День взятия Бастилии

— Мы вечно живем в своих детях, — сказал Рене, с улыбкой глядя на то, как Джерри кидает в стену мяч, а потом ловит его. Снова и снова. — Ты поэтому согласился вступить в команду? — спросил Мик. Бесконечно повторяющийся звук ударов начал его раздражать примерно четыре минуты назад, и теперь он всерьез подумывал о том, чтобы достать карабин и прострелить мяч. — Из-за него? — Отчасти. Ты вряд ли поймешь это ощущение, пока у тебя самого нет детей, но, поверь, это замечательно: смотреть на своего сына и знать, что в его жилах течет твоя кровь, и вместе с ним часть тебя проживет больше, чем одну жизнь. Дольше, чем одну жизнь, если можно так выразиться. Мик мог бы сказать, что не планирует заводить детей, но предпочел молча надвинуть шляпу глубже. Он ненавидел спорить с Рене. В основном потому, что тот всегда оставлял за собой последнее слово. * * * Мик с силой надавил ладонью на затылок Рене, заставляя того податься еще ближе, принять член до самого корня. Как будто тому нужны были эти бессловные команды — Рене обожал глубокий заглот, умел задерживать дыхание чуть ли не на четыре минуты, и временами Мик кончал с ним быстро, как мальчишка, которому впервые в жизни перепал отсос. Но сегодня он намерен был продержаться как можно дольше. Пусть Рене покажет все свое мастерство. Стараясь сосредоточиться на прикосновении к грубоватой вязаной балаклаве, а не на всем остальном, Мик запрокинул голову, упираясь спиной в стену: — Давай, приятель, соси, поработай как следует, — пробормотал он, закрывая глаза, и тут же подумал, что будет досадно, если Рене решит на эти слова ответить. Иногда тот так делал специально, чтобы подразнить — вдруг останавливался, отстранялся, пережав член Мика так, чтобы тот не кончил, и смотрел снизу вверх таким напряженным взглядом, что становилось жутко. Но на этот раз Рене даже не замер, наоборот — послушно следуя команде, он ускорился, нежно перебирая большим пальцем тяжелые яйца, поглаживая основание члена, водя другой рукой вверх и вниз по бедру, ероша ладонью жесткие волоски, отмеряя темп собственных движений. Он поднял ее выше, к животу, накрыл ладонью шрам, оставшийся после вскрытия, и на секунду чуть откинулся в сторону, почти полностью выпуская член Мика — головка скользнула по твердому небу до самых зубов — опасных, угрожающе острых — но тут же, едва глотнув воздуха, снова принял член целиком, в два рывка. Повел головой чуть влево, опять откинулся назад, но уже медленно, плавно, выгибая язык так, чтобы провести им по всему стволу. А потом — то же самое. Снова. И еще раз. И еще. Рене вжал кончики пальцев в шрам так сильно, как будто хотел разорвать его ногтями, но Мик этого не чувствовал. Он не чувствовал уже ничего, кроме влажно сокращавшейся глотки, в которую он точно проникал все глубже с каждым толчком вперед. — Черт, дьявол, — прошипел он сквозь стиснутые зубы и, резко вскинув бедра, стиснув кулаки, кончил. Оргазм прокатился по всему телу мгновенно, прошил его разрядом тока, и Мику оставалось только привалиться к стене, надеясь, что через пару секунд дрожь в ослабевших коленях сойдет на нет. Только опустив взгляд, он понял, что вцепился в балаклаву Рене слишком сильно, та чуть съехала, обнажая участки более бледной кожи вокруг глаз. В правой брови поблескивали ниточки седины. — Бастилия, — хрипло выдохнул Рене, и Мик не задумываясь разжал пальцы. Это было их стоп-слово. Рене почти никогда его не использовал, хотя порой их игры были опасными. Он только молча улыбался, когда ему в шею упиралось лезвие кукри или когда огонек зажигалки скользил по его груди, заставляя седеющие волосы спекаться в неровные ломкие комки, но стоило Мику хоть на полдюйма приподнять край балаклавы, и это всегда кончалось вот так: «Бастилия». Однажды Рене прямо ему сказал: «Профессиональная гордость должна быть сильнее личной привязанности». Мику осталось только согласно кивнуть: да, это он прекрасно понимал. Если бы он сам носил маску, то тоже никому бы не позволил ее снять. Даже тому, кого любит. Даже тому, кто любит его самого. — Извини, — сказал он. Рене молча осторожно расправил балаклаву, запустив пальцы под ее край, и только потом медленно, плавно