Проект мира №21/58

Вот проехали два рыцаря. За ними Почему-то пролетел испанский летчик. Скади «Не из „Имени“»

День 1 На потолке стоял ботинок. Постепенно просыпаясь, Ксан долго и вдумчиво разглядывал его, пока не осознал всю бредовость ситуации. Он протер глаза. Ботинок никуда не делся. «Наверное, я еще сплю. А мне нельзя. В конторе меня убьют, если опоздаю...» Ксан зажмурился и крепко ущипнул себя за предплечье, едва не взвыв от боли. «Синяк будет». Потом он подозрительно поднял глаза на потолок. Ботинок стоял все там же. Самый обычный, его собственный ботинок, правый из любимой демисезонной пары. Свисали вниз потрепанные шнурки. Ничего особенного — кроме того, где именно он... стоял. «Может быть, я вечером его швырнул, и он приклеился к...» — Ксан потряс головой, понимая, какой бред ему лезет в голову. Докинуть ботинок до высоченного потолка старой квартиры он мог бы разве что прицельно, а уж швырнуть его так, чтобы он приклеился... да и к чему бы... А главное — зачем бы ему швыряться обувью?! Но тут загудел второй будильник. Ксан специально поставил на него самую омерзительную из тех мелодий, что сейчас крутили по всем волнам — и это означало, что нужно собираться и стрелой вылетать из дома, и хорошего неторопливого утра уже не выйдет. Ксан коротко выругался, прихлопнул ладонью назойливый звонок и подскочил из постели, решив, что о странностях этого утра он подумает как-нибудь потом. Все равно снять ботинок без стремянки не выйдет, а значит, он либо постоит на месте до вечера, либо как-нибудь отвалится сам. А сейчас можно и старые надеть. Но когда Ксан вышел из ванной, на ходу приглаживая мокрые волосы, ботинка на потолке не обнаружилось. На полу, впрочем, тоже. Злокозненный предмет мирно лежал на своем месте в обувнице, и Ксан с облегчением выдохнул. «Показалось спросонья...» Утренние глюки были, конечно, поводом задуматься о визите к мозгоправам, но они прекратились, а значит — авось все обойдется. Платформа на удивление быстро — при утреннем-то трафике — довезла его до основной линии. Ксан втиснулся в угол к огнетушителю и там, в привычной тесноте и давке, прижимая к груди портфель и стараясь не удариться головой об эту синюю дуру, домчался до другого края столицы со скоростью сто километров в час. Сотруженики зубоскалили, мол, не мог поближе найти — хоть работу, хоть квартиру — но Ксан старательно уклонялся от любых расспросов. Он не собирался никому объяснять, почему он привязан именно к этому дому — пустая сентиментальность обществом все-таки, как ни крути, осуждалась, — а искать другую работу все равно было бесполезно. Стеклянные двери конторы звякнули колокольчиком очищенного и охлажденного воздуха. Ксан мимоходом глянул на свое отражение в черной обсидиановой панели и запрыгнул в лифт — чтоб выпасть на своем этаже, как всегда, взъерошенным и слегка потерянным, безотчетно приглаживая волосы рукой. Ему всегда отчего-то казалось, что, пока он едет в лифте, снаружи могут пройти часы и годы — и было даже как-то странно понимать, что прошло всего несколько минут. Глупые фантазии. Минут. Прямо напротив лифта висели часы в тяжелой оправе, и они бесспорно показывали, что Ксан опоздал. Опять. Если бы он не боялся выглядеть глупо, он бы, наверное, вжал голову в плечи и присел для большей незаметности. Но это все равно бы не помогло. Поэтому он аккуратно открыл дверь и попытался тихонько прошмыгнуть на свое место — в надежде, что секретарь главы департамента не заметит его из-за высокой стойки. Но, когда он уже был почти у дверей в отдел, из-за спины раздалось деликатное покашливание. Ксан едва сдержал вздох. — Ониксан, опять опаздываем?... — секретарь трагически заломил бровь. Ксан в который раз подумал, тому что стоило бы работать где-нибудь на сцене, а не просиживать форму в кожаном кресле. Впрочем, об этом он никогда не позволил бы себе сказать вслух. Даже у неплохих людей, стоило им хоть чуть-чуть облечься властью, напрочь отшибало чувство юмора. — ...ты вообще меня слышишь? — секретарь раздраженно прервал свой монолог. Ксан торопливо и почтительно закивал: — Я приложу все усилия, чтобы этого больше не повторилось. Я понимаю, что позорю честь конторы своим возмутительным поведением и... Можно ли мне уже приступить к работе? Пожалуйста. Секретарь, поморщившись, махнул рукой — мол, свободен. Судя по всему, главы департамента сегодня не было на месте, поэтому второе лицо после него, вольное в его отсутствие казнить и миловать, могло устроить и небольшие послабления рядовым работникам. А уж ругать Ксана и вовсе, по большому-то счету, смысла не было: всем в департаменте было хорошо известно, что он опаздывал, опаздывает и опаздывать будет. Пока его не уволят, конечно. А там будет его дело — пусть хоть в карст с концами уходит. Пока одна за одной подключались линии системы, Ксан, не проснувшись до конца и не особо задумываясь над прочитанным, листал карту новостей. На окраине опять объявили эвакуацию, подозревают скопление горючего газа в карсте... проверят, откачают, а может, и не найдут ничего. Как обычно, в общем. Не переносить же столицу из-за этой напасти, что бы там ни бубнили эти зануды-«синие». О, очередной указ мэра-служителя вышел, это интересно... запрет на использование символики смерти и упоминания ее... статья о нарушении порядка и спокойствия общества? «Ого, — прищелкнул языком Ксан, — это серьезно. Изрядная статья, мда. Вряд ли за простое упоминание посадят, конечно, но как знать... И новостеписцам придется непросто. А что до остальных — может, оно и к лучшему? Зачем добрым гражданам лишний раз Костеликую поминать? А ну как приманится?» Тут система объявила о загрузке, и Ксан сообразил, что до сих пор не сходил за традиционной утренней порцией кифа. Конечно, сотрудники должны были делать все это до начала рабочего дня... но у Ксана почему-то никогда не получалось все, как полагается. Даже если он не опаздывал. Однако пара глотков кифа — горько-сладкого, бодрящего, умеренно горячего, сдобренного нотой кислинки — помогла развеять утреннюю муть в голове и настроиться на позитивный рабочий лад. «Все-таки великое изобретение человечества этот кифа», — Ксан довольно улыбнулся, отставил чашку и с головой нырнул в работу, окончательно забыв об утренних странностях. В обеденную получилось прийти на редкость удачно — когда Ксан со своим подносом отошел от стойки, как раз освободился один из маленьких