Самоубийцы попадают в рай

Первая любовь счастливой не бывает. Об этом Казуя слышал не раз и не два от одноклассниц, говорящих тоном умудренных опытом женщин, еще в средней школе. Конечно, ведь отец в любовных удачах, или, в его случае, любовных неудачах сына, и их обсуждении не был заинтересован. Поэтому Казуя страдал молча, изредка поддерживаемый истинно девичьим «Не волнуйся, Миюки-кун, она еще поймет, что потеряла». Казуя смущенно улыбался и пожимал плечами. Потому что ее не существовало. Первой любовью Казуи был Крис. Тот самый великолепный Крис, на которого хотелось равняться с той самой тренировочной игры. Правда, довольно скоро Казуя понял, что Крис из объекта подражания превратился в объект обожания. Последнего вряд ли порадовало бы, узнай он, что стал главным действующим лицом первых мокрых снов озабоченного коллеги-кэтчера. Казуя даже решился на то, чтобы пойти в ту же школу, что и Крис, тем более, в Сейдо был сильный, подающий надежды бейсбольный клуб. Влюбленность в Криса прошла, как простуда: быстро, без последствий, оставляя после себя только изредка всплывающие в сознании воспоминания. Следующим увлечением Казуи стала милашка Минако из параллельного класса. Он был влюблен настолько, что чувствовал себя идиотом, а когда она ответила ему взаимностью, даже попытался рассказать о своем счастье отцу. Зря, потому что тот заявил, что Казуя еще слишком мал для каких-либо романтических отношений. Минако бросила его после нескольких свиданий, объяснив, что, кажется, бейсбол он любит больше, чем ее. Естественно, Казуя не стал ее останавливать, ведь даже если бы она попросила, бейсбол он бы не оставил ни за что в жизни. Определенно, его личная жизнь была скучной — пусть и не совсем типичной за счет явной симпатии к представителям не только противоположного пола, но и собственного — и неудачной. Девушки в школе начали обходить его стороной, товарищи по клубу, на которых он, что греха таить, порой, пока они не видели, бросал заинтересованные взгляды, сочувственно хлопали по плечу и спешили поделиться собственным опытом. Третьим крупным провалом в жизни Казуи стал опять парень. Кто бы мог подумать, что он откажется пойти в Инаширо не потому, что уже решил поступить в Сейдо, и даже не из-за мерзкого характера Мэя, а потому, что влюбился по уши в Ширакаву Кацуюки. С глаз долой — с сердца вон, решил Казуя, и сказал твердое «Нет», привычно ухмыляясь и искоса поглядывая на прячущегося за челкой безразличного Ширакаву. Нынешний объект его симпатий пренебрежительно поглядывал на окружающих, в том числе и на Мэя, и складывалось впечатление, что он делает одолжение, соглашаясь учиться и играть в Инаширо. Но Казуя не понаслышке знал, насколько красива его улыбка. Уже позже Казуя узнал, что Ширакава хотел бы играть с Крисом, но спорить с Мэем ему было лень. Похоже, у них была одна на двоих первая любовь. Или Ширакава просто отдавал должное бейсбольному таланту Криса. Так или иначе, мысли о нем, Ширакаве, были под запретом, и Казуе понадобилось целых полтора месяца изнурительных тренировок и не менее изнурительной учебы, чтобы забыть его. А потом в его жизни появилась она. Красавица Такако была менеджером их бейсбольного клуба в Сейдо, на год старше, чем Казуя, но не в этом заключалась проблема. В конце концов, она была девушкой, это социально приемлемо, да и не он был первым, кто запал на белое личико и красивые глаза Такако. Вот только она смотрела на него, как на талантливого, но несмышленого кохая, а он вежливо называл ее Фудживара-семпай. Такако постоянно общалась с одногодками, особенно с Крисом, и Казуя чувствовал себя отвратительно, ревнуя ее к нему. Как бы там ни было, он помнил, что Крис был его первой любовью, и иногда чувствовал странные приливы нежности к нему. Они были красивой парой, Такако и Крис, все его одноклассницы говорили об этом. Красивой традиционной парой, в которой она стала бы кроткой и послушной женой, а он — заботливым и любящим мужем. Такако была единственной, кому Крис позволил быть рядом, когда