Собака на границе

Мы пришли к этому дому — теперь нашему дому — в сумерках, когда с болота уже полз туман. Стояла поздняя осень, недавно закончился дождь, под ногами хлюпало и чавкало так, что казалось, что болото начинается уже здесь. Болото — точнее, застоявшееся озеро, пахнущее тиной и гнилью — было дальше, за домом и за его намертво заросшим огородом. Но кому бы с того легче. Осот и рогоз хлестали по ногам, стряхивая накопленную влагу, от земли тянуло странным, сладковатым, болотным запахом. Люди не бывали в этих местах так давно, что забор успел упасть и сгнить на земле — только отдельные колышки еще торчали, черно и одиноко. Они, да еще покосившаяся калитка, каким-то чудом держащаяся на одной верхней петле. Отец, проходя мимо, пнул ее сапогом, и в увядшую траву бесшумно упал весь дверной проем. Дом был под стать всему остальному. Целых окон в нем почти не осталось, крыша на втором этаже провалилась, а на первом этаже мы разворошили гнездо болотных ужей, устроившихся зимовать. Младшая из сестер, худенькая Лита, тихо спросила: — Папа, неужели теперь мы будем жить здесь? Это были первые слова с того момента, как мы спрыгнули с подножки поезда на захолустной станции. Отец стоял, отвернувшись от нее, и разжигал лампу. Он возился с этим так долго, что я уже хотела помочь ему, когда на стенах наконец заплясал теплый огонек и отец обернулся. Он улыбнулся — как-то очень странно, будто собирался рассказать сказку и хотел, чтоб все подыграли, будто верят в нее. В последнее время он очень часто улыбался именно так. — Ну, Лита, это не такое уж плохое место. Смотри, тут пол еще целый. И печка. И стены... вполне крепкие. Мы подлатаем дом, перезимуем, а весной... можно будет перестроить дом. Тут деревня должна быть, рядом совсем. Поможем им, а они нам. Посадим что-нибудь в огороде. Заживем! Старшая, Лира, раздраженно швырнула что-то. — А пока... отец, — это слово прозвучало так, будто она сплюнула, — у нас нет даже дров. Здесь холодно и мокро, к утру мы разболеемся. — Пойдем за дровами, — покорно согласился отец. — Лес рядом, дрова ведь бывают в лесу? Лира долго смотрела на него, открывая и закрывая рот, будто большая белая рыба, вытащенная на берег. — Как так... как можно было... Но, не договорив, она развернулась на каблуках и вышла из дома. — Вы оставайтесь тут. Мы скоро вернемся, — сказал он Лите и мне. Зачем-то поправил платочек у нее на голове и, как-то странно сгорбившись, вышел из дома. Мы пошли следом — в доме все равно не было ни теплее, ни суше, чем на полуразвалившемся крыльце. Зато тут было светлее. Мы сели рядом, Лита обняла меня за шею — и мы долго молча провожали взглядом фигурки отца и Лиры, как они идут по полю, как исчезают в подлеске. Рядом с нами лежали наспех собранные сумки. Что там было? Одежда, книги? В сумке отца еще лежала фотография, завернутая в салфетку. Зачем это все было нужно? Мы собирались очень быстро, кидали вещи в сумки, почти не глядя. Потом долго-долго-долго шли, и ехали, и снова шли, и снова ехали. Где-то прятались, откуда-то бежали. Надо было взять больше еды, а не эти дурацкие тяжелые штуки. Правда, от них хорошо занимался костер. Но толку-то в костре, если нет ни дров, ни еды? Последнюю еду мы доели еще на перроне, разделив на четыре части последний кусочек хлеба... о нет, только не о еде. Живот у меня предательски забурчал. Ладно. Еду мы добудем. Раз есть лес и озеро — должны быть звери. И рыба. Надо будет сходить поохотиться, сейчас, только немного отдохну... За этими успокаивающими мыслями мы сами не заметили, как задремали. В обнимку, особенно если подобрать ноги, было даже почти тепло. Проснулись мы разом, будто кто-то крикнул над ухом. Встрепенулись, переглянулись — и как-то сразу поняли, что начинает по-настоящему темнеть, а наши так и не вернулись. Лита долго думала, водя глазами из стороны в сторону, будто читала эту свою книгу, но потом решительно встала. — Мы должны их найти. Они могли заблудиться в сумерках. Лес незнакомый. Скоро будет темно. И мы пошли. Поле было... обычным. Ну, каким бывает поле. Осот, рогоз, трава какая-то. Под ногами