столиков у стены. Правда, чтобы успеть его занять, пришлось заложить крутой вираж, едва не уронив стакан, но возможность спокойно поесть того стоила. «Нельзя быть таким букой, — привычно попенял сам себе Ксан, с удовольствием расставляя тарелки и поворачивая стул так, чтобы со стороны спины никто не мог к нему подойти. — Люди вокруг, а я вечно, как сыч, сижу в углу...» С точки зрения корпоративной этики его поведение было не просто странным, а вопиюще недопустимым — о чем ему уже неоднократно не просто намекали, а говорили прямо. Ксан раз за разом обещал себе исправиться... и раз за разом малодушно откладывал свое исправление на следующий день. Как-нибудь потом, в другой раз. Только не сейчас. Только не в этот день, который был слишком прекрасен, чтоб портить его бессмысленным вежливым общением. Погруженный в сладкие мысли о том, как все-таки нехорошо сидеть за таким удобным столиком в одиночестве, Ксан быстро прикончил обед и перешел к десерту. Но первый же глоток из чашки с тыквенным хрюксом развеял в прах его благодушное настроение. Хрюкс был не просто не холодным, как он любил. Он был горячим — обжигающе-горячим, как крутой кипяток! — и это сейчас, спустя минут десять после того, как его налили в чашку. Только вбитое в самую подкорку воспитание не позволило Ксану выплюнуть раскаленную жидкость прямо на столик, заорать и выругаться. Горло обожгло так, будто он проглотил металлический ершик. На глазах выступили слезы. Ксан задышал мелко и часто, стараясь не привлекать к себе лишнего внимания. Первой его мыслью было, что работница ошиблась, налила ему чай вместо запрошенного хрюкса. Однако жидкость в чашке пахла... как хрюкс. Да и на вкус была как хрюкс... только горячий. Вторая мысль, которая пришла ему в голову — что это какой-то отвратительно глупый розыгрыш. Но когда Ксан осторожно оглянулся, никто на него не смотрел. Никто не хихикал в кулачок. Никто не косился, не шушукался. Обеденная выглядела совершенно обычным образом. Кухонные работницы лениво болтали между собой, сотрудники обедали... и все было как обычно. «Может быть, что-то сбилось в машине?» — растерянно думал Ксан, размешивая хрюкс черенком вилки. Мелькнула мысль пойти и поругаться — и тут же исчезла. Хрюкс был вкусным, но недорогим напитком, так что требовать возврата денег смысла не было, а работница вряд ли виновата, что машина дала сбой. Однако это нелепое происшествие снова выбило его из колеи. Немедленно вспомнились и утренние галлюцинации, и пропажа любимого галстука, и неоплаченная квитанция за свет — словом, все то, что обычно вспоминается человеку, когда он начинает чувствовать себя хроническим неудачником. Немудрено, что до самого конца рабочего дня все валилось у него из рук. Он забыл представиться при телефонном звонке, нахамил клиенту, который ошибся номером, и даже резко ответил секретарю, который попытался получить у него отчет по задаче, поставленной полчаса назад. Да что уж тут говорить — он чуть было не переслал очень важное письмо кладовщику вместо заместителя Самого. Вечером из дверей конторы Ксан вывалился злым и со смутным желанием чего-то эдакого. Особенного. Не то найти козла отпущения, не то купить какого-нибудь легкого алкоголя в ближайшей забегаловке и разгрузить голову за развлекательным кино... «Кстати, это вариант, — думал Ксан, пока платформа, автоматически сбросив скорость, выруливала на трассу. — Расслабляться надо тоже уметь. Нервы ни к черту, так распсиховаться из-за такой глупости... Заодно и пройдусь, прогулки на свежем воздухе, говорят, полезны для здоровья». Он спрыгнул с платформы, не доехав станцию до своего дома — не так уж далеко, и возвращаться к забегаловке не придется. Закатное солнышко ласково пригревало голову, птички чирикали в ветвях, вечер был хорош. От удовольствия Ксан даже прижмурился и начал мурлыкать себе под нос популярный мотивчик. Отличная все-таки идея — ходить пешком. И почему он делает это так редко? Станция оказалась на удивление короткой, и вот уже впереди замаячили расцвеченные огнями двери забегаловки. «А не пойти ли погулять еще? — думал Ксан, расплачиваясь. — Отличный вечер, отличная погода, сейчас сесть бы где-нибудь на скамеечку, и...» Правда, он был искренне убежден в том, что пьют на улице только алкоголики, но домой идти как-то не очень хотелось. Слишком уж было хорошо. Улица встретила его жаром, пахучим асфальтом и раскаленным камнем — особенно сильно это чувствовалось по сравнению с кондиционированной забегаловкой. «Не, нафиг гулять, — лениво думал Ксан, на ходу обмахиваясь папкой. — Домой, домой. И как только мне пришло в голову...» И тут он остановился, как вкопанный. Чего-то не хватало. Это странное, смутное ощущение потери, словно дырка в ботинке — вроде бы все то же самое, все на месте, но пальцы, то есть взгляд, куда-то проваливаются... проваливаются... «Опять эти странности», — тоскливо подумал Ксан, невольно остановившись и присматриваясь. Дом. Вот он, его дом. Впереди стоит. Вот его окно. Вон там вход. Левее, у трассы, станция. С жужжанием подъехала платформа, притормозила, ссадила одинокого пассажира и укатила дальше. Все вроде бы нормально, но... Что же, что же... Точно. Он не должен был видеть всего этого. Раньше здесь росли огромные, раскидистые деревья — настолько старые, что он всегда помнил их точно такими. Деревья прикрывали окна его квартиры, отгораживали дом от трассы... а сейчас их не было. «Неужели спилили?» — мысленно охнул Ксан, чувствуя, как у него подгибаются ноги. Деревья были гордостью этого района. Деревья, и еще — история стоящих здесь домов. Будто здесь сохранился кусок старого мира, того, еще до смены правительства и переезда столицы... Отдельные жители пытались возмущаться по поводу темных комнат и веток, закрывающих свет — но быстро утихали. И вот сейчас деревьев не было. Не было вообще. Ксан потерянно подошел ближе — ни пней, ни разрытых ям, ни опилок, ни следов техники. Даже хуже того — на месте деревьев кто-то успел высадить газон и разбить клумбы, которые уже укоренились так, будто были тут всегда. Ксан неверяще наклонился, коснувшись ближайшего цветка — тот качнулся, немного подвявший от жары, но вполне несомненно растущий здесь... давно. — Хоть одно деревце посадили бы здесь, гады, — проворчала какая-то бабка, проходя мимо. — Сдохнуть же можно. Когда уже снесут эту рухлядь... Ксан плохо запомнил, как дошел до дома, куда уронил