Имя со вкусом Солнца

      — Как же меня это за-е-ба-ло. — особа с копной длинных, мощных, блондинистых волос очень красноречиво буравила взглядом стены, будто бы они тоже могли слушать ее, отвечать и даже порой спорить. — Матом не ругайся, одевайся женственно, и походка должна быть вот такая, а то с парнем спутают. — Бакугоу дефилирует до ближайшего фонаря, с явно проглядываемым желанием выбить кому-нибудь челюсть. — Никакого уважения к желаниям других, уроды, блять. Ну… ну это уже ебанный пиздец. У нас как бы равноправие, ничего так? А девушек до сих пор считают свиноматками. Але, гараж, двадцать первый век, пидорасы, проснитесь, люди могут делать всё, что хотят вне зависимости от их пола.       — Согласна, сестричка, это все сильно смахивает на один сплошной наёб.       Киришима знает, что Кацуки терпеть не может, когда кто-то унижает или принижает других (но сама иногда грешит этим), мини-юбки (и просто тоже), тонну нежностей, а ещё слышать фразу: «Ты не можешь так делать, у тебя же есть пизда».       Киришима улыбается, когда кто-то вновь начинает эту глупую шарманку, берет за руку свою лучшую подругу, в качестве поддержки, и это помогает.       Киришима смеется со взрывной цундере после, когда они вновь разбирают чужие упрёки, никого не интересующее мнение и фразочки наподобие: «Тебя никто не возьмет замуж».       В тот же вечер Эйдзиро дарит ей пластиковое кольцо из-под бутылки лимонада, опускаясь на одно колено. Просто она может позволить себе эту отчаянную глупость. Просто потому что Кацуки — лучшая девушка в мире, кто бы что ни говорил.       «Раздражаешь, » — тогда Бакугоу слишком много и слишком тщетно пыталась скрыть улыбку, больше напоминающую оскал. Бакугоу сильная, независимая и отношения ей ни к чему.       Киришима знает об этом. Ее алые глаза светятся, когда блондинка притворно громко вздыхает, словно этот шаг дался ей с огромным трудом, а Эйдзиро ну слишком утомительная.       «Я не сказала «да»…» — взгляд колкий, цепкий, так и норовит покалечить. Сжечь. Стереть в порошок. Удушить в объятьях (?).       Кацуки резко выхватывает колечко из чужих рук и с трудом одевает его на указательный палец, доходя лишь до половины. И грозится: «Я сама».       Красной бунтарке смешно и очень, очень, о-ч-е-н-ь лестно. Не каждый день/десяток/стольник лет кто-то подобный буквально согласился стать твоим. Даже если и в шутку.        Кацуки не любит шутить. Кацуки бесится, когда за многие черты характера и дату рождения ее зовут реинкарнацией одного небезызвестного Шикльгрубера. Кацуки слишком прямая и несгибаемая. Железная, мать твою, леди.       — Надеюсь, когда-нибудь, у людей появится мозг. — но не смотря на все это дерьмо, она верит. Может и зря, но… Надежда всегда умирает последней. Чего уж там.       — Появится, не переживай, сеструх. Если уж у меня и у Денки получается прогрессировать, то у остальных точно есть шансы. — озвучила та, кое-как собирая короткие волосы в хвост. — Ну, а если не получится… Придется на них забить. — солнечные лучи нещадно нагревали Землю, плавили воздух и он, деформированный, застревал внутри, обжигая лёгкие.       — Ну или просто забить… — одна фраза, но сколько смысла в ней заключено… Алоглазая смеётся, хватаясь за край безразмерной майки и притягивая его к лицу, избавляясь от пота на лбу.       — Ты такая добрая. — бунтарка обнимает подружку (подругу ли?) за шею и едва не сваливается вместе с ней на земь, слыша трехэтажный мат (очевидный… родной).       Герой, в первую очередь, — состояние души. И подвиги можно совершать по чуть-чуть ежедневно. Сегодня — помочь маме, а завтра — признаться в любви. После завтра — помочь сестре с домашним заданием, а через год выволочь человека из горящего здания.       У Кацуки теперь уже настоящее золотое кольцо на пальце и, как назло, оно тоже ей было мало.