получил травму. Честно говоря, Казуя думал, что между ними все решено, постарался опять забыться в тренировках, а уже через месяц понял, что ему все равно, даже если завтра Крис попросит его стать другом жениха на свадьбе с Такако. Еще через месяц Казуя понял, что все еще ни в кого не влюблен, и это было странно и опасно. Его чутье подсказывало, что это значит — скоро он вляпается, да так, что подобное ему даже и не снилось. И конечно, по закону жанра, хотя скорее — очередности, это должен был стать парень. Прихода первогодок Казуя ждал с мрачным смирением и нетерпением. Среди них был и смешной питчер-левша с мувингом, и Казуя подумал: вот оно. Но через два дня понял, что Савамура ему нравится, но только как питчер. Такого он хотел бы научить разным премудростям, хотел бы видеть на горке от игры к игре, хотел бы называть асом своей команды. Еще бы орал поменьше. — Эй, чего это с тобой? — Курамочи помахал рукой с палочками перед лицом Казуи, делая привычную страшную рожу. — Задумался, — отмахнулся он. Да и что еще мог сказать? Уж вряд ли, что засмотрелся на парня, их кохая, выглядящего, кстати, как хрупкая и тонкая фарфоровая куколка в своей безразмерной футболке. Вот так попал. Потому что даже вечно орущий Савамура, даже пугающий и угрюмый Фуруя куда лучше, чем Коминато Харуичи. И дело было не в самом Коминато. У него приятная внешность и именно тот характер: не приторно-сладкий, как могло бы показаться на первый взгляд, и не столь жесткий, как у старшего братца. Идеальная пропорция вежливости, остроумных комментариев и подначек и такой недоступной Казуе искренности. Его любимый типаж, словом. Но прекрасную принцессу охранял злобный дракон, по совместительству — родной брат и главная язва всей немаленькой бейсбольной команды Сейдо, ведь соперничать с ним за этот титул Казуя бы не стал ни за что. Дело принимало неожиданные обороты. И необычные формулировки. Казуя фыркнул в тарелку с салатом и поймал удивленный взгляд Курамочи. — Ты начинаешь беспокоить меня, Миюки, — отозвался с другой стороны Маэзоно. Сидящий напротив Каваками несмело кивнул. — О чем ты? Казуя расплылся в столь раздражающей всех ехидной ухмылке. Ему оставалось надеяться, что Курамочи останется в сторонке, пока его будут допрашивать. — Ты странный в последнее время, — Маэзоно продолжал гнуть свое, а что ответить Казуя пока не знал. В голову приходило только что-то вроде: «Эй, ты ведь живешь с младшим Коминато? Он действительно такой тощий, или это только кажется из-за слишком больших футболок?» — Ась? — Казуя не был бы собой, если бы не изображал так старательно то ли непонимание, то ли издевку. — Зоно, ты здоров? Может, перетрудился? Говорят, от этого может мерещиться всякое. Как Казуя и рассчитывал, Маэзоно совсем не хотелось выслушивать насмешки, поэтому, махнув рукой, — в прямом и переносном смысле, — он вскоре ушел из столовой. Но поесть спокойно ему не дали. Испытывающий взгляд Курамочи заставлял давиться каждым куском, но был совершенно ничем в сравнении с настороженностью и неодобрением Рёске. Определенно ему следовало быть осторожнее. Приближение отборочных помогло сосредоточиться на бейсболе и меньше думать о Коминато. Непродолжительные фантазии на сон грядущий вообще не считались, ведь Казуя просто не мог удержаться, когда их объект постоянно мелькал перед глазами. Конечно, он не позволял себе ничего лишнего — краснеть от стыда вряд ли стал бы, но так и спалиться было недолго. Да и в школьном общежитии это не так уж и просто. Попытки забыться все равно ни к чему бы не привели, только не в непосредственной близости к Коминато. Последние два места в основе ожидаемо достались Коминато и Савамуре. Отборочные обещали быть интересными, хоть Казуе и было немного обидно за Криса, которого он считал более чем достойным. И все же он понимал нежелание тренера рисковать здоровьем человека, который мог в будущем стать потрясающим профессионалом, только ради одного школьного чемпионата. Спустя два дня он наконец преодолел стадию любопытства, привычную