сумку с покупками и что делал остаток вечера. Кажется, он сидел перед экраном визора, переключая туда-обратно линии — и не запомнив ни секунды из видеоряда. Только тревога, бесконечная и всепоглощающая, билась в виски, как головная боль. День 2 Спал он плохо. Проснувшись за пару минут до будильника, будто выдернутый из сна чьим-то тревожным окликом, он осторожно поглядел на потолок. Не обнаружив там никаких странностей, он выдохнул и побрел собираться. Даже если у него медленно отъезжает крыша, и вот-вот он побежит, визгливо хохоча, работу это не отменяет. «В ближайший отпуск — обязательно пойду к врачу. Надо проверить... нервы, да», — суеверно, но поминать всякую дрянь не хотелось даже мысленно. За неприятными мыслями дорога пролетела как один миг — и вот уже и они, родные двери конторы. — Утра, Ксан! — махнул ему рукой секретарь, не отрываясь от трубки. — Неужто ты сегодня изволил не опоздать? — Почти, — он старательно изобразил улыбку, влетел на свое место и упал за стол, уронив что-то по дороге. Секретарь проводил его изумленным взглядом. Пока грузилась система, мягко гудя и переливаясь разноцветными лампочками, Ксан дрожащими руками выкладывал на стол бумаги и пытался собраться с мыслями. Он совершенно, абсолютно был уверен в том, что не произносил на работе этого имени — ласкового и даже интимного прозвища-сокращения, единственного, что осталось у него от первой — и последней пока что — его девушки. Это было не их дело, и... и вообще не их. Его, только его, личное, собственное. Первая половина дня ожидаемо не задалась, поэтому Ксан пошел на обед, твердо решив во второй половине дня взять себя в руки и поработать как следует. Но в обеденной он оказался за одним столом с коллегой. Корпоративная этика требовала общаться и улыбаться, поэтому Ксан постарался есть как можно быстрее, не забывая периодически растягивать рот в улыбке. Коллега же наслаждался отведенным на обед временем, совсем не торопясь возвращаться на рабочее место. Поэтому, когда Ксан встал, собирая свою посуду, вслед ему раздалось уже привычное ворчание — мол, как же можно, бла-бла-бла. Вот только снова прозвучало это имя — то самое, которое он привык считать личным. И он не выдержал. — Какого черта... почему Вы меня так называете? Он очень, очень старался остаться в рамках корпоративной этики, но, похоже, вышло не очень. По крайней мере, коллега запнулся на полуслове, потеряв мысль, и замолчал почти на целую минуту, а когда заговорил снова, голос у него был очень мягким и преувеличенно вежливым — так говорят с психом или с маленьким ребенком. — А... что именно тебе не нравится? — У меня вообще-то нормальное имя есть, — буркнул Ксан, уже жалея о своей вспышке. Теперь сплетен о нем станет в три раза больше... В этот раз коллега замолчал совсем надолго. — А... ты... шутишь так, да? — неуверенно поинтересовался он. — Ха-ха, я и не думал, что ты это умеешь! Смешно, ага, очень! Остаток рабочего дня прошел впустую. Система мигала тревожными кнопками, указывая на самые что ни на есть авральные задачи — но Ксан не обращал на нее никакого внимания. Он был занят куда более важным делом — он поднимал, перебирал, перетряхивал архивы... и все больше чувствовал себя именно тем, кем, скорее всего, теперь считал его коллега. То есть полным психом. Потому что нигде, ни в одной из записей, ни в одном из архивов, которые ему удалось поднять — не было другого имени. И хуже того — как ни старался, он не мог его вспомнить. Из конторы вечером он буквально выпал — с раскалывающейся головой и совершенно потерявшийся в своих мыслях. «Ну ладно, допустим, в сети я мог зарегистрироваться под этим прозвищем. Да, скорее всего, я так и сделал... Хотя мне казалось, что я записывался там как...меня ведь звали...» — он потряс головой, остановившись прямо посреди людского потока. Его толкали, пихали, ругались — но все это ему казалось мелкими досадными помехами. Слово крутилось у самого корня языка, почти вспомнилось — и тут же исчезло, когда его пихнули особенно чувствительно. «Наверное, я все-таки просто схожу с ума, — тоскливо подумал Ксан, продолжив путь домой. — Не могли же все в конторе сговориться...» Впрочем, в конторе, конечно, сговориться могли. Но ради глупой шутки подделать его документы?.. Тем более, те, которые он всегда носил с собой или хранил в бюро дома. Сейчас перед ним было разложено все — идентификационная карта, счетная карта, три старых карты расчета из разных контор, карта пропуска в вышку, просроченные права... Ксан тихо и страдальчески выдохнул. На них всех значилось одно и то же имя — Ксан Митловски. Он был совершенно, абсолютно уверен, что эта фамилия не принадлежит ему. Впрочем, после пары чашек купленной вчера настойки — крепкой, аж до слез, — ему стало немного легче, а спустя еще одну — и вовсе все равно. Его не испугали даже найденные на его странице в сети записи полугодовалой давности, которых он в упор не помнил. «Наверное, я просто перепутал что-то. Ложная память, говорят, бывает что-то такое. А, ну его к черту», — махнул он рукой, выключая линк и заваливаясь спать. Мысль о том, что можно перепутать и забыть многое, но не собственное имя, мелькнула на краю его проваливающегося в сон сознания — и исчезла. Ксан проснулся оттого, что выпитое настойчиво попросилось наружу. Расправил плечи, покрутил затекшей головой — все-таки не дело засыпать за столом, да еще в таком неудобном положении — и поплелся в клозет, не открывая глаз, но на автомате щелкнув выключателем света. Когда дело было сделано, организм напомнил хозяину, что «выпить» и «попить» — это совершенно разные вещи, к тому же исключающие друг друга — и Ксан обреченно поплелся на кухню. Он жил в этой квартире уже десять лет. Он никогда не делал перестановок, не менял местами мебель и мог бы с завязанными глазами найти в ней самый крошечный предмет. Но только какие-то глубинные рефлексы удержали его от того, чтобы налететь на стол. Однако, увернувшись от него, он все-таки сшиб стоящий рядом стул, что было не так больно, но куда более громко — наверное, всех соседей перебудил. Ксан обреченно зашипел, поджимая пальцы босых ног, но даже это не заставило его проснуться до конца. Одинокая лампочка, висящая на проводе под потолком, давала плохой, моргающий желтоватый свет, но Ксан и так мог бы с точностью сказать, какой формы разводы на низком потолке. Соседи залили их два года назад, но родители