tempus

      Всю злобу вышибает адреналином по венам, током по запястьям, аконитовым жгутом на горле. Вся злоба копится, и копится, и копится, и:       — Сука! — Лиам разбивает костяшки пальцев о зеркало и по осколкам — голыми ногами, так даже не больно, успокаивающе, многозначительно-успокаивающе.       У Лиама в барабанных перепонках застрял крик. У Лиама под ногтями эпителий нелюбимого супергероя. У Лиама в глазницах всадники и чёртово всепоглощающее лассо. Лиам просит всех высших богов: не дайте мне забыть. Но удар, глухая боль и ничтожное одиночество в коробке из четырёх бетонных стен. Ты никому не нужен, ты ничтожен, ничтожен, уничтожен.       Он хочет выдрать из-под кожи саднящее сердце и раздавить когтистыми пальцами, чтобы не осталось и следа, ни запаха, ни тепла. Лиам закрывает глаза всего на мгновение, а там — болезненными вспышками — закрывающиеся двери лифта, а там:       — Я на твоей стороне.       А там:       — Я не умру за тебя.       — Я не умру за тебя тоже.       — Но я буду драться вместе с тобой.       — Тогда давай драться.       Лиам до клокотания, до скрипа зубов, со всей дури, со всей мощью вкладывает в очередной свой удар всю скопившуюся ненависть. Бьёт не глядя, бьёт с пеной у рта, бьёт и не слышит на фоне обеспокоенное:       — Лиам?.. Ты в порядке?       Лиам бьёт, и бьёт, и сам не знает, отчего так рассержен: потому что он его не помнит или потому что не захотел? У него слёзы в уголках глаз скопились, и ребёнок слишком рано вырос, тупая фантомная боль отдаёт куда-то в шею (шрамы от укусов и боевые раны). Лиам с трудом распознаёт в тёплом вакууме воспоминание, как Тео выцеловывал эти же шрамы, насмешливо прикусывал и заботливо приговаривал:       — Регенерация не твоя сильная сторона, да, Данбар?       — Заткнись.       Лиам в немом отклике обветренных губ чувствует горячий отпечаток того, кого нет рядом. Лиам бьёт кулаком в грудь и выхаркивает едва живое чувство нужности. Отдаёт даром, за бесценок, лишь бы так горло не жгло.       — Мы его спасём, слышишь?       Под ухом навязчивой мамочкой порхает МакКолл, и от этого ещё хуже, потому что никто толком и понять не может, кого его он имел в виду?       Лиам оседает на холодный пол и зарывается пальцами в щепки зеркальных стен. Кровавые рваные раны неприятно обжигают и пачкают светлую футболку. У Лиама под рёбрами что-то неспокойно грохочет, вроде помнит и не помнит разом. Будто чего-то явно не достаёт.       — Я люблю его или ненавижу?       Вопросом в потолок, и оглушающая тишина будет ответом на риторические, незаконченные, бессмысленные. Лиам чувствует, что никому не нужен, но ведь был же когда-то он, и Лиам точно знает, что тремя днями ранее на кровати дверью справа было очень-очень жарко.       — Ты такой раскалённый, Данбар. Такой горячий. — Тео спускается поцелуями по скулам, щекам и задевает губы, после чего зубами по линии подбородка ведёт и ехидной улыбкой добивает. Взгляд Лиама падает на рельефные плечи и испарину, что, как в дешёвом порно, так уместна и так чертовски заводит. — Будешь тереться об меня — выпорю, как непослушную собаку, — шепчет Рэйкен куда-то в область ключицы и вылизывает затвердевший сосок Лиама. А у Данбара мурашки уже как «свои»: по телу бегают, разгоняются и глупой бестолковой улыбкой отдают на лице (лицевой спазм, не более). Лиам сипло смеётся себе в ладонь и весь сжимается, когда пах Тео так катастрофически близко к его.       — Тео?       — Да, малыш.       — Ты меня невъебически бесишь.       — Ты меня тоже, малыш.       Лиам громко вопит себе в сгиб локтя и морщится от нескрываемой всепоглощающей и сжигающей всё на своём пути пустоты. У него озоновые дыры в детской наивной душе. У него чувства ненужности и брошенности захватили территории и вытеснили всё хорошее, всё оптимистическое. И атеизм стал новой религией. Лиам кусает себя за пальцы и воет, потому что больше ничего не осталось, больше никого нет. Скотт приносит какой-то никчемный салат и чашку горячего крепкого кофе. Лиам поднимает на того глаза, и его словно молнией, ударом тока:       — Ты наркоман, Данбар.       — Отвали.       — Кофе в таких количествах вреден.       — Ты мне не мамочка.       — А кто же тогда? — Вопросом в тупик. — Кто я тебе, Лиам? — Тео трётся сзади и кладёт подбородок на плечо Данбара, тем самым пригвоздив его, припечатав и морально, и физически. Не отвертишься. Словно загнанный щенок; у Лиама ладошки потеют, и он неуверенно поворачивает голову, где уже предсказуемо и будто по расписанию — нахальная извилистая улыбка Тео и взгляд, направленный в самое нутро, чтобы до самых не рождённых вселенных увидеть в отражении глаз Лиама ответ на поставленный, но вовремя сведённый в риторический вопрос. — Можешь не говорить, твоё тело уже всё сказало. — Тео облизывает мочку его уха и жмётся сильнее, прямым текстом намекая на буйство красок в области ниже пояса у парня. — Ненасытный.       Лиам, убитый собственным незнанием, ползёт к своей постели и закрывается с головой в зоне комфорта, не выйдет ни под какими уговорами. Скотт качает головой и уходит, будто и не было. «У Лиама — осенняя хандра», — заявляет как-то Малия, и всем становится немного спокойнее, ведь и без того проблем по горло. Всем, откровенно говоря, похуй.       Лиам пялится в потолок и считает секунды, когда эта пустота отступит и придёт долгожданный сон, но резким ударом под дых, и, закашлявшись, он на ночной кинопоказ попадает, и там, словно злая шутка, — улыбка Тео Рэйкена во весь экран и эта его фраза:       — Ты мне нос сломал. Дважды!       А Лиам рефлекторно кулаки сжимает и в пространство пустой комнаты:       — Трижды.       Лиам засыпает беспокойным сном. Ему снятся космос, созвездие знакомых глаз и бесконечные поцелуи. Скандально-раздражительная незнакомая улыбка освещает тёмные переулки души. Тёплые шершавые ладони поддерживают под руки, когда метеоритный дождь норовит прибить к земле. Бархатный с хрипотцой голос: они нас вспомнят, Стайлз.       

(в холодном углу забитый Тео смотрит в глаза поникшего Стилински и искренне верит, что Лиам его найдёт и у них будет ещё сотня различных возможностей ненавидеть друг друга.)