Просчитался

Просчитался Хорошо быть молодым и красивым. А быть при этом еще и богатым – это вообще замечательно. И дон Джулиан Эрмозино все усилия прилагал для того, чтобы соединить эти три качества в одном человеке – то есть, конечно же, в себе. Он был молод, красив – и всячески старался красоту сохранять и поддерживать, для чего никогда не работал, спал по десять часов в сутки и ел только изысканные блюда. А вот с богатством было сложно. Семья Эрмозино, конечно, была очень знатного происхождения. Эрмозино неимоверно гордились древностью своего рода и великими заслугами предков перед основателем Фартальи, королем Амадео Справедливым. Но с тех пор род изрядно обеднел, так что Джулиан к двадцати пяти годам в долгах был по уши, и изыскивал средство поправить дела. А средство он видел только одно: очень удачно жениться, капитализировав свое древнее происхождение и благородную фамилию. Рецепт был прост и испытан множеством бедных, но благородных дворян: найти богатую пожилую вдовушку или некрасивую наследницу большого состояния, обольстить ее – и готово. Вот только Джулиан слишком любил удовольствия, чтобы ради денег от них отказываться, потому женушку следовало при этом выбирать еще и покладистую или глупую. А желательно чтоб и то, и другое одновременно. Выбор, к сожалению, был невелик: дамы при деньгах надолго безмужними не остаются, а таких как Джулиан, в столице пруд пруди. Джулиан вздохнул тяжко, махнул рукой на попытку найти богатую женушку в столице и отправился в провинцию, в родовые земли. Земли-то хоть и считались доменом Эрмозино, но на самом деле были давным-давно сданы в аредну кредиторам на самых невыгодных для Эрмозино условиях. И все, что оставалось в непосредственном владении Эрмозино – полуразрушенный замок Кастель-Эрмозино, возле города Формоза, да два десятка акров прилегающей земли. И жалкий особнячок в самой Формозе, с совершенно кошмарным интерьером (ибо все деньги уходили на поддержание пристойного внешнего вида, на ремонт внутренней отделки уже ничего не оставалось). Зато в родной провинции богатых незамужних или вдовых дамочек было куда больше. Джулиан развернул охоту и довольно скоро перед ним встал нелегкий выбор из трех самых подходящих и богатых кандидаток. Уродливая дочка одного из самых богатых местных доминов, вдовая дочь известного виноторговца (того самого, чей отец одним из первых в провинции занялся разведением новых сортов винограда и выделкой новых вин, начал с простого винодела, а потом развернул торговлю на всю страну), и сестра владельца гобеленовой фабрики. За доминской дочкой давали богатое приданое, за сестрой гобеленщика – половину дела при условии участия в этом самом деле. Сестру Джулиан с сожалением отмел именно по этой причине: в торговых делах он смыслил еще меньше, чем в изготовлении гобеленов. Хотя оная сестрица была из себя даже недурна, единственный ее недостаток заключался в непроходимой глупости (бедняжка в раннем детстве упала с лошади головой вниз и с тех пор застыла в девятилетнем возрасте, ее с трудом удалось научить читать и кое-как писать, и даже в тридцать лет она вела себя как ребенок и играла в куклы), но Джулиан прекрасно понимал, что ее денежек он так просто не увидит: всё в руках ее хоть и престарелого, но ушлого и цепкого братца. Доминскую дочь тоже, по размышлении, Джулиан из списка невест вычеркнул. Уж больно она была страшной: толстая, с двумя здоровенными бородавками на щеке, и при этом очень умная, это Джулиан понял сразу. От такой по дамам не побегаешь и деньги из нее особенно не потянешь. Хотя… может, если ее ублажать как следует… Но сама мысль о том, чтобы ублажать такую уродину, Джулиана пугала. Так что он остановил выбор на вдовой виноторговке, домине Луизе. То была тихая, скромная женщина сорока двух лет, бездетная, слишком худая и высокая, чтобы считаться в глазах Джулиана хотя бы привлекательной. В разговоре она преимущественно молчала, оживлялась лишь когда речь заходила о вине и виноградниках: в этом она разбиралась отлично. Дела вел доверенный приказчик, доставшийся ей в наследство от отца, она только бумаги подписывала, но то, что она понимала в семейном деле, Джулиана только радовало: значит, не разорится. Да и от первого мужа виноторговка унаследовала кое-какие капиталы в виде недвижимого имущества в столице: четыре доходных дома, три сдаваемых внаем особняка и что-то по мелочи. Милое дело, недвижимость всегда в цене. Как и хорошее вино. В общем, женился Джулиан. Первую брачную ночь кое-как вытерпел, супружеский долг отдавая (не нравились ему такие тощие, хотя, вопреки его ожиданиям, жена вовсе не лежала бревном, но и особой прыти не проявляла), а потом заявил жене – он, мол, не хочет ее по ночам своим храпом беспокоить, потому спать отдельно будет. Жена тихо покивала, соглашаясь, и