поднялся с колен. Он потянулся за поцелуем, как будто без слов прося прощения за эту чрезмерную осторожность — и, конечно, Мик его простил. Подавшись вперед, он обхватил Рене за плечи, притянув к себе ближе, прижался губами к его влажно блестящему приоткрытому рту и привычно собрал с языка свой собственный вкус. Давно, когда они только начали спать вместе, это казалось Мику чертовски неприличным, неправильным, но Рене научил его смотреть на вещи иначе. * * * — Как коммунисты называют своих КОТЯТ? — Что? — КОТЯТ! У меня есть симпатичный черненький КОТЕНОК, и ему нужно достойное ИМЯ! Которое понравится ЛЮБВИ ВСЕЙ МОЕЙ ЖИЗНИ! Так как коммунисты называют своих КОТЯТ?! — Васька. Или Барсик. — Отлично. Вот славное имя для убийцы мышей! Слышал, котенок? Отныне ты больше не РЯДОВОЙ, я нарекаю тебя СЕРЖАНТ БАРСИК! До возвращения Мику казалось, что он немного скучает по шуму общей столовой. Теперь он понял, как сильно заблуждался. — Откуда у тебя этот котенок? — ТЫ ДОЛЖЕН ОБРАЩАТЬСЯ К СЕРЖАНТУ БАРСИКУ ПО ИМЕНИ! — Джейн поднял котенка на вытянутых руках. — Он этой ночью проник на нашу базу тайно. ОН — ПРИРОЖДЕННЫЙ РАЗВЕДЧИК! Думаю, его впустил тот, кто принес тебе эту фотографию, которую ты прячешь под газетой. Наверняка это была МИСС ПОЛЛИНГ. — Вот еще. Мисс Поллинг не стала бы так просто пускать на базу каких-то котят. — ГОВОРИ О СЕРЖАНТЕ БАРСИКЕ С УВАЖЕНИЕМ, РЯДОВОЙ! Он не «какой-то котенок». ОН ДОСТОИН СВОЕГО ЗВАНИЯ! ЕГО МЯУКАНЬЕ СОТРЯСАЕТ ЗЕМЛЮ! Мик придвинул ближе свою полупустую кружку с кофе: непроницаемо-черная гладь, отблеск висящей над столом лампы — ее свет никогда не гас даже по утрам, когда был явно лишним. — Кто-то передал тебе какую-то фотографию, mein Liebling? Можно мне взглянуть? — Ты не увидишь ничего нового. Это твой снимок. — О, верно. Похоже, это лаборатория, которую мне предоставил мистер Грэй Манн, наверное, в тот период, когда я уже... Мик спросил себя, имеет ли смысл снова привыкать завтракать под гомон голосов всей команды, или их отряд расформировали насовсем и скоро они снова покинут базу, на этот раз — точно навсегда. — Хочешь, я тоже буду называть тебя «любимым» при всех? — шепнул ему на ухо Рене. В ответ Мик молча покачал головой. Чем меньше слов, тем лучше, к тому же они все равно потеряются в общем шуме. Рене положил ладонь ему на колено. Мик опустил свою руку сверху, нежно погладил его запястье, чувствуя, как отзывается в подушечках пальцев чужой пульс. Восприняв это как предложение продолжить, Рене, прижавшись к Мику плечом, повел ладонь выше, до самой ширинки, и поддел ногтем язычок молнии. — Хватит, приятель. Я помню, что твои руки могут творить чудеса, но давай не за столом. — Иногда ты ведешь себя как типичный новозеландец, — фыркнул Рене, чуть отодвигаясь. — За закрытыми дверями — что угодно, а при свидетелях даже за руки не взяться. — И много новозеландцев ты знаешь? — Знавал нескольких, — сделав неопределенный жест, тот вернулся к своим тостам, оставив Мика наедине с рокотом чужих голосов, раздражающим ярким светом и запахом дешевого кофе, почти лишенного вкуса. Рене говорил ему о Новой Зеландии и раньше — ничего конкретного, несколько общих фраз и причудливых имен, — но теперь эти слова звучали совершенно иначе. Хотел бы Мик никогда ничего не знать про Новую Зеландию. И своих родителей. Особенно мать — отец оказался просто заурядным трусом, а вот в ее надменности было что-то невыносимо оскорбительное. Отпив кофе, Мик прикрыл глаза, и его снова окружили чужие голоса: — Ты выглядишь счастливым на этом снимке. — Конечно. Я же занимаюсь любимым делом. Видишь эту замкнутую систему из трех почек? Я потратил много времени на создание жизнеспособной версии. И то, что я позволил себе улыбнуться, вовсе не значит, что я по тебе не скучал. Не знал, что в лаборатории есть камера. Наверное, мистер Манн имел далеко идущие виды на мои исследования. Или та команда. — Они о тебе заботились. Явно хорошо кормили. — Кормили не лучше, чем здесь. Просто, как оказалось, с возрастом я приобрел привычку переедать в эмоционально тяжелые периоды. Так что моя упитанность — не следствие чрезмерной заботы. Наоборот. Но обещаю, что, пока ты рядом, это не