Элегия

В конечном счете Космический Императив доказал свою истинность. Она была очевидна в его собственном цикле, остаётся столь же очевидной и в этом. Вселенная вознаграждает силу. Слабые же по праву должны быть исторгнуты. Явик стоит у края зеленой долины, на планетке, именуемой Драксис Майор, в туманности Крона. Кости его бывших товарищей давным-давно обратились в прах с течением минувших эпох, но воспоминания убить сложнее, чем протеан. Не всякая империя ещё пала. Он сжимает пальцы на искривленной рукояти кинжала. Столь грубое орудие. И что это был за неприглядный способ убийства. Рассечь им горло, одному за одним, и чувствовать, как расходится под лезвием плоть, ощущать липкую, горячую кровь, стекающую меж пальцев. Знать, что когда-то он звал каждого из них другом. Знать, что неотвратимость войны подразумевала: они были потеряны для него задолго до того, как он погрузил праведный клинок в их тела. Индоктринация — удел слабых. Но Явик силён. Явик уцелел. Явик не разделил их судьбу. Даже сейчас он по-прежнему помнит, как они смеялись, — и то, как пронзительно кричали, и низкий, булькающий вздох, который испустил распоротой гортанью последний из них, когда Явик стоял над ними и глядел, как они умирают. Глядел, чтобы удостовериться. Таков долг сильного: отсеивать слабых. И он всегда образцово исполнял то, что должен. Явик оглядывает равнину, на которой похоронил их; солнце отбрасывает поверх зелени длинную тень от его фигуры. Война была выиграна, и многое было утрачено. Но Явик силён. Моргая и прикрывая лицо свободной рукой, Явик крепче стискивает кинжал в дрожащем кулаке. Этот мирный пейзаж — эта тишина, эта недвижность, это существование вне войны, — заставляет его чувствовать себя чужаком в своем собственном теле. Тысячелетние могилы его бывших товарищей — свидетельство утешения, которое могут предложить мертвые. Он спрашивает себя: как ему удалось вопреки всему добраться сюда, как так вышло, что — когда конец был понятен и ясен, ощутим на самых кончиках пальцев, — он обнаружил вдруг, что обращается к ним. Ради прощения? Нет. Прощение — удел слабых. А Явик силён. Когда последний из Жнецов пал, Шепард оглянулась на него с утомленной усмешкой на залитом кровью лице. Её глаза были глазами того, кто давным давно уже позабыл, как жить в мирные времена. «Ну, черт нас возьми, Явик. Что мы теперь будем делать?» Ему нечего было ответить коммандеру. Воины, все до одного. Их руки настолько прикипели к винтовкам, что они даже не понимали, как удержать тишину, когда та, наконец, настигла их, опустилась на утомленные боями войска — одновременно с вздрагивающими, объятыми пламенем телами умирающих Жнецов, которые падали на горизонте, точно горящая осенняя листва. Его ответом всегда было отмщение. Ожесточенная ярость. Ещё одно сражение, и ещё. Но теперь было больше не за что мстить. Нечему больше было разжечь в нем ярость. Не против чего больше было сражаться. И в пустоте, которую оставила после себя ставшая бессмысленной цель, Явик обнаружил странную, чуждую тоску по покою. И вот где Явик понял, что он больше не силён. Потому что покой — удел слабых, и всё же он не мог думать ни о чем ином — только о том, как его кинжал скользил по горлу каждого из товарищей-изменников, о легком, но кажущемся бесконечно долгим движении запястья, с каким он приканчивал их, о том, как сумерки медленно и осторожно опускались над его дрожащей фигурой, когда всё было, наконец, кончено; о том, как он кричал над их трупами, и как после не рассказывал ни единой живой душе. О том, как он шел прочь от них, с сухими глазами, и с тех самых пор так и не прекращал идти. Сейчас солнце стоит низко, и тень от его фигуры выглядит уже не резкой, а чем-то мутным и недостижимым. Быть может, так оно всегда и должно было кончиться. Быть может, такова судьба сильных. Быть может, теперь — когда небеса больше не запятнаны зловеще-красным, когда воздух больше не разрывается от механического грома, и темный космос наконец — наконец-то! — навечно тих, точно могилы его павших братьев, — быть может, теперь он узнает, как простить себя за эту единственную слабость. Явик подносит клинок к горлу и застывает — не дыша, не моргая. Мгновение — едва ли даже тень колебания. Явик напоминает себе, что даже в слабости можно отыскать кое-что хорошее. С неровным, покорным вздохом он плотней прижимает лезвие — готовый обрести покой. В конечном счете, Космический Императив доказал свою истинность. Всякая империя, что возвысилась, однажды обязана будет пасть.