Рвётся там, где тоньше

Открыться саидар, обнять потоки, позволить нести себя бесконечным водам из ниоткуда в никуда. Жаль, что воды эти не река, в которой можно забыться, захлебнуться и опуститься на дно, позволяя водорослям расти сквозь тело, делясь с рыбами своей распадающейся плотью. Почему же так тяжело дышать? Почему вместо воздуха в пустоте грудной клетки осколки стекла, что давят так сильно и режут так больно? Майрин свивает из Духа щупы, смотрит неотрывно, как они скользят по нитям Узора. Чтобы не видеть тел, сплетённых плотнее волокон в ткани: Илиена и Льюс… или там был ещё и третий? Слишком темно, слишком душно и слишком мерзко, не разглядеть. Сцена выжжена барельефом на изнанке её глаз, просочилась ядом в её кровь. Майрин отравлена ими... нет, не ими. В её венах вместо крови течет яд Льюса Тэрина. Он проникал в её лёгкие, когда они разделяли поцелуи, с потом впитывался в её кожу от соприкосновений, заполнял её лоно вместе с семенем. Яд был в медовой глубине глаз Льюса, в равнодушии слов и взглядах, направленных не на неё. Словно не шли они вдвоём, рука об руку, к вершинам величия долгие годы. Почти двести лет Майрин обрабатывала кристалл личности Льюса Тэрина: сдирала мусор чужих пород, шлифовала грани, из великолепного сырья полировала его характер абразивом своей души. Теперь он сверкал ярче солнца даже в скупом свете луны, а Майрин так забылась, что потеряла себя на блестящих поверхностях. Льюс Тэрин улыбался и очаровывал, унося следы её труда и её жизнь, она же смотрела в его широкую спину. Одинокая, забытая. Льюс Тэрин согревал жизни, подобно летнему солнцу, но уже не для неё. Майрин видела, как тянулись к нему люди, видела, как яд зависимости от Льюса Тэрина пропитал его друзей и близких, видела золотистые блики в глазах Барида Бела и Илиены Морейле. Они тоже отравлены, почти так же, как и сама Майрин. Едва заметно вибрируют щупы, отзываясь на чужеродную дрожь. Там, за Узором бытия, что-то есть, непознанное и безграничное. Оно пульсирует в такт сердцу, отдаётся в кончиках пальцев эхом далёких барабанов. Если только теория верна, и там, за нитями упорядоченности, таится новый Источник — без ограничений и границ, которые устанавливает природа — это наконец-то позволит Майрин стать свободной. Это освободит весь мир от условностей мужской и женской природы, сотрёт глупую, вынужденную разницу для способных Направлять, а может, и для обычных людей? Ведь когда-то люди не знали и Единой Силы. Здесь Узор так соблазнительно тонок, что кажется — надави и порвётся, выплеснется и потечёт по Нитям неизведанное могущество. Главное, знать, где и с какой силой надавить. Майрин погружается в расчёты пропорций и градусов необходимых Узлов. Напротив, зеркальным отражением, — восторжённый и предвкушающий, — корректирует графики Бейдомон. Пусть не Льюс Тэрин, но он силён, искусен и мечтает принести пользу, сделать мир совершеннее. Столь долго они работают над этим вдвоём, что Майрин привыкла ощущать его как себя. Привыкла ощущать близость бурного, яростного вихря саидин, которому нельзя поддаться, только подчинить. Одну Нить за другой, Майрин обвивает щупы, преобразовывая, меняя рисунок и назначение. Рычаги, чтобы раздвинуть Узор, и остриё, чтобы пробить тонкую мембрану. Майрин свивает бур и ударяет. Белобрысая невоспитанная шлюха с варварскими манерами. Лицемерка. Как бы Майрин хотела показать всем суть этой Илиены, содрать с неё одежды и маски. Показать, какая она низменная, продажная дрянь. Что в ней могли найти такие, как Льюс Тэрин и Барид Бел? Если бы она попробовала, то узнала бы что-то новое? Позволив вечернему разговору перетечь в ночь, когда вино согревает кровь и зажигает пожар между бёдер. Она бы была нежна, чтобы понять. Целовала бы её губы до красноты, до нехватки воздуха, гладила бы грудь, пока та не потяжелеет, пока чужое дыхание не станет прерывистым и чуть хриплым. Майрин склонила бы голову, опустилась на колени, попробовав на вкус маленькие соски, прежде чем раздвинуть Илиене ноги, утапливая ногти в её ягодицах так, чтобы потом остались следы. Чтобы Льюс Тэрин или Барид Бел, или оба сразу, увидели их и поняли, что любят шлюху. Сначала рукой, а потом языком Майрин прикоснулась бы к тому, что они познали до неё. Раздвинув складки, вылизала бы глубоко, сжимая между пальцев клитор так, чтобы Илиена задрожала, как сейчас дрожит в предвкушении новой Силы весь мир. Чтобы вскрикнула от укуса на внутренней стороне бедра. Чтобы она вцепилась в волосы Майрин, притягивая, вжимая её лицо в свою, полную влаги и огня, промежность. Чтобы умоляла не останавливаться, чтобы стонала громко и бесстыдно. Чтобы Илиена Морейле забыла о Льюсе Тэрине, и думала только о руках, раздвигающих складки, о языке, скользящем внутри неё. Чтобы думала только о Майрин, когда удовольствие уже готово сорваться бурным потоком. И тогда, раскрыв губы, как для поцелуя, Майрин бы прижалась к набухшему клитору, обвела языком и сомкнула бы зубы, резко и сильно, стараясь захватить как можно больше плоти. Раздирая резцами, вгрызаясь и разрывая розовые волокна, припадая к густой красной жидкости. Слушая, слушая как кричит от боли Илиена. Майрин плачет. Майрин смеётся. Потому что она слышит крики. Гремящую какофонию, в которой содрогаются и хрустят стены — хрупкие, они идут трещинами, они осыпаются. Все её жилы, все вены полны слепящего огня. Он выжигает её, он созидает её. В растянутые меж внутренних органов ленты ненависти вплетаются чёрные орнаменты — Майрин содрогается. Движение тревожит воздух — и тот воет сотнями глоток, визжит стройным хором агонии, ввинчивается в уши глубоко и так лично — у Майрин влага на бёдрах, а с губ она слизывает густую, но текучую соль. Этой шлюхи, белобрысой простушки. Нич-то-жест-ва, иначе и быть не может. Огонь наливается не-цветом, чернеет пламя, лижущее тело. Свет густеет до черноты столь удивительной, столь жестокой и ласковой, каким никогда не был Льюс Тэрин. Майрин впервые чувствует себя защищённой, она смотрит во тьму. И Тьма смотрит в ответ. ЗДРАВСТВУЙ, ДИТЯ.