повторится. — Ничего страшного, если повторится. Мне нравится стройный доктор, но потолстевший выглядит ничуть не хуже. — Давай избавимся от этого фото. Мне не нужны лишние напоминания о совершенной ошибке. И о всех тех людях. Не заставляй меня чувствовать себя виноватым перед тобой и остальными. — Если ты так настаиваешь, то... — Эй, голубки, у вас не найдется лишнего куска ВЕТЧИНЫ для СЕРЖАНТА БАРСИКА? Он ГОЛОДЕН! ОН ВОЕТ ОТ ГОЛОДА! — Он не воет, а пищит. Как девчонка. Ты вообще уверен, что это кот, а не кошка? — ЭТО ТЫ ПИЩИШЬ, КАК ДЕВЧОНКА! Мик со вздохом поднялся из-за стола, чувствуя легкую мигрень. Он завтракал бы в фургоне, как раньше, но ему нравилось сидеть рядом с Рене, а тот любил наблюдать за командой и никогда не упускал возможности побыть с остальными, если они собирались все вместе. Он коллекционировал чужие тайны, как некоторые собирают спичечные коробки. Или отрубленные головы. * * * Рене был прирожденной шлюхой. Грубая фраза, но ему самому она всегда нравилась. Рене сам не раз говорил, что всегда любил задания, включавшие в себя соблазнение цели, поэтому за годы работы на разные агентства разведки он побывал во множестве чужих постелей, особенно в молодости. А теперь ему приходилось ограничиваться компанией Мика, но Рене утверждал, что ему этого достаточно. «В верности тоже есть своя прелесть, — говорил он. — Une amour, une vie, и так далее». Может, он действительно так думал, может — подстраивался под обстоятельства. Тяжело верить на слово Шпиону, даже если провел с ним бок о бок не один год, но Мику слишком нравилась мысль о том, что теперь Рене принадлежит только ему, чтобы сомневаться в верности. К тому же всякий раз, когда они оставались наедине, Рене как будто пытался затрахать Мика до смерти. Вряд ли у мужчины его возраста хватило бы сил на измены после подобного. Иногда это был просто секс — быстрый, как правило, к тому же грубый — но временами Рене просил о чем-нибудь особенном, и Мик уже давно ни в чем ему не отказывал, хотя в начале некоторые вещи казались ему чертовски странными. Он до сих пор ясно помнил тот раз, когда впервые согласился помочиться на Рене. Тот уговаривал долго, предлагал: «Представь на моем месте Синего Шпиона, если так тебе будет проще», — но от этого проще не становилось, а Рене повторял просьбу раз за разом, настойчиво, пусть и не чересчур часто, до тех пор, пока, наконец, Мик не решился попробовать. Не в спальне Рене, где они трахались обычно, даже не в фургоне, хотя тот уже весь пропитался запахом Мика, его пота, кожи, слюны и мочи — как бы тщательно ни были завернуты банки, при езде все равно начинали подтекать. Нет. Они ушли вдвоем в душевую среди ночи, когда туда больше никто бы не зашел. В холодном свете ламп балаклава Рене выглядела почти алой; он всегда принимал душ в одиночку после того, как остальная команда уйдет, и наверняка снимал ее, но от Мика он прятал лицо так же, как от остальных. Остальную одежду он снял, молча опустился на колени и расстегнул ширинку Мика. Тот на секунду подумал отказаться — и воспоминание об этой мысли до сих пор его царапало — но, опасаясь, что лишится доверия Рене, подался ему навстречу, чувствуя привычное влажное тепло приоткрытого рта. Отсос не занял много времени: расслабленные мягкие губы, язык на головке, пальцы, размазывающие вверх-вниз обильно выпущенную слюну — Рене знал, как заставить его кончить быстро, а Мик не видел смысла ему сопротивляться: иногда все удовольствие заключается в том, чтобы плыть по течению, зная, куда оно приведет. Глотать Рене не стал. Он чуть откинулся назад, запрокинул голову, придерживая член Мика рукой, и сперма выплеснулась ему на шею, чуть ниже кадыка. Мик замер, глядя на то, как белесые капли сползают к ямке между ключиц. Он знал, что должен делать дальше, помнил: Рене подождет столько, сколько понадобится, об этом они тоже договорились заранее, — но это «столько, сколько понадобится» казалось самому Мику ужасно долгим, гораздо хуже, чем многочасовое ожидание момента, когда жертва, наконец, окажется в перекрестье прицела. Он не мочился уже часов пять, и после ужина мочевой пузырь ощутимо ныл. Член был влажным от слюны Рене, сжался от холода, но