Memories

Внезапный звонок будит его от странных снов, в которых его утягивает в канализацию, а потом оказывается, что это просто желоб в водном парке, и вода теплая, прозрачная, пахнущая чистотой. Только он в одежде, а одежда намокает. Проснувшись, он понимает, что тонет в собственном поту и кое-как плетется к телефону, пытаясь разграничить на ходу сон с действительностью. Потому что во сне можно послать звонящего куда подальше, а тут нужно быть осторожнее. — Де-енбро, — бормочет он, прерывая назойливый трезвон, тем самым разгоняя тишину и неприятный от нее осадок. — Это я, — шепчут на другом конце провода. Так тихо, что поначалу Билл не может понять, кто, но потом, с каждой каплей принимаемой внутрь реальности осознание наступает прежде, чем потревоживший его успел сказать еще что-то. — Э-эдди? Что-то случилось? Поче-ему т-ты звонишь… — Он выворачивает запястье, чтобы увидеть, который сейчас час, и досадно стонет: эта рука занемела, видимо, он на ней спал. — Почему ты звонишь так поздно? Билл может представить, что делает Эдди у себя в номере. Наверняка, он еще даже не переоделся в халат, щеголяет в своих светлых брюках, вспоминает в срочном порядке, какие пилюли нужно принять перед сном, а какие – оставить на утро. Возможно, он даже забывает снять очки, когда ложится в постель. Билл всегда вспоминал про них и клал на прикроватную тумбочку рядом со стаканом воды и авторучкой. Поэтому сейчас во мраке не может разглядеть расположение часовой стрелки. — Билл, я хочу, чтобы ты пришел сюда. Немедленно. — У Эдди с детства голос, разумеется, изменился, повзрослел, но остался таким же тихим и срывающимся, особенно, когда он чего-то боялся или нервничал. Билл заметил это за ним с той минуты, как они снова встретились спустя двадцать семь лет. Он понял в этом посыле все, что нужно было понять, и тут же проснулся окончательно. — Я иду, Э-эдди, но не открывай д-дверь, пока не доберусь. Я постучу д-два раза, по-омнишь, как у-условный стук в то у-убежище. Эдди смеется, но дрожь слышится даже в его смехе. — Помню. — Шипение и короткие гудки. Билл кладет трубку на рычаг и надевает халат поверх пижамы, после чего выходит в коридор, стараясь двигаться бесшумно, запирает дверь в свой номер. В коридоре светло, но свет этот приглушенный и иногда подмигивает Биллу озорно: что, спешишь на помощь своему дружку? Спеши, спеши, может оказаться поздно! И Билли спешит, но не слышит своих шагов, дышит тяжело, но не слышит дыхания. Когда перед глазами оказывается дверь со знакомыми цифрами, он стучит забытым с детства способом – два коротких стука, с расстоянием в две секунды. Эдди открывает ему, и Билл чувствует колоссальное облегчение: он цел, не ранен, даже не снял пиджак. Эдди мягко, но настойчиво втаскивает его в номер и, когда за ними запирается дверь, Билл видит на столике – таком же почти, что и в его комнате, с резными ножками и гладкой поверхностью отполированного дерева – бутылку джина. Больше никого здесь нет, только они двое. Разве что еще один Билл смотрит на Билла с обложки «Черной стремнины» на кровати Эдди. — Ты читаешь это де-ерьмо? — удивляется Денбро. — У меня не хватило духа п-перечитывать. Видишь ли, Э-эдди… — Билл, — губы Эдди искривляет нервная усмешка, и он начинает задыхаться, знакомый, изученный алгоритм, кульминация которого – блинский ингалятор. Искомый элемент находится в кармане светлого пиджака Каспбрэка, и тот может продолжать свою речь дальше. — Я не видел тебя двадцать пять лет, двадцать пять, а ведь в семь лет поклялся быть твоим лучшим другом навсегда. Билл, я помню это как название каждого лекарства в моей домашней аптечке. Что с нами случилось? Почему мы потом разъехались, и прожили каждый свою жизнь, вдали друг от друга? Билл задумывается об этом и даже сбрасывает халат машинально, Эдди подхватывает его и аккуратно располагает на спинке стула, делает это так же отработанно, немного нервно, как и все, впрочем. Билл без очков, Билл не может разглядеть глаза Эдди за этими раздражающими стеклами, поэтому стаскивает их, подойдя ближе. Так близко он мог подходить только к Эдди, даже с Беверли такой близости не было, чего уж там – они не были знакомы толком до того рокового лета. Эдди позволял Биллу все на свете – тащить в Пустошь, в канализации, мол, делай, что хочешь, только делай это со мной. Денбро видел это мягкое подчинение в его взгляде каждый раз, когда в редкие моменты им доводилось смотреть друг другу в глаза – как и сейчас. Оно никуда не делось, но возросло и окрепло, стало сильней и уверенней. Веди меня, Билл, говорил этот взор, веди, куда тебе захочется, потому что я всегда уважал твое желание и старался поступать так, как оно велит, ты сказал, что уезжаешь – я подчинился, ты пропал – я не стал тебя искать. Здесь до тебя был Тозиер, но я не пустил его дальше пиджака, и никогда никого не пущу, черт бы тебя побрал. Казалось бы, старый добрый Эдс сейчас вдохнет еще из своей пластиковой херовины и заорет на весь Дерри-Таун-Хаус. — К-как ты жил все э-это время? — спрашивает Билл. Вертит в руках книгу своего авторства и слышит, как Эдди хватает воздух ртом – через раз, слышит его дыхание за своей спиной, а потом и его теплые руки на своих плечах. Непроизвольно дергается, и Эдди тоже дергается, отходит в дальний конец комнаты, прижимается спиной к стене. Без очков он кажется виноватым и каким-то обнаженным. Волосы падают на лоб. Ему не тридцать восемь, как им всем, он выглядит моложе лет на десять и в то же время глубоким стариком. — Скучал по тебе. — Он по-детски шмыгает носом. — Потом забыл. Взял и забыл, выкинул из памяти. Но теперь… как видишь, нам снова пришлось вернуться на много-много лет назад. У мрака может быть много запахов, и не все из них – ужасающие. Бутылка джина и ни одного стакана, зашвырнутые под кровать ботинки, тускло мерцающая лампа – и вот, они вернулись на эти много-много лет назад, сидя на одной кровати друг напротив друга, скрестив ноги, чтобы не касаться чужих колен ненароком. Эдди отвечает односложно, а потом вдруг начинает тараторить, захлебываясь словами, ему нужно рассказать Биллу много всего, а времени до рассвета так мало. Билл случайно задевает локтем полупустую бутылку и ловко ее ловит, практически ничего не расплескав. Эдди восхищенно хлопает в ладоши, его прежний Эдди, пусть и в светлом элегантном костюме и со своим огромным прошлым, которое – загадка. Он теряет контроль над собой и тихо, с каким-то привизгом, смеется, подбирается к старому другу ближе и наваливается на него спиной, вытянув ноги на подушки. Билл чувствует тепло Эдди и его волосы, щекочущие шею и подбородок. Они пахнут теплым дымом, как будто горят осенние листья.