Ни слова о

      Когда какая-нибудь вечеринка уже перестаёт быть актуальной, но ещё никак не может подойти к своему логическому завершению, и кто-то уже ушёл, кто-то всё продолжает веселиться, не замечая потерь, и вроде как ещё осталась еда и какие-то атрибуты праздника, но уже нет той атмосферы, которая обязательно сопутствует любому организованному кутежу, то в такие моменты всегда остаётся кто-то, кто уже и веселиться не способен, но и уйти по каким-то причинам не может, и сидит, горестно и грустно, и не знает, куда бы ему деться, где бы ему, бедному, найтись, и никак не может, и мается в общей среде умиротворённой весёлой усталости, и не чувствует её, и не чувствует себя таким, каким должен быть, и даже целым себя не чувствует, и хочет лишь, чтобы день поскорее закончился. И этот один несчастный человек сидит где-нибудь, и ждёт, когда же наконец всё закончится, и чувствует при этом такую тоску, такую бессмысленность бытия, что прямо и умер бы, но не может.       На этот раз таким несчастным страдальцем оказалась Тсуна.       Нет, начиналось всё очень прилично. Реборн на этот раз даже не стал устраивать на её День Рождения свои любимые сюрпризы из разряда «время твоей жизни будет круглым числом», и разрешил провести нормальную, самую обычную вечеринку, каких у девушки не было уже года четыре. Он даже сказал, что и сам на неё не придёт — даст им от себя отдохнуть. Возможно, это обуславливалось и тем, что Бьянки не приняла приглашение, «чтобы её любимый братик лучше себя чувствовал и веселился в своё удовольствие». Но всё только к лучшему. Все её поздравили, подарили подарки, поели, пошутили, посмеялись. Хорошо посидели, как говорят обычно немолодые уже дамы и господа о тех застольях, которые принесли им удовлетворение. Потом вечно хмурый Кёя ушёл, отговорившись очень важными делами во благо любимой школы. За ним неожиданно последовал Мукуро, сказав, что Наги надо лечь спать пораньше, и после этого Кен и Чикуса тоже засобирались домой, не видя для себя ни интереса, ни необходимости оставаться на этом мероприятии. После ушёл Такеши — надо было помочь Ямамото-сану с уборкой в баре. Ламбо так заснул, не отходя от кассы, и И-пин утащила его спать наверх, да так сама там и осталась.        Тсунаёши не впервые так открыто скучала на празднике, подбирая крошки с тарелки, выцарапывая вилкой рвано-грязные узоры на салфетке, украдкой наблюдая за рьяно выступающим Хаято и устало молча, но она в первый раз в жизни обнаружила, что даже с самыми хорошими друзьями бессмысленно сидеть за столом больше часа.       Хаято ещё продолжал о чём-то спорить с Реохеем, громко и активно, но Тсуна, за годы привыкшая абстрагироваться от подобного рода звуков, воспринимала это как фоновый шум. Только вот она слишком устала, чтобы слушать это ещё и сейчас. Девушка ушла в другую комнату, села за стол и уронила голову на сложенные руки. Праздники всегда её утомляли.       Вполне возможно, она даже задремала. По всему телу разлилась мягкая спокойная истома, какая только перед сном и бывает, и твёрдая поверхность стола потеплела и как будто стала мягче.       Но доспать так до утра девушке суждено не было.       — Джудайме. — неуверенно позвал какой-то голос.       Она подняла ватную голову и глянула на его обладателя мутноватыми сонными глазами.       Проснулась. Стало в одно мгновение жарко и труднее дышать, сердце забилось в два раза быстрее, а глупая широкая улыбка попыталась захватить власть над её лицом. Получилось, но ненадолго — восстание было жестоко подавлено.       — А?       — Я вас разбудил? Простите…       — Да нет, всё хорошо, я просто немного устала. — ответила Тсунаёши.       — Устали? Так идите спать!       Парень сделал пару шагов к ней, но неуверенно остановился, как будто чего-то испугался.       — Не могу, мне ещё прибираться. — покачала головой Тсуна, вставая и морщась от скрипа отодвигающегося стула.       — Так я и пришёл сказать, что помогу вам с уборкой.       — Хаято, «помогу с уборкой» не означает «приберусь». — тоном школьной учительницы сказало девушка. — Мне ли тебя учить.       — Означает. — Хаято насупился от старания изобразить грозность и решительность, и Тсунаёши против воли всё-таки улыбнулась.       — Нет. Это будет нечестно.       Тсуна направилась к двери, огибая парня по дуге и стараясь не смотреть в его сторону, чтобы не улыбаться и не краснеть от близости. И её тут же поймали, то есть, осторожно сгребли за плечи в охапку. Чтобы Хаято не увидел цвет её лица, девушке пришлось опустить голову, и она теперь не видела парня и только лишь чувствовала его неожиданно горячие тонкие пальцы, вцепившиеся ей в плечи сильнее паучьих лап или крабьих клещей, но, стоит отдать им должное, намного приятнее.       — Джудайме, спать. — мягко, но настойчиво сказал парень. — Я сам всё приберу. Можете считать это ещё одним подарком на свой День Рождения.       Тсунаёши нашла в себе силы, чтобы отрицательно помотать головой.       — Хорошо. — сказал он.       И её отпустили. Но не успела девушка удивлённо вздохнуть и поспешить дальше к вожделенному беспорядку, как всё те же руки и те же тонкие пальцы сомкнулись на её талии, заставив её покраснеть ещё сильнее.       И дальше её с лёгкостью подняли на воздух. Девушка лишь пропищала что-то возмущённо-невразумительное, и больше предпринять ничего не смогла — слишком заходилось в танце сердце, слишком сбилось дыхание, слишком дрожали, казалось бы, непричастные руки. Хаято понёс её вверх, и донёс до комнаты. Усадил на постель, полюбовался дрожащим и взбудораженным результатом и сказал напоследок:       — Джудайме, вам действительно лучше пойти спать. Вздумаете спуститься, я вас здесь запру, пожалуйста, не обижайтесь. Вы замечательная.       И вышел, бесшумно прикрыв за собой дверь.