до сих пор никак не могли собраться и обновить побелку. Глотнув тепловатой и невкусной воды, он скривился, сунул залапанный стакан в мойку и побрел обратно. Ощупью прошел по спальне, завалился поверх неразобранной кровати — но последней его мыслью перед тем, как заснуть, было мучительное, как больной зуб, ощущение неправильности в чем-то из окружающего пространства. День 3 Сны были тяжелыми и мутными. В них из стен вырастали и прятались тяжелые лианы, превращаясь в душительниц-змей, в них в закрытое окно влетали странные, металлически стрекочущие насекомые, а стены становились стрельчатыми, как в готическом соборе, от которых кружилась и болела голова на короткой, неудобной для поворотов шее. Ксан очнулся от того, что между ног у него ворохнулся и упрямо забил крыльями птенец воробья. «Черт, я же раздавлю его». Шатаясь спросонок, он сгреб упрямую птицу, добрел до окна, кинул взгляд в пропасть внизу, где над верхушками елей стрекотали плоскобокие бликующие круглоиды... звонок будильника застал его за борьбой с оконной задвижкой — и, конечно, в своей кровати, и, конечно, никакого птенца и в помине не было, осталось только смутное и мгновенно ускользнувшее чувство живого тепла между ладоней. — Черт, — с чувством выругался Ксан, чувствуя, как отдается в голове лишний — последний — стакан настойки. Потом с подозрением покосился на потолок. Ботинка не было. И то хорошо. «Ну и сны мне показывают от домашнего алкоголя, однако», — мысленно качал он головой, пока приводил себя в порядок. А потом замер. А кухня?.. Это... Тоже приснилось?.. Забыв выпустить из рук расческу и выключить воду, он пошел на кухню. На пороге он поймал себя на том, что невольно задерживает дыхание — и, нервно рассмеявшись, резко распахнул дверь. Кухня была обычной. Его собственной кухней. Пластик и алюминий, точечные светильники, встроенная техника, дизайнерское оформление, навесные потолки — и, конечно, никаких разводов. Никакого жуткого чуда не случилось, старая кухня из квартиры его родителей никаким странным образом не оказалась вмонтированной в его жилье. «Приснилось. Просто... просто приснилось», — выдохнул он, невольно опираясь на косяк. И правда — он же помнил, что выключал линк и ложился в постель. А потом ему... да, просто приснилось, что он заснул за столом, проснулся и пошел на кухню. И все остальное тоже. В раковине подозрительно блестел одинокий стакан — был ли он там вчера вечером? Почему он не в посудомойке, не там, где вся остальная посуда?.. Ксан постарался выкинуть это из головы. Конечно, был. Он просто не помнит. Забыл убрать. Это... бывает даже с такими занудами, как он. Да. В этот момент будильник заиграл третью, отлетную мелодию — «Собирайтесь, соколы, в дорогу», и Ксан заторопился. Не хватало еще опять опоздать на работу. За это по головке не погладят. Как там, два опоздания — штраф, три — повод к увольнению... Но утренняя давка в метро почему-то не убаюкивала. Приткнувшись в углу, подальше от запаха чужих подмышек, Ксан пытался дремать, но закрытые глаза не помогали отключиться. Остатки алкоголя в крови заставляли раз за разом прокручивать в голове все эти странности — как будто замедленную кинопленку. И хуже того — это все мешало воспринимать реальность вокруг, будто что-то не так было и здесь, и сейчас. Вот этот огнетушитель в углу, например. Разве не были они всегда ярко-синими? А вот это платье на девушке — разве они не вышли из моды лет сто назад? Конечно, все может быть — огнетушитель перекрасили случайно, а девушка едет на маскарад... Но вот эти вот черепушки в ухе у парня напротив — разве они не попадают под высочайший запрет мэра-служителя?... Ксан осторожно огляделся, но не заметил, чтобы кто-то потянулся к кнопкам вызова егерей. Поезд подъехал к станции, кто-то вышел, кто-то зашел внутрь — но отряд сохранителей порядка не врывался в вагон, парень лениво дремал на сиденье, и не было похоже, чтобы он хоть на миг опасался за свое будущее или понимал, какой вызов бросает государству. Ксан предпочел закрыть глаза и далее притворяться, что спит, до своей станции. Мир вокруг был таким странным, что непонятно — мир ли сошел с ума, или же это он сошел с ума, и оттого-то ему кажется, что с миром вокруг что-то не так. Откуда он взял эти странные слова — сохранители... егеря... мэр-служитель! Да это же уржаться просто!.. И чем ему не понравилась серьга в виде черепа? Обычная готская хрень, попса. И парень самый обыкновенный... Но в сознании, где-то в самой глубине, мерцала, причудливо накладываясь на эту, вторая, двойная-тройная, реальность — такая же, но чуть-чуть, на толику, на гран — другая. «Воображение разыгралось», — суровым, «взрослым» внутренним голосом сказал себе Ксан. И, как всякий раз это бывало в таких случаях, развеселился, представив себе престарелого бородатого занудного чувака. Поэтому к дверям банка он вышел уже в относительно хорошем расположении духа, мудро рассудив, что он либо разберется, либо нет, и в любом случае девиз «дахусим» его не подведет, как и всегда. Мутноватые зеркала у входа отразили в полный рост его невысокую, взъерошенную и умеренно помятую фигурку, бледное с недосыпа лицо с синяками под глазами — и Ксан недовольно поморщился. В таком виде только в банк и приходить. Одно хорошо — его сиятельную рожу клиентам не увидеть никогда, даже если его за опоздания не выгонят отсюда в самое ближайшее время. За опоздания. Опоздания. Большие часы в холле безжалостно показывали без пяти девять, а Ксан все давил и давил на кнопку вызова лифта — а та все не загоралась и не загоралась. — Ксанк, так лифт же уже третьего дня сломался! — махнула рукой девчонка из соседнего отдела, пролетая мимо. — Не тупи, опоздаешь! Ксан мысленно взвыл: «Двенадцатый этаж, еж твою мышь... бедные мои ноги». И только на пятом этаже до него начало доходить в полной мере. Три дня. Три. Он был уверен — мало того, он точно помнил, — что еще вчера он ехал на лифте. И этаж был... не двенадцатый, нет. Выше, гораздо выше. Так, что по лестнице он бы не поднялся... Какой же... Но тут наручные часы тоненько — кажется, издевательски — пропели, что осталось две минуты, и пришлось поднажать, выжимая все силы из своих слабых офисных ног. Конечно, он опоздал. Когда он, на слабых, как вареные макаронины, ногах, подполз к двери на этаж и прижал пропуск к системе прохода, та недовольно загорелась желтым — больше одной минуты, меньше