на обломках древней стены, посеревших от времени и сырости, болтала в холодной воде босыми ногами и пела свои песенки, которых никто из людей не понимал. Когда какой-нибудь особо ловкий рыбак, лодочник или очередной спасенный мальчишка решался спросить, зачем она одаривает своим пением надводную туманную тишину, безумная улыбалась и рассказывала про большой город под водой, где живут те, кто «ушел вниз». «Они помнят, как было здесь, — говорила Эшлин, — и хотят знать, как сейчас, но не могут пойти вверх — лестницы не ведут так высоко». Люди пожимали плечами — что взять с безумной? Хорошо еще, что смирная. Темная холодная вода плескала среди разрушающихся каменных стен, и черные водоросли, как волосы утопленников, шевелились под ее поверхностью. А там, глубже, куда не доставал ни людской взор, ни дневной свет — что было там? Кто был там? Кто слышал одинокое пение в бледном тумане? *** Когда в Эсгарот явилась банда отчаянных гномов во главе с Торином Дубощитом, Безумная Эшлин плакала. «Хорошие, сильные, — говорила она, и лишь притихшая вода вслушивалась в ее причитания, а разумным существам, как всегда, не было дела. — Отсюда уйдут, вниз не пойдут, пойдут к Древнему! Плохо! Древний вдаль смотрит, нас не видит, а как сюда посмотрит, так всех нас найдет, кто вниз не ушел. Вдаль смотрит — Мать свою видит. Мать маленькая, белая, красивая, в дальних землях бродит, детей своих зовет. Нет, не надо ему на нас смотреть, не надо ему сюда приходить!» Никто не обращал внимания на безумную — по городу, до самых окраин, расползались слухи о несметных богатствах гномьего королевства, которые Дубощит обещал разделить с жителями города в благодарность за их помощь. Отдельные осторожные, правда, вспоминали, кто живет в недрах Горы и кем были оттуда когда-то изгнаны гномы… Но этих немногих быстро затыкали их же собственные соседи и приятели, отчаянно желающие надеяться на лучшее, на необыкновенную удачу, хоть раз в жизни — на что-то побольше увесистого улова и десятка затертых монет. — Проклятая дочь плакать будет! — печалилась Эшлин. — Вечно плакать, вечно помнить… Рода своего не помнит… В этой горе его сердце… Пропади ты, злое сердце! Пропадите и вы, его злые братья! Вы не живые, вы мертвые, свет ваш мертвый! Пропадите вы совсем, не делайте больше зла, не губите никого! Ни лишь вода слушала ее… Да еще, может, те, кто ушел вниз. *** Когда пришел дракон, все были слишком заняты спасением своих жизней, чтоб вспомнить о какой-то там безумной. Только когда все закончилось, выжившая старая соседка поглядела на озеро, затянутое дымом, да подумала мимоходом — не о том ли причитала Эшлин над темной водой, не того ли в своем бреду звала Древним? Известно ведь, что безумные иногда будущее прозревают, поди только отличи, что у них пророчество, а что — бессмыслица. А услышав несколькими часами позже дальнее печальное пение, пожала плечами: конечно, девка ведь в каменных развалинах жила, их огонь не взял, да и подальше от города, значит, дракон туда не добрался. А дальше у людей достаточно было своих забот, да и страшного слишком много еще приключилось. Та самая соседка не пережила битву, и совсем некому стало вспоминать Безумную Эшлин. А она жила себе, как прежде, в своем гнезде в остатках каменной башни, и так же одаривала своим пением тех, кто ушел вниз, рассказывая им о том, как хорошо теперь на поверхности и как Древний больше не придет. Сам Древний тоже присоединился к ушедшим, оставшись застывшей громадой под темной водой совсем рядом с башней. Светлыми тихими днями, когда его каменеющие мертвые глаза неотрывно глядели наверх, Эшлин садилась поближе и пела ему особые песни — о его братьях и сестрах, прекрасных, вольных, не связанных ни горными логовами, ни проклятыми сокровищами. А еще — о Матери, маленькой, красивой и белой, которая бродит в дальних-дальних землях, как будто в каком-то другом мире, и разыскивает своих любимых детей. И когда-нибудь, конечно, она найдет их всех. И тогда все станет хорошо. Безумная Эшлин пела, но некому было слышать ее… Кроме каменных развалин древнего безымянного города, темной холодной воды… да еще тех, кто ушел вниз.