хлюпает. А вот лес был странным. Он сразу мне не понравился. Во-первых, он напрыгивал на тебя как-то вдруг. Вот только что ты был в поле, потом делал шаг — и вдруг вокруг тебя уже был лес. Во-вторых, он был... кривой. Весь. Кривая была земля — странно закрученная, вздыбленная корнями, вздергивающаяся вверх перед тобой косогором, проваливающаяся пещерами на каждом шагу. Кривые тонкие белые деревья — скрученные стволы, спутанные ветки, дрожащая какая-то черная листва — слишком густая для осени. И главное — в лесу ничем не пахло. Ну не бывает такого, чтоб не пахло совсем ничем. Ну хоть землей, хоть болотом — рядом же оно! Должно же пахнуть! А вот же! Кажется, Лите тоже было не по себе — она стискивала ручки, вздрагивала, оглядывалась по сторонам, и ее темные глаза становились совсем огромными. Но она продолжала идти вперед по этой вздыбленной земле, мимо этих белых молчащих стволов — и мне казалось, что за нашей спиной лес становятся гуще, будто беззвучно вырастают десятки и десятки новых деревьев. Но сколько я ни оглядывалась, ничего не шевелилось. Не может же оно появляться только тогда, когда я не смотрю? Что за чепуха. Зато было понятно, почему наши еще не вернулись — на земле под этими деревьями не было ни сучка, ни веточки, ничего, что можно было б использовать в растопке. Что тут еще можно сделать, кроме как идти дальше? Мы и шли дальше, все дальше и дальше, и деревья глушили звук наших шагов, и вокруг становилось все темнее, а деревья казались все более белыми — и становилось все понятнее, что куда бы ни убрели наши — мы их не найдем. По крайней мере, сегодня. И в тот момент, когда мы уже были готовы остановиться — в полной тишине за нашими спинами раздался какой-то звук. Лита обернулась первой — длинно пронзительно заверещала — так, что у меня заложило уши — и рванула прямо вперед, в гущу скрученного — хотя нет, сейчас уже не такого уж скрученного — леса. Я обернулась тоже — увидела только, будто бы дерево качается — но кинулась за ней. Первое время я могла ориентироваться на ее визг — но потом она замолкла — только топот — потом я увидела, что ее напугало они вылезали из земли и качались белые, тонкие, длинные они качались они распускали ветки они искали искали нас Если бы я могла завизжать — я бы завизжала тоже Я кинулась вперед изо всех сил Я должна, должна была найти их Я бежала все дальше, уворачиваясь от этих... этого что бы это ни было А потом я увидела их Своих Они стояли спиной ко мне Я бежала к ним У них были длинные белые одежды. У них были распущенные черные волосы. А потом они обернулись Разом, все трое У них были черные провалы на месте глаз У них были белые лица Ни глаз, ни век, ничего Не знаю, как Я успела затормозить Развернуться Помчаться обратно Этих... этого становилось все больше Они были везде Шевелились Холодные Скользкие Как мы могли принять их за деревья? Я думала, этот... лес никогда не кончится. Он кончился, и началось поле. На небо вышла луна. Белая луна на черном небе. Черное поле, черное озеро, и белые полосы, тянущиеся по ним. Я чуяла — чувствовала — знала — оно не отстало. Оно гонится за мной. Не знаю, как, не знаю, чем, но до шерсти, вздымающейся на загривке, я чувствовала, как оно рядом — совсем — совсем — рядом — вот-вот коснется — Нужно бежать туда, где люди Деревня Совсем рядом Там тепло, там огонь, там есть цвета и запахи Оно не дотянется Главное успеть Главное Земля вздыбливается Встает земля Горой Горами Они осыпаются под ногами Все выше Соскальзывают Падают белые листы черные значки падают осыпаются вздымается все выше с каждым шагом Бежать Там внизу пропасть надо бежать надо догонит сейчас сейчас догонит рядом совсем земля встает Я вижу люди там впереди люди стоят смотрят молчат смеются — Мама, мама, почему у этой собачки нет кожи? — Потому что она уже дохлая, котик. — А почему она шевелит лапами? — Потому что она пытается бежать. — А почему она висит в воздухе? — Потому что она пыталась прыгнуть, хороший мой. Только оттуда нельзя. Будешь все бежать и бежать, бежать и бежать, бежать и бежать. Понимаешь теперь, почему нельзя за белую полосу?