прикосновение пальцев отозвалось в паху приятным теплом. Отводить взгляд Мик не стал. Он чуть приподнял руку, направляя струю немного выше, чтобы смыть с Рене сперму, тот замер, немного выгнувшись, чуть застоявшаяся, ярко-желтая моча потекла по его бледной шее, повторяя узоры неглубоких морщин, и устремилась ниже — сквозь редкие волосы на груди, мимо свода ребер и впадины пупка, к возбужденно приподнявшемуся члену. Рене стер ее с живота, размазал по ладони и этой влажной рукой начал дрочить резкими, отрывистыми движениями, сначала запрокинув голову до хруста в шее, а потом вдруг снова подавшись вперед, чтобы прижаться приоткрытым ртом к еще безвольно болтающемуся члену Мика, надеясь поймать пока не упавшие на пол последние капли. Моча будто полностью смыла привычный запах Рене, вместе с его лосьоном для бритья, отдающим пачулями одеколоном и табаком десятка выкуренных за вечер сигарет. Мик пометил его, как животное метит территорию. Сделал своим. Мысль об этом пробила его насквозь, как молния, как прицельно пущенная пуля, и все тело разом наполнилось болезненно острым возбуждением. Дело было не только в сексе. Ему принадлежал другой человек. Полностью. Безгранично. Он физически чувствовал эту принадлежность. Тогда, с силой загоняя член в мягкое, подрагивающее горло Рене, он чувствовал это, и до сих пор острое, как нож у горла, это ощущение было с ним. И после расставания оно стало только острее. Мику было все равно, с кем Рене трахался раньше — с мужчинами, женщинами, в Англии, Дании, Штатах, Советском Союзе или Алжире, — все они остались в прошлом. Теперь Мик был его хозяином, и Рене не уставал об этом напоминать. Мысли о Новой Зеландии все портили. Мик так и не успел толком поговорить с Лор-Ной и Билл-Белом, почти ничего не узнал о месте, где появился на свет. А Рене был там, как сам говорил, «тридцать с лишним лет назад», то есть тогда, когда Лор-На и Билл-Бел были еще молоды. Возможно, он с ними виделся, общался, втирался в их доверие, чтобы подобраться ближе к ученому совету или министрам. Возможно, Рене с ними спал. В глубине души Мик понимал, почему именно эта мысль его так беспокоит, но он упорно гнал ее прочь, говоря себе, что стоит меньше общаться с Джерри и перенимать его параноидальные мысли. Пусть даже для самого Джерри паранойя оказалась не напрасной. * * * По крайней мере, Джерри знал о своем биологическом отце больше, чем Мик. Порой Билл-Бел снился Мику: сидящий или стоящий у изголовья кровати, полускрытый тенями, иногда он молчал, иногда говорил какие-нибудь простые, клишированные отцовские фразы, вроде: «Мне жаль, что я не познакомился с тобой раньше». Эти сны были такими реалистичными, что до самого пробуждения Мик верил: это все происходит на самом деле. Интересно, хотел бы Билл-Бел узнать его ближе? Хотел бы Билл-Бел жить вечно в крови Мика и его возможных детях? * * * Рене обожал игры со связыванием в любом виде. К счастью для него Мик, как и любой фермерский сын, прекрасно разбирался в узлах. Они перепробовали множество разных вариантов: о некоторых забывали, как о неудобных, к другим возвращались снова и снова. Руки, связанные вместе у самой поясницы, притянутые к согнутым ногам так, что Рене приходится выгибаться всем телом, чтобы удержать равновесие, избежать боли, и он выглядит обманчиво беззащитным: открытые любым прикосновениям бледный живот, напряженная шея, отведенные назад плечи — Рене со вздохом облегчения расправляет их, стоит Мику повалить его на спину, раздвигая ноги шире, тогда тянущаяся вдоль поясницы веревка провисает, позволяя немного расслабиться. Вариант попроще: Рене лежит, уткнувшись лицом в подушку, его ноги связаны двумя веревками, щиколотки притянуты к бедрам, колени разведены так, что яйца и член выставлены напоказ. Мику нравится оставлять его в такой позе на несколько минут после секса, просто чтобы им полюбоваться: у Рене красивое тело, кожа истончилась с возрастом, но мышцы по-прежнему крепкие, сильные. Вариант еще проще: руки привязаны за запястья к спинке кровати. Это не так красиво, как сложная паутина из протянутых веревок и плоских узлов, но зато занимает куда меньше времени. На этот раз они выбрали именно