пяти. Было бы больше пяти — пришлось бы отсюда идти прямиком в кабинет к главе департамента и выслушивать длинные нотации — а там, как знать, и заявление писать. Секретарь на ресепшене отвлеклась от полировки ногтей. — Оксан, ты б хоть чуть-чуть пораньше выходила из дома, — не то сочувственно, не то издевательски прокомментировала она. — Главный уже сколько раз на вид тебе ставил. Выгонят же тебя. — Значит, туда мне и дорога, — буркнул Ксан, чувствуя себя мерзко — в особенности от того, что эта глупенькая пергидрольная блондинка была совершенно права — и в этот раз ему даже нечего возразить. Но было что-то еще, странное... Имя. Имя. Опять. Секретарь покачала головой. — Перебралась бы ты поближе. Тоже мне радость — через весь город мотаться. На твою квартиру здесь ты бы... — Извини, мне нужно работать, — Ксан позорно ретировался. Блондинка обиженно поджала губы и продолжила наводить марафет. Оксана. Оксана Митловкая. Вот что было написано в его бейдже, на его платежных картах, в паспорте и на пропуске. Логин в рабочих программах, автоматическая подпись в письмах — были такими же. Женское имя. Женское тело. Женская жизнь. Он вспоминал и перебирал события из памяти — и не понимал, какое отношение он имеет к ним. Он помнил другое имя и другую жизнь. Другой мир. Точно же — другой! И при этом... это тело, эта жизнь были ему привычны, обыденны, обыкновенны, как старые, хорошо сношенные ботинки, садящиеся на ноги, как вторая кожа. Привычны до автоматизма были манеры, движения этого тела. Привычны и обыденны были жесты, привычной была попытка поспать в метро — там, в прошлой жизни, на стоячих платформах ведь не было сидений, так?.. привычно он закрыл дверь, уходя из квартиры — и сейчас не мог вспомнить, как она выглядит. Что же... что же, черт возьми, происходит? Может быть, именно так и сходят с ума? Пользуясь тем, что перегородка закрывала его от обзора, Ксан опустил голову на скрещенные руки и какое-то время лежал так, глядя широко раскрытыми глазами вперед и вниз — и не видя ничего. Без единого проблеска сознания. «Нет, так дело не пойдет, — подумал он, пытаясь мысленно встряхнуться. — Мне нужно с кем-то поговорить. Срочно. С кем-то, кто знает меня лучше... дольше... да хоть что-нибудь обо мне знает». Но он напрасно перебирал в памяти старые контакты. Тот уехал в другую страну, давно и навсегда, про того ничего не было не слышно уже так долго, что и звонить-то смысла не имело. Родители... умерли, давно, от друзей из вуза контактов не осталось... Никого и ничего. Он почувствовал, как его охватывает отчаяние. «Ну не может же, не может же быть такого. У меня же... столько контактов в телефоне, да! Надо просто звонить по всем подряд, и в какой-то момент ну хоть один да ответит. Я просто не помню, забыл, кому можно было бы позвонить». Он вскочил из-за стола, прихватив с собой телефон, и пулей вылетел за дверь, провожаемый недоуменными взглядами коллег. Отсортированный список на телефоне оказался не таким уж длинным. И к тому же половину записанных имен он никак не мог вспомнить — все та же странная, дикая амнезия, которая мучила его в последнее время?.. Он закусил губу и нажал на кнопку «вызов» напротив первого попавшегося номера в списке. «Абонент выключен или находится...» «Номера не существует...» «Номера не существует...» «Девушка, кто вы такая и зачем звоните моему парню?!» «Нет здесь таких, ошиблись вы». «Абонент выключен...» «Номера не существует». «...не существует». «...не существует». Ксан сполз спиной по стене глухого закутка под лестницей, забыв о том, что единственные чистые штаны все-таки не стоило бы пачкать в середине недели. В голове, будто по заказу, заиграла какая-то дурацкая песенка про «мистера Целлофан». Глупое, глупое состояние — кажется, будто тебя не существует. Будто вся твоя жизнь — совсем не та, не такая, другая, будто даже и не твоя вовсе, заемная или чужая. Ксан глубоко вздохнул, зажмурился и нажал на вызов напротив последнего номера — того самого, который в его телефонной книге был выделен в специальную запароленную папку с надписью «не звонить никогда». Даже имя там не было подписано — и теперь, пока шли гудки, он, обливаясь холодным потом, понимал, что... не помнит, как звали эту девушку. Клара? Лара? Лира?.. Нет, кажется, все-таки Лара... Голосок в трубке был звонкий и нежный, но слегка раздраженный — что, в общем, было неудивительно. Кому бы понравился звонок бывшего любовника посреди рабочего дня? Как же ее зовут?.. — Добрый день, — как-то сипло проговорил он. — Добрый, — сердито ответила... кажется, все-таки Лара. — Если Вы опять с кредитными картами — то сразу нет! — Лара, — наобум предположил Ксан. — Это Ксан. Помнишь меня? — Ой, — девушка на том конце провода явно задумалась, напрягая память, но потом все-таки вспомнила: — Ой, Оксанк, привет! Круто, что ты позвонила, как только телефон-то мой выкопала! Как жизнь? — Н...ничего, — Ксан заставил свой язык все-таки шевелиться. В его голове со звоном обреченности вставали на место осколки картинки. Да, Лара... Лариса. Учились... на параллельных. Гуляли вместе... один или два раза. Она ей нравилась... очень, очень нравилась. Но в нашем обществе... ну вы понимаете. Она так и не решилась взять телефон у этой симпатичной и общительной девушки. Которая сейчас радостно болтала о вполне понятных для такой ситуации вещах — «сколько-лет-сколько-зим», «надо обязательно как-нибудь» и «а вот знаешь, у меня...». Ксан слушал, не слушая, несколько минут — а потом медленно отнял трубку от уха, аккуратно положил ее на приступку и, шатаясь, как пьяный, пошел прочь. Вон, вон отсюда, на улицу, на воздух, продышаться хоть немного... Правда, он сам не знал толком, куда и зачем идет. Ему казалось, что дорога петляет, кружит и перепутывается, что двери расплываются и и исчезают, чтоб возникнуть снова — на пару метров в сторону от предыдущего места, что лестницы скручиваются в спирали, а окна то растягиваются в витражи, то сжимаются в бойницы. Но, возможно, в этом были виноваты самые что ни на есть постыдные слезы. Хотя... что в этом постыдного, если уж он теперь стал девушкой — да что там, судя по всему, он всегда и был девушкой, а это все, насчет его воспоминаний — это просто... конвульсии разума... Он запрокинул лицо вверх, давясь не то смехом, не то рыданием — чтоб увидеть, как оседает, расплавляясь, стальная-стеклянная игла небоскреба — а на его месте встает странное здание, похожее на гигантский улей. Ксан отвел глаза. Навстречу ему по обычной улице шел человек в обычном сером свитере и в замурзанных старых джинсах. А вот лицо у него было... будто кто-то сжал обычное человеческое лицо в крошечный пятачок в центре, где маленькие поросячьи глаза, пупырышек-нос и собранные куриной гузкой губы наползали друг на друга, пытаясь слиться в единое целое. Большие очки в роговой оправе поверх всего этого довершали картину, отражая и преувеличивая сморщенную розовую кожу на месте глаз. Почему-то именно это, после всех странностей и ужасов последних дней, стало последней каплей. Ксан жалко вскрикнул и кинулся бежать.