Потаенный рай

Это в его, Кирка, характере: сесть на стол в кухне, свесив ноги, и пристально смотреть на Спока. — Что, даже не поцелуешь меня? — спрашивает Джим, чуть наклонив голову. На его губах — хитрая улыбка, в глазах — хитрый блеск. И весь он сегодня хитрый и провоцирующий. Спок вздыхает. — Не хочу, чтобы ты думал, что нужен мне только для секса. Кирк закатывает глаза так, как умеет он один: с наслаждением и какой-то грацией, поднимая руку и потирая ею лоб. Спок, кажется, снова себе что-то придумал. Он, наверное, снова подозревает, что Джим о чем-то молчит, что-то недоговаривает, и это не вопрос недоверия — это, скорее, вопрос уверенности в себе. А тут Джим бессилен. — Может, это ты мне нужен только для этого. Он, конечно, не это имеет в виду. Но сердце колотится так сильно, что времени — и сил, и дыхания, и желания, черт возьми, — на разговоры просто нет. Сердце бешено стучит за ребрами, бьется нежными краями об остроту костей, и у Кирка вздох замирает в горле только от этого. Спок смотрит так, что Джиму горячо. Он сглатывает, рукой притягивает Спока к себе и дыханием обжигает шею. И чью он чувствует дрожь — неизвестно. — Джим, — начинает Спок. Кирк прикладывает к его губам палец и чуть качает головой. — Не сейчас. Не надо разговоров, ладно? — он улыбается и целует, прижимаясь ближе. Спок напряжен. Джим чувствует это по плечам, на которых лежат его ладони, по чуть сжатым губам, которых он касается своими. Наверное, ему хочется о чем-то спросить. Наверное, это что-то важное. Джиму сейчас не до этого. Он знает: сейчас он поцелует Спока, и тому станет легче; сейчас он проведет пальцами по его шее, и тот расслабится; сейчас он переместит руку на талию, чуть сожмет, вдавливая ногти, и Спок сдастся окончательно. Так и происходит. Он скользит языком в приоткрытый рот, ведет прохладными пальцами по горячей шее, другой рукой вцепляется в рубашку на боку — и Спок едва ли не тает под ласковыми и умелыми ладонями. Джиму нравится такая реакция. Он наслаждается ею, пьет частое дыхание с губ Спока, чувствует пальцами зашкаливающий пульс, впитывает дрожь, бьющую родное, любимое тело, и на него самого это действует магически — заводит с одной мысли, с одного взгляда, когда он, оторвавшись от сладкого рта, смотрит на мужчину перед собой. У него горят глаза, на щеках зеленеет румянец стыда и желания, и Джиму нравится видеть это, ведь такой Спок — дело его рук. Его и ничьих больше. — Настолько не до разговоров, что мы даже до спальни не дойдем? — снова начинает Спок. Джим фыркает, закатывает глаза и вместо ответа — принимается расстегивать пуговицы на рубашке Спока. Тот хмурится, Джим гладит открывшийся участок кожи, касается его ласково и мягко, не давя, показывая, что он влюблен. Спок чувствует. Спок расслабляется. Спок целует сам, помогая Джиму быстрее расправиться с рубашкой. Вещь предсказуемо исчезает с тела. Дальше они — снова в четыре руки — справляются с рубашкой Джима, и той тоже больше нет в поле зрения. Зато — есть горячее, желанием пышущее тело, которого хочется касаться. И Джим не привык отказывать себе в удовольствиях. Он прижимается к Споку сильнее, чувствует его кожу своей, и от этого воздух вокруг будто искрит, разрядами тока проходит по венам и растекается горячей лавой по телу, стекая куда-то вниз. Внутри все напряжено, но это напряжение — хорошее, знакомое, от него только горячее и желаннее каждое следующее действие. И от него же — касание там, под вздыбленной ширинкой, только ярче. Оно вспыхивает ярким светом под зажмуренными веками, заставляя разорвать поцелуй. Оно огнем скользит по телу, вызывая мурашки. Оно заставляет жмуриться сильнее и бояться открыть глаза, потому что вдруг все исчезнет? Вдруг все это — только шальной, беспокойный сон? Но Джим не трус. Он открывает глаза, и ничего никуда не исчезает. Наоборот — будто становится ярче, насыщеннее на глазах, потому что наблюдать за тем, как Спок сосредоточенно — пусть это и звучит смешно — двигает рукой, чуть закусив губу и разорвав поцелуй, — это отдельный вид удовольствия. Его щеки горят ярче, волосы взъерошены — Кирк постарался своими вездесущими пальцами, — а в глазах, в глазах такой голод, что Джим чувствует взгляд на своей коже. Спок рассматривает его, а у Кирка волоски на руках поднимаются следом за линией взгляда. Это приятно. Джим накрывает ладонь Спока своей, задает свой ритм, а другой — тянется к штанам Спока. Звенит пряжка ремня, шуршит молния ширинки. И в