этот расклад — быстрый и легкий, идеально подходящий для секса в жаркий воскресный полдень. Свежие простыни, новые, еще крепкие веревки, привычно скрипящая кровать, поблескивающий нож на полу рядом. Нож Рене — компактный, элегантный, хорошо ложится в любую ладонь. — Покажи, как сильно ты меня любишь, — с улыбкой шепнул Рене, когда Мик чуть сплюнул на ладонь и обхватил влажной рукой его член, прежде чем пристроить свой собственный у уже растянутой и смазанной дырки. Рене нравилось готовиться заранее — «не тратить в постели время попусту», как он однажды пояснил. — Обязательно. Рене вскинул зад, поторапливая Мика, и тот резко подался вперед. Немного слишком резко, но останавливаться он не собирался. — Те deseo, — выдохнул Рене, раздвигая ноги шире. Еще несколько толчков вперед, до конца, потом — назад, так же резко, и Рене с тихим вздохом дернулся Мику навстречу, не желая отпускать. Никакого общего ритма, никакого единого темпа. Мик вжимал Рене в постель всем телом, дроча ему резкими, отрывистыми движениями, слыша, как во всем теле отдается эхом его собственное сердцебиение — во рту, в паху, в глотке оно грохотало, как приближающийся поезд. Рене двигался всем телом, порой точно пытаясь вырваться из слишком тесных объятий, выгибаясь, запрокидывая голову, насаживаясь на член Мика, он сбивчиво шептал бессвязные фразы на разных языках, никак не складывавшиеся в единое целое, простые «Еще» и «Сильнее» перемежались с «Te amo», «Mais rápido», «Mi hijo». И, пытаясь вспомнить значение этих слов, разобраться в них, Мик вдруг почувствовал где-то внутри обжигающую злость. Что-то его раздражало, мучило, сбивало с толку хуже, чем камень в ботинке или волос на линзе, и он не мог понять, в чем именно дело. Рене с стиснул его ногами, притягивая к себе как можно плотнее, и Мик кончил, чувствуя не столько удовольствие, сколько облегчение. — Неужели это все? Ты меня разочаровываешь, — тихо сказал Рене, откидываясь на подушки. — Пока нет, — Мик снова обхватил его по-прежнему стоящий член рукой, провел большим пальцем от середины ствола до головки — слишком медленно, специально, чтобы услышать, как Рене с досадой шипит сквозь стиснутые зубы. А потом наклонился и поднял с пола нож. Ножи решают любые проблемы. Мик прижал лезвие к коже Рене между ребер, слева, там, где легко достать до сердца. Еще один плевок на руку, снова торопливая, грубая дрочка и все то же царапающееся где-то внутри раздражение, которое стало только острее, когда с негромким стоном Рене, наконец, кончил в его ладонь. Мик вдруг подумал, что, может быть, должен что-то узнать. — Поиграем в вопросы и ответы? — Мик вытер руку об простынь и плотнее стиснул теплую, как плоть, рукоятку ножа. Рене усмехнулся и кивнул, чуть запрокинув голову. Светившее в окно солнце наполняло тенями все его морщины — на шее, в уголках глаз они казались глубже, чем обычно, он выглядел почти стариком. — Почему именно я? — спросил Мик, водя острием по нижнему своду ребер Рене. — Почему из всех ты выбрал меня? — Даже если небезосновательно предположить, что моей харизмы хватило бы на соблазнение любого, сколько-нибудь заинтересованного в мужском обществе, у меня был не такой уж большой выбор. — Рене улыбнулся. — Четыре кандидата: один — чересчур огромный и чересчур романтичный, второй — чересчур высокий и чересчур экзальтированный, у третьей — шрамы вместо большей части лица и ужасная дикция, но это не самые заметные ее проблемы... — Это — тот, о ком я думаю? — Это — та, о ком ты думаешь. Словом, ты был единственным человеком, близость с которым не обещала ни чтения стихов, ни сожжения заживо, ни превращения в экспонат кунсткамеры. — Ты должен отвечать честно, или я сделаю тебе больно, — предупредил Мик, надавливая на рукоятку. Кожа подалась легче, чем он предполагал, и из-под лезвия скатилась пара капель крови. — Предполагается, что я не должен этого хотеть? — Рене улыбнулся снова, но на этот раз совершенно иначе. С азартом и любопытством. Похоже, эта игра ему нравилась. — Хорошо. Тогда вот тебе честный ответ: ты сразу меня заинтересовал, но вначале это не было плотским влечением. Я просто хотел узнать тебя поближе и воспользовался удобным шансом. Эти