Наследие святой Октавии

В храме продолжали вскрывать гробницу, а зеленый туман стелился по земле, окутывая своим зловонием новых и новых жертв. Он уродовал все, до чего дотрагивался: трава жухла; цветы становились бледнее, приобретая грязный оттенок; кожа начинала покрываться серыми в прозелень волдырями, которые лопались, стоило к ним прикоснуться. Туман шел от ног, продвигался вверх по телу, забивался в рот, нос, уши, заползал внутрь. И стоило ему окончательно завладеть человеком, как тот начинал плакать… собственными глазами. Они медленно оплывали и вытекали из глазниц, струясь по изуродованным лицам. А люди, будто бы ничего не происходило, говорили, смеялись или возмущались варварством совершаемого действа. Дик хотел закричать, сделать хоть что-нибудь, а потом Робер стал выговаривать ему, что не стоило приходить, раз он не до конца оправился от раны. Ричард сошел с ума, а мир этого даже не заметил. На улицах, во дворце и даже дома Дик все чаще встречал прокаженных. Чем дольше они находились под воздействием тумана, тем ужаснее выглядели их тела. Смердящие, с кусками кожи, которые отслаивались и свисали шматами, оголяя мышцы. Губы покрылись язвами, а у некоторых лица были изуродованы настолько, что сквозь прогнившие ткани виднелись зубы. Теперь многих Дик различал исключительно по одеждам в родовых цветах, красивым и вычурным. Туалеты, парики и украшения на полуразложившихся телах смотрелись нелепо и пугающе. Ричард содрогался от отвращения просто при мысли о необходимости посетить дворец, танцевать с дамами, быть вежливым и учтивым, пожимать руки мужчинам и целовать дамам. Он понимал: все происходящее плод его больного сознания. Эрэра все так же прекрасны, не зря же Альдо так мило улыбается девушке и шепчет в то, что когда-то было ухом, ничего не значащую чепуху. Вот он подает ей руку и приглашает танцевать. Они кружатся по залу. Альдо придерживает партнершу за талию и там, где его рука чуть сдавливает девическую спину, бархат пропитывает гной и сукровица. Музыка смолкла, и в знак признательности Альдо прижимается ртом к обнаженному мясу руки. Он поднимает голову, видит Ричарда и радостно машет ему. Губы Альдо покрыты зеленой слизью, и Дик не знает, как вытерпит это вечер. Альдо изменения пока не тронули. Туман опасливо расступался перед его ногами и разве только не шипел дикой кошкой. С Робером, Приддом и еще несколькими происходило то же самое. Но каждый раз, глядя на них, сердце Дика наполнялось неподдельным ужасом: вдруг такими живыми, такими красивыми он видит этих людей в последний раз. А еще Ричард боялся просыпаться по утрам. Он долго лежал не в силах заставить себя взглянуть на руки. Потом с опаской подносил их к лицу и внимательно изучал на предмет изменений. Страх овладевал им при мысли, что он станет живым трупом. Если это случится, он, пожалуй, не задумываясь пустит себе пулю в лоб. Пусть все это не взаправду, и никто не узнает о его уродстве. Для него это будет реальностью. И с ней он не сможет сосуществовать. Рана все никак не заживала, лекарь во время визитов озабоченно качал головой и цокал языком. Ричард даже начал надеяться, что умрет от заражения крови. Это не будет трусостью, не будет самоубийством. Он никак не мог перестать смаковать эту мысль. Ее прелесть была так очевидна и так притягательна в своей простоте — все прекратится: его безумие, уродливый мир и он. Мечтал о смерти Дик, и когда Джерми накрывал на стол. Ричард не был уверен, что сможет есть еду, которую трогали эти руки — в язвах, покрытые желто-зеленым гноем. Слуга делает какое-то неловкое движение и на Дика валится поднос, пребольно задевая рану. А мир — серый и вонючий, на секунду обретает прежние очертания. Джерми — совсем еще мальчишка с красивым и румяным лицом, испуганно смотрит на него широко распахнув свои голубые глаза. Боль сходит на нет, и уже не глаза, а пустые глазницы направлены на Ричарда. Но все это не важно — теперь он знает, что делать. Дверь наконец захлопнулась, оставив Дика в одиночестве. Руки дрожали от предвкушения. Он достал фамильный кинжал. Аккуратно закатал рукав. Провел пальцем по лезвию — острое. Поудобнее перехватил оружие и сначала слегка касаясь, не нанося ни малейшего вреда коже, провел им по руке, очерчивая будущую линую разреза. Еще миг и тонкая кожа разошлась под острием металла. Образовавшиеся на краях разреза бисеринки крови все набухали, и не выдерживая своего веса, скатывались вниз по руке. В ноздри ударил резкий, но такой освежающий запах крови. Туман рассеялся и стало возможно почувствовать и другие запахи помимо смрада: чад от свечей, аромат сочного свежего мяса и хорошего вина и сотню другую почти забывшихся запахов. Мир тоже как будто обрел четкость и яркость, ушла серость, что в последнее время разбавляла все краски даже самым солнечным днем. Дик откинулся на спинку кресла и дышал полной грудью, глаза его безостановочно блуждали по окружающим предметам, пока в ноздри вновь не ударил сладковатый запах гнили, а по комнате не поплыл туман. Ричард наклонился и сделал еще один надрез, в этот раз более глубокий. Боль сладостью отозвалась во всем теле. Безумие на время отступило. А скверна тем временем с упорством, свойственным только чему-то неживому, продвигалась все дальше по Олларии, дюйм за дюймом отравляя новые территории и калеча все живое.