Он мчался по городу, куда глаза глядят, не замечая дороги, расталкивая разномастную, полную безумных лиц и обликов, толпу, будто сошедшую с картин Босха, а вслед ему оборачивались лица и морды, и летел шепоток: «Сумасшедший...» Впрочем, он этого не слышал. Дорога вставала на дыбы и опадала, плыли, меняясь в очертаниях, дома — там взметнулись острые шпили высотой в многие километры, тут раскинулась цветастым базаром Аграба, а здесь и вовсе — стены, лестницы и дороги скрутились в спирали, перепутываясь в клубки, расходясь радиальными спицами — но его жужжащим, крылатым жителям это не доставляло никакого неудобства. Ксан бежал так, как не бегал никогда в жизни. Он никогда не был спортивным и подтянутым, никогда не нагружал свое тело сверх необходимого — а необходимо было, прямо скажем, совсем немного. Но сейчас, стоило ему всмотреться в окружающий мир — как что-то снова менялось, смешиваясь и перепутываясь — и еще миг спустя, если всмотреться еще немного — начинало казаться, что именно так все и должно быть, именно так и было всегда... И тогда Ксану хотелось кричать — и бежать еще быстрее, хоть это и было невозможно. Но в какой-то момент дорога изогнулась особенно причудливо, и его уставшие ноги не успели перестроиться — он полетел кубарем куда-то под откос, в сторону, над ним пронеслась машина, на лету отращивая крылья. Он не успел бы увернуться, если б она не взлетела. Ксан встал на четвереньки и постарался отползти в сторону. Мимо него просвистели какие-то гигантские насекомые, запряженные в причудливую повозку — пролетели еще немного, опустились на землю и превратились в четверку лошадей странного синего цвета. Ксан бессильно прислонился к постоянно меняющейся, текучей, как вода, стене, наблюдая за всей этой вакханалией. — Что... что же это такое?.. — бессильно прошептал он, не задумываясь, может ли его кто-то услышать. — Город, — беспечный тоненький голосок рядом прозвучал так внезапно, что Ксан вначале даже дернулся — в первую очередь потому, что рядом не было никого... никого похожего на разумное существо, способное издавать членораздельные звуки. И только потом заметил странное... нечто. Прежний Ксан бы сказал, что кто-то выбросил из окна клубок толстой шерсти для вязания. Но по «ниткам», вместе с искрами, дрожью пробегала пульсация — словно где-то там, в глубине, билось маленькое сердце (или несколько? или что там может быть вместо сердца?...) и гнало кровь по нитям-венам. — Да какой же это город, — брякнул Ксан, думая: «Я разговариваю с клубком. Отлично». — Обычный. Твой. — Но... он совсем не такой... каким был, — попытался объяснить Ксан, здраво подумав, что в общем-то терять-то ему уже и нечего. Если он сошел с ума и сейчас сидит, пуская слюни, в тесной палате с мягкими стенами — то какая разница, говорит он вслух с несуществующим существом или просто бессмысленно мычит? А так вроде бы выходит повеселее... — Оу, а ты, по ходу, что-то помнишь, — странно, но в интонациях клубка проскользнул какой-то намек на уважение. — Поздравляю. Или, наоборот, сочувствую. Да. Скорее сочувствую. — Они все... они... ведут себя, будто ничего не происходит. Как они могут ничего не замечать?.. Ведь оно... чудовищно. Ему хотелось вцепиться себе в волосы и побиться головой об стенку — может быть, так галлюцинации прекратятся?.. но в этот момент стенка сзади осыпалась водопадом и стекла куда-то в канализацию, и Ксан, опиравшийся на нее, едва не упал. — Понимаешь, — существо вроде бы пожевало губами — хотя откуда губы у клубка спутанной разноцветной шерсти? — Для них все обыкновенно. Для всех так всегда было. Ничего не меняется. Все как всегда. Если, конечно, они вообще склонны смотреть вокруг себя. Ксан безотчетно посмотрел на небо. В багрово-сиреневом тумане проступали звезды, а в самом зените танцевали, зацепившись лучами друг за друга, два маленьких светила, ярких настолько, что резало глаз. По смутно видимым округлым очертаниям окружающих зданий переливались багрово-черные сумерки. — Нет-нет-нет, — существо перехватило его следующий вопрос раньше, чем он прозвучал. — Я не хочу знать, что ты там видишь и что там, по-твоему, должно было быть. Ксан подавился словами. И в самом деле, толку-то пытаться объяснить, что такое солнце, существу с планеты, не имеющей ничего общего с Землей? Ксана охватила тоска, будто он оказался за миллионы световых лет от дома. И пусть на самом-то деле земля под ногами была все той же... что бы там ни казалось... Пурпурная почва под ногами бугрилась, будто под ней десятками и сотнями ползали огромные змеи, и как-то совсем не была похожа на землю... землю, которая... — Но что такое... происходит? — Ксан перестал пытаться найти рациональное объяснение происходящему апокалипсису, сдаваясь на волю своих галлюцинаций. Пусть. Любое, самое бредовое, какое угодно объяснение позволит ему хоть немного успокоиться, ощутить под ногами твердую... мда. Ксан судорожно сглотнул, отводя взгляд от разверзшейся под ним бесконечной стеклянной бездны, пронизанной какими-то белесыми нитками. Голова закружилась от одного взгляда, брошенного вниз. — Ничего особенного. Мир перевернулся. Бывает. Не в первый раз. У Ксана было ощущение, что вот прямо сейчас перевернулся он сам — к горлу подкатил комок тошноты, голова кружилась все сильнее. — Да что ты несешь, — выдавил он. Что-то изменилось снова, приступ прошел внезапно, как начался, и Ксан заговорил уже тверже: — Не было такого раньше. Такого... такого бреда — не было никогда. Клубок фыркнул — но, кажется, несколько озадаченно. — Не было... да, ты прав. Не было. Так — не было. Раньше все менялось... медленно. А сейчас Создатель сошел с ума. Ксан аж вздрогнул от такого богохульства, отступая на шаг назад. Клубок этого, кажется, не