слова звучали как правда, и, наверное, были правдой, но не той, которую Мик собирался услышать. По крайней мере, не всей. — Так когда ты был в Новой Зеландии? — Давно, mon chéri. Определенно до того момента, как ты появился на свет. Мик на секунду остановился. Эта фраза точно толкнула его в спину. — Зачем ты туда прибыл? — спросил он, медленно ведя лезвие ниже, до середины живота, а потом обратно вверх, как будто хотел изобразить на теле Рене такой же след, как тот, который оставила на нем самом Классическая Команда. — Интерпол хотел узнать, что из себя представляет Новая Зеландия, и я удовлетворил это любопытство. Он произнес слово «удовлетворил» с таким нажимом, как будто речь шла о чем-то немыслимо неприличном. Кончик ножа скользнул выше, по грудине — до самой ключицы. Рене вздрогнул, приоткрыл рот, делая глубокий вдох, и, придвинувшись вплотную, Мик потерся коленом о его член, а потом снова надавил на нож, на этот раз — чуть сильнее, разрез получился немного глубже. Рене нравилось чувство опасности, и в этой игре его вполне можно было обойти. Мик не понимал толком, зачем, но чувствовал, что пока не добрался до своей цели. — С кем ты там имел дело? С местными учеными? — С ними тоже, хотя в основном с политиками. Составил компанию нескольким очаровательным дамам, которым не хватало разнообразия в личной жизни, а я рад был им помочь. Вот он, вопрос, который нужно было задать: — Лор-На Ман-Ди была одной из них? — Да, — выдохнул Рене и тут же напряженно замер. Его зрачки сузились. В голове у Мика что-то щелкнуло. Он как будто начал вспоминать что-то, чего помнить никак не мог. — Так ты спал с моей матерью? — Бастилия, — Рене покачал головой. — Хватит на сегодня. Ты знаешь, как развязать мне язык, но, уверен, я найду своему языку лучшее применение. Он облизнул губы, раскрыв рот достаточно широко, чтобы Мик мог увидеть влажный блеск зубов. — Нет, я хочу узнать кое-что еще, — сказал он. — Одну вещь. Всего одну. Рене приподнял бедра, раздвигая ноги шире. Он знал как завести Мика в любой момент, даже если тот только что кончил или был в не самом подходящем настроении — Рене знал, что сказать, о чем напомнить, как прикоснуться. Он был безупречен. Ни одной осечки. Но сейчас вместо возбуждения Мик чувствовал только смутную холодную тяжесть, как будто на живот положили тяжелый камень. И Рене это явно заметил. — Бастилия, — повторил он, ерзая и пытаясь ухватить кончиками пальцев край обхватывающей запястье веревки. Мик наклонился вперед, погладил Рене по шее, как будто хотел успокоить, а потом подцепил край балаклавы. — Бастилия. Мик потянул вверх. — Бастилия, — твердил Рене, выкручиваясь из плотно стянутых веревок, но Мик его даже не слышал. — Бастилия, Бастилия, Бастилия… Мик сорвал балаклаву одним резким движением, а потом его пальцы разжались, и она упала на постель. Джерри, конечно, походил на Рене, но это было то сходство, которое можно заметить только если знать заранее: что-то общее в форме подбородка и лба. А вот сходство с самим Миком было куда более очевидно. Немного другие пропорции, но те же черты. Скулы, крылья носа и носогубные складки, виски и угол нижней челюсти, даже форма бровей — когда годами рассматриваешь людей через оптический прицел, начинаешь воспринимать любое лицо как совокупность деталей, мелких особенностей. Глаза посажены иначе, но разрез почти такой же, и, глядя в них, Мик спросил себя, как вышло, что он не видел этого раньше. Даже цвет радужки тот же, один в один. Потом он сказал себе, что все может быть простым совпадением. Бывают же удивительно похожие друг на друга люди, он сам так однажды чуть не пристрелил вместо заказанной жертвы абсолютно постороннего мужика. Несколько секунд он держался за эту надежду обеими руками. — Теперь ты понимаешь, почему я предпочел бы не рассказывать во всех подробностях о моем знакомстве с Лор-Ной? — ровным тоном спросил Рене, потирая чуть ободранное об веревку запястье. — Лгать о том, что я не был в Новой Зеландии, было бы не совсем разумно, чем тоньше слой лжи, тем легче с ним справиться. — Ты с ней... Выходит, ты — мой... — Мик сделал глубокий вдох и заставил себя произнести эту фразу целиком: — Ты мой