для него как кэтчера, когда нужно присмотреться к всем собравшимся людям и представить, какую команду из них можно получить. Казуя делал это каждый год с того дня, когда начал играть в бейсбол. Понимание того, что на самом деле он попал в ад, пришло к нему внезапно. Теперь в раздевалке каждый раз ему попадалось на глаза одно и то же: переодевающийся Коминато Харуичи. Смотреть было нельзя, не смотреть — невозможно. Казуя, так сказать, экспериментальным путем выяснил, что Коминато (даже мысленно называть его по имени было бы ужасной глупостью) на самом деле худой, но жилистый, с тугими мышцами. С такими руками можно далеко отбить. Или обнять так, чтобы все кости захрустели. Его можно было бы прижать к себе, не боясь навредить. Его кожа была чистой и светлой, на ней тонкой линией тянулся шрам над правой бедренной косточкой. Выглядело весьма соблазнительно, хотя Казуя никогда не замечал у себя фетиши на подобное. — Миюки! Курамочи перехватил его после ванной, когда Казуя уже мысленно был в постели и видел девятый сон. Его хмурый вид не предвещал ничего хорошего. Мысли путались: ему явно хотели что-то сказать, это точно будет неприятно, но по поводу чего — предположить было трудно. Савамуры в комнате не оказалось — верно пошел бегать, Маско проводил время тренируя замах — уж слишком больно ударило по самолюбию то удаление из первого состава. — Ты точно ненормальный, — объявил Курамочи, когда дверь за ними закрылась. — А? О чем ты? Все дело в том, что я пообещал и Савамуре, и Фуруе половить их подачи, а в итоге ушел в ванную. — О том, что тебе жить надоело, — Казуя иронически приподнял бровь. — Стоп, чего?! Если из-за тебя опять придется выслушивать оперу «Миюки Казуя — идиот и мудак», я убью тебя. Выражение лица Курамочи нужно было видеть. Так смешно, что следующие несколько минут Казуя ржал, держась за живот и не обращая внимания на неприкрытую ярость и готовность хорошенько стукнуть. — Можешь сказать Савамуре, — отсмеявшись начал Казуя, — что мне внезапно стало плохо... — Настолько, насколько будет, когда Рё-сан узнает? — поинтересовался Курамочи. — Узнает о чем? На самом деле Казуя подозревал, в чем дело, и его это пугало. Каков шанс, что Рёске уже заметил, понял, только убеждается пока в своих выводах? Если так, то ему следовало сделать хоть что-нибудь, чтобы отвести от себя подозрения. В первую очередь — заверить Курамочи, что его выводы ошибочны. — Послушай, мне все равно, что ты залипаешь на парней точно так же, как на девчонок. Хотя я им не завидую: Крис-семпай, например, от твоих взглядов должен был расплавиться еще в прошлом году. Но мелкий Коминато? Как бы там ни казалось, и Рё-сан, может, не любит, когда об этом говорят, но у него определенно комплекс старшего брата. И если он решит, что ты покусился на его драгоценного младшего... — Понял-понял, — примирительно поднял руки Казуя. Отповедь Курамочи его, признаться, вдохновила и успокоила. — Постараюсь сделать так, чтобы у Рё-сана не было повода закопать меня под питчерской горкой. Передавай привет Савамуре. Быстро свалить, даже не закрыв за собой дверь, было предпочтительнее, чем самому столкнуться с шумным кохаем. В спину понеслись ругательства, заставившие Казую улыбнуться. В любом случае он мог быть уверен: у него есть один друг, который поддержит в любом случае, может даже спрячет от Рёске, если в этом появится необходимость. Казуя честно старался вести себя осторожнее. А потом это стало не нужно — они проиграли. Третьегодки ушли, оставив младших собирать себя по кускам и переформировываться, пытаясь до осени создать из остатков более-менее приличную команду. Казуя теперь был капитаном, ему было не до сердечных страданий, не до тонких запястий и оказавшихся очень красивыми глаз. В следующий раз они должны выиграть — с этой мыслью он просыпался и ложился, проводил каждый день, пытаясь понять, как сделать свою команду еще сильнее. Теперь ответственность ложилась на него, он не мог позволить Сейдо упустить еще один шанс. В один из таких вечеров