заметил, плавно вращаясь вокруг своей оси. — Да-да, он сошел с ума и запутался. Потому он меняет мир в разные стороны, так и эдак. Хрякс его знает, этот мир, как он вообще должен выглядеть... — Я знаю, как он должен выглядеть, — разозлился Ксан. — Я помню! И я могу напомнить... этому... этому... Клубок хихикнул. — Ну так пойди поищи его. И напомни. Ксан глубоко задумался. Какая-то глупая не то сказка, не то игра-квестовка получалась. Герою выдают задание, и он должен спасти мир. Клубок тем временем подпрыгнул и закрутился в воздухе, разматывая вокруг себя короткие толстые разноцветные нитки, сейчас больше похожие на щупальца. Ксан невольно попятился. Клубок крутился все сильнее, сливаясь в единое гладкое нечто, окруженное плотной пеленой. Сквозь пелену начало пробиваться свечение, как от автоматического ночника, разгорающегося оттого, что в комнате кто-то ходит. Ксан мотнул головой, отгоняя ненужные мысли. Вот найдет он этого придурка, и все станет как раньше. Он спасет мир, и все будут счастливы... а он будет великим и скромным героем. Никогда никто не узнает, как он исправил сломавшееся мироздание. Но он-то, он-то будет знать!.. Ксан мотнул головой еще раз, пытаясь сосредоточиться на деле. — А как его узнать? — Это будет несомненно живое существо, — немедленно ответило невозможное создание, будто давно учило эти слова. А сами слова были вписаны в какую-то гребаную пьесу абсурда. Крутиться оно при этом не перестало — даже напротив, как будто ускорилось. Ксан поморщился. Он уже устал от этого безумного разговора, в котором каждый новый кусочек информации приходилось добывать с неимоверным усилием. Прямо как из его собственного начальства в конторе... в банке... Его собеседник помолчал и медленно добавил, будто цитируя слова какой-то книги: — Ты его узнаешь, потому что он неизменен среди всего сотворенного им хаоса. — Ясно, — херня какая-то. Но если ввязаться — авось по дороге получится как-нибудь разобраться. — Пойдем его искать, что ли?.. Из путаницы ниток донеслось странное хрюканье. — Не пойдем, а пойду. Ты, то есть, пойдешь. — А ты?.. — Я этот... Волшебный помощник. Нам не положено, — существо совсем уж откровенно хихикнуло, как глупая девчонка над своей же шуткой, и пошло разноцветными сияющими волнами. Вообще, хихикало оно, пожалуй, чересчур много в такой невеселой ситуации. Ксан разозлился. — Что за бред ты несешь? Какая от тебя помощь? Сообщить, что мне надо пойти туда, не знаю куда, найти того, неизвестно кого, и сделать ... черт, я и сам понимаю, что надо что-то сделать, пока этот... магический психопат не угробил нам мир окончательно. Молчание клубка, похожего скорее на маленькую звезду, стало откровенно осуждающим. В стороны медленно-медленно полетело что-то похожее на протуберанцы на солнце — Ксан видел такие фотографии в сети. Только маленькие, под стать клубку. Зато много и часто. Ксан подождал еще немного. — Так что мне все-таки с ним сделать, когда я его найду? Если он все равно не вспомнит?.. — он изо всех сил постарался, чтобы вопрос прозвучал небрежно. Но даже звук голоса у него получился жалобным, и он сам услышал это. — Убить его, что ли? Клубок раздраженно фыркнул. — У тебя все равно не получится. — Почему? — ответ был в принципе очевиден, но уж слишком обидно это звучало. — Ты не умеешь. Это во-первых. Во-вторых, его не убить. В-третьих, убьешь Создателя — мира не станет совсем. Никакого. А ты вроде бы не этого хочешь. Голос клубка стал спокойнее и размереннее, но протуберанцы выстреливали все чаще, опутывая его тело, как то раньше делали нитки. Ксан очень старался не задумываться обо всяких странностях окружающего пространства, но здесь невозможно было удержаться. — Что ты делаешь? — Окукливаюсь, — безмятежно ответило создание. — А что? — Ты что... гусеница?! Создание промолчало. То ли не поняло его, то ли обиделось. Ксан разозлился еще сильнее. Они сидят тут и говорят обо всяких глупостях, в то время как мир летит в тартарары. Он потоптался на месте и попробовал еще раз зайти с другой стороны. Если попробовать пересказать еще разок по порядку и плавно подвести к нужной мысли — может быть, ответ ему все-таки дадут? С начальством это работало... Ну хорошо, иногда работало. — Допустим... Хорошо, я найду это... существо. Не знаю пока, как и где, но найду. А дальше-то? Что мне делать дальше? — если б клубок был человеком, Ксан потряс бы его за плечи. Но плеч у клубка не было, и Ксан не был уверен, что к этой микро-звезде, чем бы она ни была на самом деле, безопасно прикасаться. — А я понятия не имею, — голос существа был откровенно сонным. — Он забыл о том, какой мир. У него остался только он сам. Ты — помнишь. Из этого может что-то выйти. А может, и нет. Если ты продолжишь тупить вместо того, чтобы делать дело, ничего точно не получится. — Ах ты!.. — вскипел Ксан. Развернулся, плюнул и пошел прочь. До поворота он дошел, не оглядываясь, а там все-таки не удержался и скосил глаза назад. Фонтан превратился в огромное, циклопических размеров, растение, больше всего похожее на раскидистый лопух. На одном из его листьев, наполовину завернувшись в него, мирно дремала девчонка с золотистой кожей и плоским монгольским лицом, а вокруг нее носились почти невидимые мухи, опутывая ее чем-то похожим на паутину. Ксан было подумал, не вернуться ли... но подумал еще — и пошел дальше. Что бы там ни происходило — вряд ли это было что-то страшное. И в любом случае его совершенно не касалось. Между тем в уже почти привычном мельтешении вещей и явлений он начал замечать совсем жуткие вещи. Если раньше вещи, меняясь по форме, оставались такими же по сути и функциям, то когда стена, сойдя с места, разорвала на части насекомый экипаж — и вернулась в паз дома, хрустя фасеточными глазами, Ксан понял, что его мутит. Даже больше, чем раньше, хоть и казалось бы — куда уж больше. Яркие светляки в небе пожирали один другого, раздуваясь в огромный светящийся шар, из-за края горизонта наползала тьма — не тучи, не ночь, но абсолютное и бесконечное ничто. Мир схлопывался — не по форме, а по сути своей. Одно уничтожало другое, с тем, чтобы быть уничтоженным третьим — и Ксан понял, что, по сути, времени-то у него и не осталось. И ничего, ничего не оставалось неизменным среди хаоса. В конце концов, бродя по руинам, перепрыгивая через льдины над лавой, продираясь сквозь хищный — но почему-то не трогающий его — кустарник, Ксан понял, что смертельно устал. Найти бы этот.. .