отец. — Твой отец — покойный мистер Манди. Я — всего лишь мужчина, который много лет назад пару раз занялся сексом с твоей биологической матерью. Понимаю, тебе непросто это принять, но постарайся думать обо мне как о человеке, которого впервые встретил здесь — ведь так оно и есть. — Ты все это время знал. Знал, что я — твой сын, но это не помешало тебе со мной трахаться. — Превосходно трахаться. Будь я немного более тщеславен, сказал бы, что ты унаследовал от меня некоторые особые таланты, — улыбнулся Рене. — Честно говоря, я не ставил себе целью сблизиться с тобой в этом смысле, но, по-моему, вышло неплохо. — Как ты можешь об этом говорить так спокойно? — Наконец сбросив с себя оцепенение, Мик вскочил с кровати так, точно простыни вдруг превратились в листы раскаленного добела металла, сжигающие его тело до самой кости. — Как ты... Он задохнулся, не зная, что еще сказать. Торопливо натягивая штаны, накидывая на плечи рубашку — только бы одеться и уйти отсюда как можно скорее — Мик чувствовал, как дрожат его руки. Будто внутри сломался какой-то важный механизм, и теперь он не может больше контролировать собственные движения. — Разве что-то изменилось? — Рене пожал плечами, полусадясь. — Никому не станет хуже из-за того, что мы продолжим вместе спать. Мы не наплодим больных детей. Мы не нарушим ни одного закона, тем более, что официально мы не родственники. Ты же говорил, что тебе все равно, с кем кувыркаться в постели? Ayant risqué une fois, on peut rester heureux pour toute la vie. Никто не даст тебе то, что даю я. Нечто внутри Мика твердило, что это правда, так оно и есть, и он все равно уже несколько лет трахал своего отца как последнюю сучку. Мик заставил этот голос замолчать. — Никогда больше, никогда, блядь, больше не прикасайся ко мне. Даже не подходи. Мик стиснул руки в кулаки, жалея, что не сможет ударить этого человека. Рене. Своего отца. Он повернулся спиной, чтобы уйти, и слишком поздно понял, что совершил ошибку: Рене взял его в захват, начал душить — Мик пытался вырваться, но справиться с опытным убийцей, получившим такую фору, было почти невозможно. Пульс снова отдавался эхом по всему телу, но теперь это ощущение было пугающим. В глазах потемнело, Мик почувствовал, как немеет его рот, а потом — и все лицо. Падения на пол он не ощутил. * * * — Пожалуйста. Как только очнется — будет как новый. Воспоминания о последней паре часов сотрутся. Возможно, у него опять до завтрашнего полудня будут трястись руки, не знаю, что можно сделать с этим побочным эффектом. Их штатный Медик — Эрих Карл Людвиг, также известный как Адольф Клаус, Рудольф Сигард и под россыпью других, таких же фальшивых имен — отключил стационарную медицинскую установку и расстегнул ремни на запястьях Мика. В воздухе все еще чувствовался неприятный запах распиленной кости, но вскрытый череп зажил за несколько секунд, а вслед за ним затянулся и покрывавшая его кожа. Задетые пилой волосы не отросли, но Мик никогда не уделял своей стрижке должного внимания и вряд ли заметит, что несколько прядей обрезаны неровно. — Merci. На этот раз ты куда послушнее. — Я буду послушным ровно до тех пор, пока не найду твоего сообщника, не убью его и не заберу все материалы. И не утоплю всех котят. — Этого не случится, — Рене пожал плечами, раскуривая сигарету. — Я хорош в шантаже настолько же, насколько ты — в медицине. Так что тебе придется подыгрывать мне каждый раз, нравится это тебе или нет. Покажешь зубы — и у Сержанта Барсика появится рыжая сестренка. Или братишка. А у твоего русского медведя — еще пара интересных снимков, на которых ты уже не будешь выглядеть просто разжиревшим от тоски по его объятьям. Кстати, удивлен, что эта ложь сработала. Как думаешь, сколько фотографий я должен буду ему передать, прежде чем он все поймет? Копии собранных в лаборатории Грэя Манна материалов Рене показал Эриху, еще когда они только договаривались о сотрудничестве. Не все, только самые впечатляющие, например — серию фотографий, на которых котята появлялись на свет; по какой-то причине Эрих не обеспечил их естественным путем для выхода наружу, поэтому созданные им дьявольские твари попытались прогрызть, прорвать изнутри