Оранжерея

Я – мертвая страна. Думаю, что солгу, если скажу, что я не сожалею об этом, но в то же время я могу видеть то, что ни за что не увидит любой из тех, кто вдыхает этот мир полной грудью, смотрит на мир ясными, не затуманенными глазами, погружается в ощущения с головой, а не опасливо касается их кончиками пальцев, будто боясь окончательно разлететься осколками прошлого, настоящего, и, пожалуй, будущего. Я ощущаю все, но не чувствую ничего, что могло бы помешать моему мертвенному покою. Стоит сказать спасибо за это. А кому? Я и сам толком не знаю. Значит, просто спасибо тебе, слышишь ты меня или нет, таинственный Кто-то. Спасибо за то, что сейчас я гуляю по той прекрасной оранжерее, наполненной душераздирающей атмосферой, словно то благоухание диковинных цветов забирается куда-то в подкорку мозга, прислушивается ко всему, что происходит во мне. Эти цветы… Наверное, они ни что иное, как нескладное отражение души ныне живущих. Что-то сродни кривому зеркалу, ну или помехам на радио, которые обычно так навязчиво режут слух, заставляя забывать тихий голос диктора, полностью утопая в белом шуме. Одни цветы гордо стоят в сторонке, видимо, не замечая, насколько сильно они опутаны надоедливыми сорняками, которые все больше перекрывают живительные лучи солнца. Другие кучкуются, делают все, чтобы не потерять кого-то из виду, а, может, просто боятся одиночества настолько, что не могут отпустить опостылевшую им сухую почву. Еще одни без зазрения совести подражают другим, не заботясь о том, во что это потом может обернуться, ведь этот сад и так уже полыхает цветными вспышками, медленно затмевая сам себя. Несколько шагов… И вот перед моим взором полыхают кровавым закатом неприлично пышные пионы, жадно глотающие солнечные лучи своими бархатными лепестками. Их толстые стебли крепко впиваются в твердую, каменистую землю, чтобы несдержанно высасывать из нее последние крохи жизни. Все же, Китай всегда был таким. И хоть он и прикидывался невинной и сдержанной сливой или даже гордым нарциссом, я-то вижу, что его маска уже давно распалась под натиском сильных листьев, грозясь захватить все пространство вокруг, образовать вакуум вокруг себя, не позволять остальным сделать живительный глоток мира и спокойствия. Даже примостившийся рядом нерешительный лотос опасливо меркнет, теряет свое великолепие, по сравнению со своим старшим братом, а тот, кажется, не обращает на сестру никакого внимания. Как впрочем, и на яркий гибискус, все пытающийся затмить его, перекричать. Но, увы, и ему предоставлена горькая участь жить в тени, под рисованным присмотром, благодаря которому тот засыхает еще быстрее. Только вот никто ничего не скажет - не заметят. Чуть поодаль, будто ощущая все, что происходит вокруг, стоят одинокие хризантемы, трепетно играющие с легкими порывами ветерка, изредка заглядывающими в это Богом забытое место. Наверное, Япония счастлив носить то же имя, что и эти скромные цветы, настороженно и чуть любопытно протягивающие свои листья на встречу неизвестности. Быть может, никому не мешают, растут себе и растут, только вот в один прекрасный момент натыкаются на крайне надоедливые ромашки, которые, словно заполонили все и вся, смотря на мир своими проницательными глазами, ослепляя тебя своими тоненькими лепестками, поражая своим количеством, растворяя рядом с собой все границы реальности. Их настолько много, что может показаться, что перед вами снег, пропитанный солнечными лучами и чем-то неземным, вечным, быть может, последним в вашей жизни. Да, в этом весь Россия – он всегда стремился показать что-то бесконечное в будничной простоте. И готов признать, ему это удалось. Из под белоснежного покрывала неуверенно выглядывают пышные, дородные подсолнухи и, ослепляющие глубокой синевой, васильки. Брагинский всегда пытался защитить своих сестер пусть даже и против их воли, пусть с бесконечными спорами и противоречиями, но ромашки всегда отвлекали невольного свидетеля от того, что ему видеть не стоило. Скрашивать контраст и в то же время быть его источником – вот что действительно олицетворяло скромные, с виду слабые цветы, стремящиеся все сделать по принципу «больше, выше, сильнее». Но в то же время этот контраст всегда был несколько болезненным – либо все, либо ничего. Наверное, поэтому Россия всегда лишь задумчиво улыбался, повсюду таская с собой тот украденный им лучик света, его подсолнух... Такие простые, но теплые цветы внезапно сменились гордыми лилиями, сверкающими своим благородством и неприступностью. Жесткие листья готовы порезать в любую секунду, пусть и ценой собственной жизни – Франциск всегда слишком дорожил той возвышенной красотой, теми идеалами и той неприкосновенной роскошью, ослеплявшей не только союзников, но и врагов. Он только сам для себя и все только для него. Ни больше, ни меньше. Как бы Франция не красовался перед публикой, на деле он был таким же земным эгоистом, как и все мы, лишь красота придавала ему какой-то свой шарм, отличавший его от сотен подражателей. Но на то он оригинал, чтобы быть выше, лучше их. Не думаю, что и он и эти лилии настолько глупы, чтобы не понимать этого. Они лишь используют это, превращают происходящее в свое чистейшее преимущество и просто неотрывно смотрят в небо за мутным стеклом, будто пытаясь понять, что бы изменилось, если бы тех неведомых никогда не было. Чванливый Англия. Думаю, стоит признать, что я ненавижу этого типа, как и те белые и алые розы, которые опутали все вокруг, как и его жалкую жизнь. Игрушечные шипы, которые он показывает при каждом удобном случае, отнюдь не смазаны ядом, как считает лишь он. Ему всегда жилось слишком легко. Слишком легко плелись интриги, подкрепленные лживым обаянием шелковых лепестков и тонкого стана. Слишком легко окружающие покупались на тот нектар, лившийся неиссякаемым фонтаном рядом с этим королем цветов. И не смотря на это, я должен признать, что розы все крепли день ото дня, совершенно не обращая внимания на возможные трудности, не боялись губить собственные ростки ради выгоды, разрастались еще больше, поражая своей целеустремленностью и естественным очарованием. Но Англия оказался еще и дураком, каких поискать, ведь величие и красота часто затмевают то, что стоило бы увидеть в первую очередь. Например, Францию, размахивающего розами так откровенно, что не понял бы смысл только простофиля. Гордыня английских роз настолько затмила им глаза, что они даже не замечают растущих рядом еще одних роз, видимо, решивших взять пример со своих бывших покровителей. Да, каждому кто-то дорог, каждый с кем-то связан… Вот и я подхожу к таким родным василькам, синеющим на фоне всей этой надоедливой пестрости спокойным океаном, единственным нужным фрагментом в моей памяти. Нет, это не те васильки, которые так трепетно прячут ромашки. Мои васильки имеют совершенно другой оттенок, совершенно другой смысл. Мои васильки неизменно имеют спокойный, умиротворенный цвет… как и глаза моего брата. Зачем я прихожу сюда? Я люблю лежать в этих скромных цветах, вдыхать запах минувших дней и придаваться воспоминаниям. Я помню каждое мгновение, проведенное здесь, среди наших с братом драгоценных камней и осколков воспоминаний… Я ощущаю все, но не чувствую ничего, что могло бы помешать моему мертвенному покою. Стоит сказать спасибо за это. А кому? Я и сам толком не знаю. Быть может, сотням цветов, украшающим этот мирок. Только вот не повезло им – цветам место в поле, а не в стеклянной коробке, в которой постепенно заканчивается воздух.