кухне лавой растекается теплый, низкий стон наслаждения. Джим не может не улыбнуться. Он сцеловывает звуки с губ, наслаждается ими, бережно упаковывает в коробку воспоминаний, потому что это даже не музыка, это — хор тех самых херувимов, который слышен, только когда ты непозволительно близок к богу. Джиму кажется: когда Спок стонет так, он ближе, чем «непозволительно», потому что этот звук разжигает внутри что-то такое, о чем Кирк даже не задумывался никогда. Что-то такое, что темным огнем распаляет изнутри, пламенем лижет душу и самое ее нутро, касается ребер, обжигая нежностью и желанием одновременно. И даже не думает затухать. В кухне становится жарче в несколько раз. Воздух раскаляется до предела, густеет так, что хоть по банкам режь, и плавит — снаружи и изнутри. Джим соскальзывает руками ниже, вжимает Спока в себя, бедра к бедрам, трется сам и вынуждает Спока вторить своим движениям, потому что это сейчас кажется самым необходимым и самым правильным, что есть в этом мире. Джиму сегодняшний день кажется благословенным где-то наверху, будто он наконец нашел свой скрытый рай, отыскал к нему дорогу и пришел, утомившись в пути, но отдыхая теперь. Кирк лезет рукой в свой карман, находит нужное и доверительно протягивает Споку. Тот разрывает поцелуй, напоследок касается губами бьющейся на шее жилки и, коснувшись ладоней Кирка, забирает все в свои руки. Этот жест — не только практический. Это — метафора всей их жизни, в которой Джим иногда отдает все в руки Спока, доверяя ему жизнь и всего себя. И сейчас — именно тот случай, когда Кирк всецело доверяется Споку, позволяя действовать так, как пожелает душа. Спок доверия не обманывает. Спустя несколько мгновений, заполненных влажными звуками поцелуев и шорохом последней снимаемой одежды, Джим чувствует влажные пальцы внутри и закрывает глаза, утыкаясь лбом Споку в плечо. Они давно не были так близки: Судьба выматывала их последние несколько недель до того, что они едва были в состоянии просто говорить друг другу «Доброе утро», но теперь, наконец, все можно. Теперь, наконец, им хватает сил, чтобы касаться, целовать, трогать, наблюдать, любить, и они не будут терять ни секунды. Пальцы внутри пускают по телу дрожь, в груди что-то тянет тонкой нитью, грозясь вот-вот лопнуть и взорвать все, до чего дотянется волна разрушительного тепла. Но Спок не останавливается. Он прекращает, только когда Кирк шепчет ему на ухо, что этого действительно достаточно, и тогда по кухне разлетается шуршание разрываемой фольги, ведущее к тому, чего они оба так долго ждали. Одно длинное движение. Уверенный, но аккуратный толчок внутрь. Рай, который был так долго скрыт от посторонних глаз, теперь с радостью принимает их обоих в свои объятия. Джиму так хорошо не было очень давно. Он тает под прикосновениями Спока, млеет в его руках, горит от его поцелуев, а каждое движение неумолимо приближает его к тому, чтобы услышать этих чертовых херувимов, потому что, кажется, еще немного, еще секунда — и все. Что будет дальше, за этим «все», — Джим не знает. Но думать у него — ни сил, ни времени, ни желания — ни даже, черт возьми, дыхания, — нет. Спок действует твердо, прекрасно зная, что он делает и для кого. И эта уверенность, этот мягкий напор сводят Джима с ума сильнее, потому что Спок такой — только с ним. Обычно он не слишком эмоциональный, всегда уверенный в своих словах, твердый, как скала, но здесь, с ним, он — одна сплошная эмоция, почти ничего не говорит и растекается под умелыми касаниями Джима. Это льстит. Это возносит на небеса сильнее, чем что-либо другое. И хотя заниматься любовью на столе кухни странно, ново, грязно — им обоим, даже педантичному обычно Споку, плевать. Он тоже, как и Джим, наслаждается происходящим, выжимает из него максимум. И когда внутри тонкая нить все-таки рвется и разрушительное тепло волной выходит из берегов, Спок улыбается. Эта вспышка затмевает все. Джим вцепляется пальцами в крепкие плечи, ногти вдавливает в кожу, оставляя царапины, а губами прижимается к чужим губам, ища поддержку, ища родное рядом с собой. Спок прижимает его ближе, целует в ответ, позволяет кромсать ногтями спину и в голос стонать от нахлынувших эмоций. Спок, конечно, не возражает. Потому что это — в характере Джима: сидеть здесь, свесив ноги, улыбаться, шальными глазами смотря вокруг. И потому, что это — прикосновения, объятия, сумбур и истинная, природная страсть — это их скрытый рай. Рай, доступный только им двоим.