вздутый купол его живота. Двум из полутора дюжин удалось пробиться даже сквозь мышцы, и они вывалились на пол, покрытые кровью, слизью, обрывками плоти. Кажется, Сержант Барсик был одним из них. Остальных Эрих вытаскивал из себя голыми руками, морщась от боли, направляя на себя алый луч медицинской пушки. Кадры были отсняты с такой частотой, что при желании Рене мог бы склеить из них киноленту. — Кстати, как тебе удалось получить столько рыжих котят? В твоем виварии были только черные и серые кошки. Удачное совпадение рецессивных генов? Или ты использовал не только собственный человеческий материал? — Заметив, как Эрих стиснул челюсти, Рене кивнул собственной догадке. — Чей именно? В их команде было немало рыжих. Солдат? Скаут? Пулеметчик? — Замолчи, пока я тебя не кастрировал. Пустая угроза. Он точно знал, что Рене не блефует, и, случись что, его друг обеспечит доставку всех фотографий и сопутствующих материалов — точно в срок, по нужному адресу, лично в руки, если потребуется. — О, все-таки Пулеметчик. Ты в большой беде, друг мой. Может быть, твой медведь смирится с твоим безумием. Может быть — хотя и маловероятно — он простит тебе то, что ты хотел утопить собственных детей. Но не то, что ты залетел от другого Пулеметчика. — Я не залетел от него, как ты выражаешься, а всего лишь использовал искусственно выращенные копии его органов в качестве субстрата. И котята — не мои дети, они — просто эксперимент. В это Рене не особенно верил: «просто эксперимент» Эрих мог поставить на ком угодно, но выбрал самого себя. Захотел произвести на свет новую жизнь — и, возможно, котята были всего лишь репетицией чего-то большего. Все мы продолжаем жить в своих детях. Капля бессмертия, доступная почти каждому. — Миша — здравомыслящий мужчина и, убежден, он вполне в состоянии все это понять, — добавил Эрих. — Так ты убежден? — Рене выпустил дым ему в лицо, и тот поморщился. Нет, конечно, нет. Он солгал. Рене верил его оправданиям: основной причиной появления котят на свет было научное любопытство, ведь одно дело — пересадить мужчине матку животного, и совсем другое — попытаться сформировать нечто аналогичное искусственно. А потом к любопытству примешалось немного чувства одиночества, желание найти новых спутников, новых друзей после роспуска команды — если, сочетая инъекции с облучением, можно сделать более разумным и выносливым декоративного голубя, то кошку подобные опыты могут превратить в нечто удивительное. Сопоставимое по развитию с приматом. В какой-то момент, конечно, Эрих понял, что созданные им существа больше похожи на дантовских демонов, чем на верных друзей, и он запланировал их уничтожение, но не успел этим заняться. С точки зрения Эриха это все звучало как логичное объяснение. Но вряд ли оно оказалось бы таким же с точки зрения человека, привыкшего ценить чужие жизни и ставящего семейные узы превыше всего. Далеко не каждый согласится жить под одной крышей, в большом мире, вдали от респауна, с тем, кто способен на такое, а уж тем более мало кто захочет, чтобы кто-то вроде Эриха — кто-то, способный выпотрошить заживо даже самого себя, а потом убить тех существ, ради которых это сделал — знал, где живут его сестры. Миша достаточно умен, чтобы сделать правильный выбор между безнадежно сумасшедшим, безнадежно склонным к деструктивности стареющим немцем и своей семьей. Поэтому до тех пор, пока не найдется лучшее решение, Эриху придется помогать Рене справляться с любопытством Мика. Снова и снова. Тот слишком хочет узнать правду, чтобы однажды остановиться, но, может быть, это удастся изменить. Поправить раз и навсегда. Он слишком хорош, чтобы отказываться от него полностью. Мысль о Лор-Не, неизбежно приводящая к правде, уже укоренилась в его мозгу, ее не так просто уничтожить, но Рене верит в способности Эриха отыскать решение этой проблемы — ради всеобщего блага. — Когда твой дорогой Мик придет в сознание, я скажу ему, что у него был тепловой удар. Возможно, он даже поверит. — Будь убедительным, ты это умеешь. Спасибо еще раз, — улыбнулся Рене. — Приятного вечера. «И до встречи», — этого он не произнес вслух, но они оба знали, что не в последний раз говорят о подобных вещах.