Казуе показалось, что его чувства прошли, как это бывало, когда он забывался в бейсболе. Лучше и придумать нельзя было, потому что теперь, когда он был в состоянии мыслить трезво, пришло осознание, что влюбленность в сокомандника, неважно, Коминато то был, или кто-либо другой, была опасной. В первую очередь для психологического микроклимата и доверительных отношений в команде, а это — непосредственно его забота. Поэтому он почувствовал себя откровенно счастливым, решив, что больше не заинтересован в Коминато. Так он думал вплоть до начала осеннего турнира. До того момента, как снова увидел, сколь надежен Коминато в защите, сколь хорош в нападении и искренен в поддержке товарищей. Казуя, черт возьми, словно прозрел, и это было плохо, очень плохо. На этот раз влюбленность не испарилась из его головы даже под влиянием бейсбола. — На месте Харуичи я бы уже бежал отсюда, — ядовито прошипел Курамочи. Казуя дернулся, но не смог заставить себя отвести взгляд. Судя по словам Курамочи — слишком голодный и выдающий его с потрохами. Впрочем, сейчас все взгляды на стадионе были прикованы к Коминато, пробегающему круг по базам после сольного хоум-рана, вряд ли кого-либо удивило бы внимание двух его сокомандников. Этот удар был красивым, определенно стоил того, чтобы занять место среди самых красивых вещей, которые Казуя видел в своей жизни. Он хотел было отмахнуться от Курамочи с его ядовитыми комментариями, когда вдруг понял. С каких, чтоб ему, пор тот зовет Коминато по имени? Если бы Казую спросили, что может быть хуже, чем влюбиться в сокомандника и ревновать его к каждому встречному, он ответил бы: Рё-сан. Внимательный, исследовательский взгляд ему то ли чудился, то ли действительно прожигал его из-за каждого куста. Конечно, он не верил в то, что Рёске стал бы в этих самых кустах прятаться, все же Курамочи имел привычку немного преувеличивать, особенно когда дело доходило до уважаемого семпая. Но все равно его не отпускало ощущение, что за ним следят, и это не помогало сосредоточиться на достижении его цели, их общей цели. Хуже быть не могло. С этим выводом Казуя тоже поторопился. Боль в правом боку мешала нормально сделать замах, но он все равно не мог рассказать тренеру. Пусть так и было бы правильно, но Казуя боялся, что если его отстранят от игры, они проиграют, снова вылетят в одном шаге от Кошиэна, и кроме всего потеряют тренера. Не то чтобы он не верил в команду, просто знал, что у Оно есть некоторые проблемы с ловлей подач, в частности — Савамуры, хотя и Фуруя порой бросал с такой силой, что поймать было непросто даже ему. А против Якуши было именно что необходимо удержать защиту, на большее Казуя и не рассчитывал, учитывая свое состояние. Он покинул ванную последним, не имея желания ни с кем видеться сегодня, но удача окзалась не на его стороне. — Миюки-семпай! — Казуя остановился, но оборачиваться не стал. В этом не было необходимости, он и так знал, кому принадлежал этот голос. Несколько тихих шагов, и Коминато остановился рядом. — Ты собираешься завтра играть? — О чем ты? — попытался сыграть дурачка он, но натолкнулся на яростный взгляд внезапно неприкрытых челкой глаз и понял: не прокатит. — О твоей травме, — моментально отозвался Коминато. Его агрессивность внезапно показалась Казуе сексуальной. — Ты тоже заметил. Не беспокойся, если буду тянуть команду вниз, сразу уйду с поля. Посчитав на этом разговор оконченным, Казуя поспешил убраться. Хорошо, что есть люди, которых команда волнует не меньше, чем его. Надо бы подумать о том, чтобы сделать Коминато следующим капитаном, решил он. Внимательность и способность анализировать — хорошие качества, при наличии необходимой доли ответственности и силы, чтобы вдохновлять своим примером команду, даже чрезмерная стеснительность не станет помехой. К тому же, у него было еще достаточно времени, чтобы присмотреться и, если примет окончательное решение — воспитать преемника. Сомкнувшаяся на локте рука заставила подпрыгнуть от страха. В монстров Казуя не верил, скорее — в маньяков-убийц, ненормальных питчеров-первогодок и Рёске. Хотя, кто говорил, что первое и последнее — не одно и то же? Тяжело дышащий Коминато не спешил его отпускать, даже когда Казуя выразительно и насмешливо посмотрел на крепко сжимающие его руку пальцы. Покраснел, но все равно держал крепко, словно боясь, что от него сбегут. — А если, — начал он, краснея еще больше, — если меня заботит не победа команды, а ты, семпай? Казуя подумал, что ослышался. — Повтори. — Я сказал, что меня заботит не победа, а ты. — Ты хоть понимаешь, что говоришь? Смущенный Коминато кивнул. И руку все еще не отпустил, хоть уверенности заметно поубавилось. У Казуи вырвался полный отчаяния стон: ну и что ему с этим делать? Прогнать наглеца ко всем чертям, чтобы больше подойти боялся и не лез, куда не просят. Причем самым жестоким способом, потому что нечего подходить с вот такими почти признаниями. — И значит ты не против, если я сейчас тебя поцелую. Не давая времени ни на ответ, ни, тем более, на размышления, Казуя потянул Коминато к себе. И с удивлением понял, что этого от него и ждали, потому что рука с локтя переместилась на плечо, а губы приоткрылись навстречу. План провалился, никто не собирался никуда сбегать. Более того, Коминато чувствовал себя вполне комфортно, притираясь к нему всем телом и неожиданно умело отвечая на поцелуй. Казуя выругался от бессилия. — Больно? — Что? — он поднял глаза и натолкнулся на обеспокоенный взгляд. — Нет, все в порядке, Коми... Харуичи. — Ну не объяснять же, что дело не в травмированных мышцах, а в требующем внимания стояке, появившемся по кое-чьей вине. — Завтра игра, нам лучше разойтись по комнатам. Его тон и недвусмысленный взгляд дали понять, в чем дело. И позволили убедиться, что одно из самых очаровательных зрелищ в мире — заливающийся краской Коминато Харуичи. Наверное, следовало привыкнуть называть его по имени. — Если только ты пообещаешь, что побережешь себя, семпай, — почти требование, но Казуя даже не собирался его отвергать. — Хорошо, — кивнул он. — Мы продолжим этот разговор завтра, Харуичи. На прощание его удостоили короткого поцелуя в щеку, как бы утверждающего, что от своих слов Харуичи отказываться не собирается. Называть его по имени было неожиданно настолько приятно, насколько можно вообще получать удовольствие от таких простых проявлений чувств. Взаимности. Внезапно Казуя почувствовал себя самым счастливым человеком на Земле. Поэтому он и должен был предвидеть, что что-то случится. Рёске перехватил его в коридоре стадиона по дороге из туалета в раздевалку. Завел в тупичок и уставился нечитаемым взглядом. — Ты же знаешь, Миюки, — Рёске доброжелательно улыбнулся, и у Казуи мурашки побежали вниз по позвоночнику, — что если по твоей вине с головы Харуичи упадет хотя бы волос, я оставлю тебя болтаться на самом высоком дереве у ворот школы на твоих собственных кишках, предварительно сделав из них гирлянды. И все это — с невиннейшим выражением лица и таким мягким тоном, словно Казуя был нашкодившим, но любимым ребенком. — Ого, Рё-сан. Звучит как братское благословление, — отшучиваться было не самой разумной тактикой, но Казуя не был бы собой, если бы не сделал этого. — Лучше бы в твоей дурной голове это звучало, как предупреждение, — процедил Рёске, окидывая его недовольным взглядом. И отошел на шаг, давая понять, что разговор окончен. Стараясь не показать своего облегчения по поводу того, что Рёске решил не вмешиваться в личную жизнь брата, пока того не обижают, Казуя обошел его и поспешил отсюда. Но не прошел и нескольких шагов, повернулся, одаряя единственного слушателя лукавой улыбкой и протянул: — И все же, какой-то у тебя извращенный вкус в искусстве, Рё-сан. Просто Казуя любил оставлять последнее слово за собой, пусть даже в спорах с семпаями. Пусть даже с такими страшными, как Рёске. И Харуичи он тоже любил, хоть пока не понимал, насколько на самом деле сильно. А Курамочи мог теперь даже по сто раз на день называть его самоубийцей — быть им оказалось не так уж и плохо.