клубок. И высказать ему напоследок все, что он, Ксан, думает о глупых безнадежных заданиях и глупых шутках глупых клубков. И тут вдруг он так и замер, как стоял, с поднятой ногой. Разгадка-то лежала на поверхности. Если здесь, везде, в каждом предмете, в каждом существе он мог опознать, кем они были, прежде чем начались изменения. Даже если автомобиль превращался в многоножку и начинал грызть стены домов — он, Ксан, все равно видел, каким он был раньше. Вплоть до елочки-ароматизатора на переднем стекле. И только про одного он не мог бы это сказать. Про этот самый клубок. Что это? Кто это? Откуда оно взялось? Чем было раньше? И откуда... откуда оно знает так много про устройство этого мира? Ксан охнул. «Он развел меня, как последнего идиота. Очевидно же — если он не... сам, то он точно знает куда больше, чем сказал». Еще бы найти его теперь. Обратно. Но стены рушились — и вставали снова, и опадали морскими волнами — а там, вдали, тянулся в чернеющее небо огромный зеленый лопух, и золотые мухи опутывали его. — Создатель этого мира! — выкрикнул во всю силу своего голоса Ксан — и ему показалось, что мир вокруг замер. Нет, и правда. Правда замер. Он осторожно потрогал носком ботинка застывшую в воздухе муху — и почувствовал, что вот сейчас-то ему и стало по-настоящему страшно. Как будто все вокруг, до последнего атома, застыв, слушало его миллиардами ушей. И тишина звенела от замершего движения. — Я... — уже совсем тихо продолжил Ксан — сейчас кричать не имело никакого смысла. Даже самый тихий голос в этом беззвучии звучал пушечными выстрелами. — Я... могу тебе рассказать, как все было. Чтоб ты все вернул... обратно. «Нет». Не вслух, не громом канонады, не ураганом ответил ему — словно весь мир, единым вздохом. Ксан почувствовал, что захлебывается этим замершим воздухом — словно все слова, сколько у него их было, застряли у него в глотке и перекрыли воздух. — По... пожалуйста, — с трудом выговорил он. — Этот мир... он... ну... не самый плохой был, правда. Верни все как раньше, и... все будет хорошо. Правда. «Не могу». — Но ты же — Создатель! — взмолился Ксан. — Ты же всемогущий. Можешь, то есть, все. Всегда... говорили же так. «Сейчас и этого — не могу», — голос Создателя — или всего мира? — показался Ксану каким-то ужасно... уставшим. Уставшим и беспомощным. И миг спустя он понял, что мир вокруг него схлопывается. Сворачивается. Сминается. Как мокрая бумажная салфетка в руках отдыхающего. Как пышное тесто в руках ленивого поваренка. Как снежок в руках малыша. Все меньше, меньше, меньше и меньше он делается — и вот среди ничто остается только — его сознание? Он перестал видеть себя самого, и не мог бы сказать, есть ли что-то хотя бы условно материальное, что можно было бы назвать «я». Но в этом самом ничто все-таки было то, что было «он», и было то, что было «другой». «Я хотел, чтоб этот мир стал мне домом, — тоскливый и безнадежный голос звучал теперь со всех сторон. — Но я больше не знаю, что такое дом. Я больше не знаю, что такое — я». — Ты — это ты, — сердито ответил Ксан. — А дом — это, ну, дом. Понятие такое. Дом бывает разный, каменный там, деревянный, из глины еще... Ничто засмеялось — тихо и безумно. «Вспоминай. Вспоминай, что ты помнишь — и так оно и будет. Мироздание не терпит пустоты. Вселенная свернулась в точку, вспомни — и она развернется снова. Так, как ты вспомнишь. Или не так. Но у тебя все равно вариантов нет». Вселенная. Пустота. Что там по этому поводу говорили на астрономии... Большой Взрыв, вот. То есть ему вроде как предлагают его запустить вручную. Воспоминаниями. Воображением. Мда. Рассказал бы ему кто раньше — он бы ни за что не поверил. — Там был... свет, да. Светло. Он сказал это, вспомнил это — блики, мерцающие сквозь ресницы, и солнечных зайчиков, и радуги, и косо ложащиеся вечерние лучи — и почувствовал скорее, чем увидел, как ярчайшая точка зажглась среди пустоты. — Там была... планета. Она вращалась вокруг своей звезды. Там была... земля и вода. Воды больше, — чем дальше, тем сложнее вспоминалось. В конце концов, ни география, ни геология не были его любимыми предметами. — Там было... не очень жарко, не очень холодно. Там росли растения. Птицы летали. Рыбы...плавали, не летали, конечно. У него в сознании мелькнула смешная картинка — рыба с крыльями, летящая над морем. Он чуть не засмеялся вслух. — Звери еще... всякие. Некоторые вымерли, но по большей части были живые... Он почувствовал, что у него снова подозрительно защипало в отсутствующем — а почему, собственно, все еще отсутствующем? — носу. — Люди... жили. Разные люди. Такие, как я. Голова, шея, тело. Две руки, две ноги. Хвоста и крыльев нет. Города... строили. Летадлы всякие запускали. По воде плавали. На другую планету все собирались полететь... а вот пусть и полетели даже, да, вот! Он зажмурился, боясь сбиться, и представлял себе, все представлял и представлял. Что-то, чего он никогда не видел, получалось у него каким-то плоским и не очень-то похожим на настоящее. Где-то от первого порыва ветра складывались, переламываясь пополам, двумерные пальмы, падали плоские хижины из пальмовых листьев. Что-то — например, трещина на углу его дома, — наоборот, обретало не только необычайную глубину и значимость, но и даже какую-то символичность. Ксан думал, думал, думал и думал. И потом уже, когда думать и вспоминать ему не осталось ничего — он какое-то время стоял с полностью пустой головой, без единой мысли, боясь открыть глаза. Солнце грело ему голову, где-то высоко в листве шуршали птицы. Ксан осторожно открыл глаз, потом другой. — Получилось! У меня, у меня получилось! — ему хотелось прыгать и смеяться, как ребенку. Вот же он, его родной квартал, еще немного пройти — и будет его дом, да вон же, кровлю видно отсюда! Из пустоты, почти неслышимо, незаметно, как тонкая паутинка липнет на лицо, раздался тихий безумный смех. — И может быть, ты даже вспомнил свой мир правильно. Правильно? Правильно... Ксан беспомощно огляделся. Крыши... правильные, да. Покатые, красные. Деревья... зеленые. Забор... вот он... ромбиками... полосатый. Он был раньше таким или нет? И вон то, пролетающее там в высоте — было оно тогда, раньше, таким огромным? Сыпало ли перья с краев своих кожистых перепонок?.. Ксан прислонился лбом к полосатому заборчику и зажмурился. Он вспомнит. Он обязательно вспомнит.