кто-нибудь замечал, что он тоже был там?

Санни мало думал, Санни обычно действовал, и в этом была его большая проблема, а, как известно, большие проблемы всегда сопровождали Санни, потому что у Санни все всегда было большим. Фредо, наоборот, думал много, но все эти размышления ни к чему хорошему не приводили, и это было его большой проблемой, как и то, что малодушие и трусость сопровождали его с самого детства, то есть – всегда. Раздумья его зачастую приходились на какие-нибудь шумные и веселые семейные праздники, не обходившиеся без мандолины, Нино (или Джонни) и топота детских ножек вокруг, они водили бездумный хоровод, смеялись так звонко, что виски кололо, но все искупала их любовь, теплая и искренняя, не разделяющая родных на плохих и хороших, заставляющая запоминать имена, выбивающая их на внутренней стороне век. То и дело к нему подбегали Кэтрин или вторая из близняшек, или они обе, забирались на колени, звали отца ближе, но его никогда не было рядом, потому что он не останавливался задуматься – он действовал. Санни иногда мог дать волю чувствам, но все не из-за своей слабости, но из-за вспыльчивости и взрывного характера; он орал и крушил все вокруг, однако когда желал раз в жизни заплакать, шел тем коротким коридором, где находилась комната Фредо. Санни, кажется, помнил своего брата, и время от времени вспоминал о его присутствии, и тогда спокойствие и удовлетворение согревали душу. И, конечно же, он беспокоился. Какой старший брат не беспокоится о младшем? Санни хотел знать, что Фредо где-то неподалеку, что хотя бы Фредо не будет артачиться против отца (и Санни, конечно же, потому что Санни всегда брал сторону отца и не разделял их, когда речь шла о противоречиях), потому что он рассудительный – по крайней мере, так казалось. Они с Майклом то и дело помалкивали, но в один прекрасный момент Майкл смылся, а Фредо остался; может, это говорило о его малодушии и трусости, и Санни догадывался об этом, но собирался сделать из своего оставшегося брата помощника, думал, что в процессе можно избавиться и от худших качеств. Но худшие качества взяли верх, возможно, потому что лучшие были столь прозрачными, что их никто особенно не замечал. Санни любил Фредо, потому что Фредо был его братом, потому что Санни знал его с того момента, как он родился, и мама Корлеоне принесла его в комнату. Поэтому не мог убить его, причинить вред, разве что несильно стукнуть по рукам… или посильнее, если того потребуют мысли об отце. Отец никогда не причинял им физического вреда, так считалось, но Сантино прекрасно помнил каждую оплеуху за глаза, так, чтобы никто из семьи не видел, чаще всего, в переулках и на темных улицах, или в его комнате поздно ночью. Он сам много кого бил после этого, чаще всего, чтобы выплеснуть наружу варево из злости и унижения. Отца он любил, обожал, боялся, и каждая пощечина оборачивалась для него персональным ядерным взрывом; ему было стыдно, обидно, и горечь от этого всего он сплевывал под ноги, после чего шел и расправлялся с остатками. Доставалось и Фредо. Порой – ни за что (за малодушие и трусость, можно сказать). Но Санни всегда был рядом, всегда готов был помочь, вступиться, отвести в комнату, указать на девушку, которая будет молчать. Санни мог переломать ему запястья, а потом тут же заставить кости срастись, по мановению жуткой, жаркой энергии любви, закутать в нее, не дать опомниться, дать все забыть. Санни мог прийти и молчать в его комнате, делать то, чего не делал нигде и ни у кого, потому что Фредо был молчаливым монументом на могиле его слабостей и грязных секретов. Фредо мог предать кого угодно, кроме него и матери. Мать любила Фредо, маленького всегда садила рядом с собой, тогда как к Сантино питала какую-то странную, необъяснимую неприязнь… с тех пор, как Сантино исполнилось четырнадцать. Сантино не возражал. Он мало думал, он обычно действовал. Возможно, не будь он Корлеоне, остался бы жив. Возможно, останься он в живых, выжил бы и Фредо.