Желание верить

      Лёша в бога никогда не верил. Вообще ни в какого. В дьявола, соответственно, тоже.       Вернее говоря, ему было попросту всё равно, существует там какой-нибудь бог или нет. Лёшина жизнь — жизнь ломовика на просторах Мегасети — была такова, что верить в ней в первую очередь приходилось только в себя, а не ждать божественных откровений.       Поэтому когда Лёша всё-таки сел на колючку, никого, кроме себя и своей беспечности, он в этом не винил. И за то, что остался жив, не благодарил никакие высшие силы — а уж после того, как понял, куда именно попал, впору было эти самые силы разве что проклинать.       Тот, кого можно было бы поблагодарить, появился гораздо позже.       Жак — у которого прикрываться сетевым именем уже окончательно вошло в привычку, — иногда думал об этом: а правильно ли он вообще делал, что не верил — даже сейчас и даже здесь, в мире, где на каждом углу творилась магия, а мистики на полном серьёзе вершили чудеса. Однажды он спросил у Терезы, почему верит она, и Тереза посмотрела на него... нет, не то чтобы как на идиота, и даже не с закономерным недоумением, с которым истово верующие иногда смотрят на атеистов.       — Потому что когда веришь в Него... веришь хоть в кого-то, жить... Ну, не легче. Осмысленнее, — ответила она совершенно серьёзно. — Даже в минуты самого глубокого отчаяния я знаю, что всё не зря. Просто не может быть зря. Господь не просто так нас создал и направляет.       Жак сказал, что всё понял, хотя по нему наверняка было видно, что не понял он ни черта, но потом ещё долго думал над этим разговором, и через какое-то время сделал выводы.       Ведь, если подумать, у него действительно было, в кого верить. В того, кто дал ему как минимум возможность просто не подохнуть в канаве, а как максимум — новое имя и новую жизнь. Хорошую жизнь, что ни говори — лучше, чем у многих исконных обитателей этого мира. И пусть это был обычный человек — с короной, титулом и малость полетевшими мульками, но всё-таки самый обычный — он явно стоил этой веры больше, чем какой-то эфемерный бог.       — Может, подумаете ещё, господин Жак? Если что, не обязательно давать мне ответ прямо сейчас. У вас ещё есть время на размышления.       Жак неконтролируемо поёжился от добродушной улыбки собеседника, которая пугала похлеще пресловутых кровавых мистралийцев — настолько, что хотелось сорваться, кинуться к дальнему углу кабинета и свалить через один из многочисленных потайных проходов, сделав вид, что его вообще никогда тут не сидело, а нежеланный гость ошибся домом. «Нахрена я его вообще впустил», — мрачно думал Жак вместо этого, впрочем, прекрасно понимая, что этот разговор был неизбежен: ушлый переселенец неминуемо попытался бы в какой-то момент завербовать настолько приближённое к королю лицо для своих интриганских целей, а в его визите формально не было ничего противозаконного. Так что в выслушивании речей главы Комиссии была не то чтобы светлая, а, скорее, рациональная сторона — любая услышанная сейчас информация могла стать ещё одним козырем в рукаве его величества.       — Вы так говорите, господин Хаббард, словно предлагаете мне сделку с дьяволом, — Жак натужно улыбнулся и нервно хохотнул, надеясь, что не особо переигрывает. Хаббард, конечно, наверняка понимал, что дурачком королевский шут лишь прикидывается, но в интересах Жака было ломать комедию до победного конца. — Простите, но у меня уже есть одна хорошая, высокооплачиваемая работа. Иными словами, я отказываюсь для вас шпионить за королём.       — Иными словами, вы уже продали душу другому дьяволу? — всё так же хищнически осклабился Генри Хаббард, и Жак почувствовал непреодолимое желание спрятаться хотя бы под стол. Похоже, незваному гостю понравилось играть в аналогии, поскольку он непринуждённо продолжил: — Вы ведь занимаетесь адаптацией переселенцев, господин Жак. Наверняка от кого-нибудь слышали о Фаусте? Это такой персонаж из нашей мифологии. Учёный, продавший душу нечистому, и получивший за это не только небывалые знания, но и все блага земные...       — Может, и слышал, — Жак постарался как можно более пренебрежительно фыркнуть. — Эти переселенцы столько всего болтают, в голове не удержишь. Вы-то зачем решили мне лекцию по мифологии прочитать?       — Мне как юристу эта легенда кажется... очень жизненной, — ответил Хаббард и вдруг перестал улыбаться. Жак случайно посмотрел в его глаза и почувствовал, как начинает мутить и скрести где-то в горле, словно опять очутился в пыточной Кастель Милагро. — Вы тоже поймёте. Когда вас, как и бедного Фауста, растерзают на части, потому что таковы были изначальные условия контракта.       — Что ж, благодарю вас за историю, господин Хаббард, — Жак уже не мог скрывать предательскую дрожь в голосе и отчаянно напрягал все мышцы, чтобы не трястись, как осиновый лист. — Обязательно перескажу его величеству. Вы же знаете, как он любит... разные истории. А теперь, будьте добры, выметайтесь из моего дома к едрёным демонам.       «А мне срочно нужно выпить», — мрачно подумал он, что и сделал незамедлительно после ухода незваного гостя. И даже не один раз. Вот только до конца избавиться от паршивого чувства, что Хаббард в чём-то был прав, это не помогло.       Ведь Жак сам смотрел иногда на своего короля, и казалось, что для этого человека вся жизнь — просто шахматная доска, на которой любой фигурой можно пожертвовать. Впервые за долгое время Жаку снова отчаянно, до боли хотелось верить. В то, что если он даже и фигура, то хотя бы... самую чуточку более ценная.       «Видеть не хочу этого мудака коронованного, — первым делом подумал Жак, очнувшись от обморока. — Вообще больше никогда».       Отчаянно хотелось думать, что всё произошедшее сегодня в банкетном зале было чарами, мороком или просто глюком. Память прокручивала, как фильм в ускоренной перемотке, картинки: расправа над Комиссией, обеспокоенное лицо Ольгиного мистралийца, кровь — чужая кровь, очень много крови — на полу, на перевёрнутой мебели, и, что хуже всего — на собственных же руках. Взволнованно гомонящие люди, громогласно ревущий на весь зал, как раненый медведь, Элмар… И бледное, с судорожно сжатыми тонкими губами и абсолютно пустым взглядом лицо короля, в тот момент казавшееся ещё более безэмоциональным и пугающим, чем обычно.       «Уволюсь нахрен и уеду куда-нибудь в Эгину. Бухать на пляже и восстанавливать свою пострадавшую психику. Или… Да хрен бы с ним, всё равно, куда, лишь бы подальше от этого…».       ...этого предателя — так и не смог сказать он сам себе, понимая, что на самом деле ни черта уже не злится, потому что всё было предсказуемо с самого начала.       От осознания этого было ещё паршивее — его ведь всё-таки разыграли, как пешку, даром что пешка в итоге сожрала чужого короля и осталась жива, но тем не менее... Всё так по-дурацки, по-шахматному и как-то совсем не по-человечески. А он даже обидеться и разозлиться нормально не может.       Потому что всё ещё верит. Не может не верить.       Словно он и вправду продал душу дьяволу на крайне сомнительных для себя условиях.       Жак против воли вспомнил Хаббарда, его снова замутило, но он не без мстительного удовлетворения подумал, что этот козёл вряд ли вспоминал свои сказочки о Фаусте, когда ему отрубали голову.       Жаку, наверное, должно было хотеться пойти к королю прямо сейчас, посмотреть ему в глаза и спросить, какого хрена, но... У Шеллара наверняка уже заготовлены для него те самые нужные слова, которые вот вообще всё объяснят. И Жак был уверен: поинтересовавшись, что было бы, пойди всё не по плану, он тоже получит чёткий и ясный ответ и сразу всё поймёт. И простит.       И вообще, для этого Шеллару даже не обязательно что-то говорить.       Поэтому Жак решил, что ни с кем разговаривать он не будет, а вместо этого лучше пойти и как следует надраться. Просто для того, чтобы вырубиться и забыть этот день, как ещё один страшный сон. Так что, когда явился Элмар, чтобы бережно утащить морально и физически пострадавшего шута в сторону купален, тот особо не возражал.