Джулиан переселился в отдельную спальню. Дальше пошло, как он и мечтал: жена сидела дома, ничем, кроме виноделия и виноторговли, не интересовалась, супружеского долга тоже не требовала, и всё, что ей было от мужа надобно – это его родственные связи и знакомства в высшем свете, которые она с успехом использовала для дела. Торговля вином только процветала от этого, и Джулиан совсем успокоился и принялся вести прежний разгульный образ жизни, большую часть времени проводя в компании роскошных куртизанок, ездя по операм и театрам, играя в карты и на скачках… Учитывая его удачную женитьбу, ему охотно открывали новые кредиты. Про жену он даже как-то и забыл, всюду появлялся сначала с сеньорой Латэн, потом с сеньоритой Гризиньи, а затем ловко отбил у герцога Дельпонте саму маэстрину Леонеллу, привселюдно подарив ей брошь из десятикаратного рубина, обсаженного по ободку двухкаратными алмазами. Брошь оказалась тяжеловата, но зато затмила предыдущие подарки герцога, и маэстрина Леонелла с радостью упала в Джулиановы объятья, а перед ее выступлениями в Королевской Опере конферансье неизменно объявлял, что свою такую-то или сякую-то арию блистательная Леонелла посвящает дону Джулиану Эрмозино. Краем сознания Джулиан иной раз вспоминал, что неплохо было бы пустить женушкины деньги на что-то более приличное – например, наконец выкупить хотя бы часть векселей да и расторгнуть кабальную аренду, вернув таким образом контроль над родовыми землями. Тем более что женушка что-то там тихо шептала за завтраком насчет хороших угодий под виноградники… но потом перед глазами вставала блистательная Леонелла, и все текло по-прежнему. Аж до конца года. И до Новолетия оставалось всего ничего, как вдруг к Джулиану явились сначала поверенный ювелира, а потом и другие, и все с долговыми расписками. Напрасно Джулиан пытался их убедить, что долги он может вернуть и когда-нибудь потом. Посыльные вежливо улыбались, уходили, напоминая, что долги должны быть уплачены до конца года, иначе их наниматели вынуждены будут обратиться в суд… а на следующий день возвращались снова. Джулиан призадумался было, потом посчитал общую сумму по своим векселям. Вышло примерно на полмиллиона реалов, если не считать брошь для Леонеллы – та стоила еще столько же. Всего выходило на двести эскудо. Как помнил Джулиан, все состояние его женушки оценивалось в восемь или даже десять тысяч эскудо, а активы, то есть то, что можно было взять прямо сразу – в две тысячи эскудо. Подумаешь, двести эскудо туда, двести эскудо сюда… Потом Джулиан спохватился: этак женушкиного богатства надолго не хватит. Но, подумав еще раз, он махнул рукой: ладно уж, так и быть, сто эскудо с небольшим в год при прибыли, которую приносят виноградники и виноторговля с доходными домами в столице – такая ведь ерунда. Вот только с брошью бы что-то сделать. Забирать ее обратно было бы нехорошо, дурная слава пойдет. Но есть и другие способы. Сначала Джулиан посетил ювелира. Потом, купив (в кредит, разумеется), роскошный букет зимних кестальских роз, наведался к блистательной маэстрине Леонелле и остался у нее на ночь. А утром, довольный, снова зашел к ювелиру, только уже к другому – тому самому, у кого брошь в кредит заказывал. Выложил коробку с брошью на стол: – Ну, забирайте, кровосос. И давайте поживее векселя обратно. Ювелир молча надел монокль, рассмотрел брошь, хмыкнул: – Я бы и рад, но векселей ваших у меня уж нет. От такой новости Джулиан аж сел: – Как это нет? – А вот так, дон Эрмозино. Я уж отчаялся получить с вас не то что процент, а свои деньги, а тут покупатель на ваши векселя объявился. Взял по полной стоимости с возвратом мне двух процентов из тех, что по векселям должны причитаться. – Ну так брошь хотя бы возьмите по стоимости, – решил не впадать в уныние Джулиан. Ювелир пожал плечами, полез в ящик стола и вынул мешочек, развязал его и отсчитал двадцать золотых: – Двадцать эскудо, и я даже не возьму с вас расписки по старой дружбе. – Постойте, но как же – двадцать эскудо? Вы же мне ее продавали за полмиллиона реалов?! – вскричал Джулиан. Ювелир снова пожал плечами: – Не ее. От моей броши тут только основа золотая. Камень – гранат, согласен, чистой воды и удивительного окраса и размера, без изъянов, потому я вам его и посчитал аж в десять эскудо. Такие гранаты нечасто попадаются, да и этот, видимо, магическая склейка, но уж больно качественная. Ну и оставшиеся десять эскудо – основа и топазы. – Как – топазы?! – опешил Джулиан. – Вы же мне их продавали как бриллианты! Ювелир вздохнул и терпеливо пояснил: – Я вам их не продавал. Я продавал вам бриллианты. А это – топазы. С магической наводкой алмазного блеска, но и только. Я еще щедр, им красная цена – тридцать пять тысяч реалов. Считайте, что три эскудо я вам по старой дружбе подарил. Дон Эрмозино сидел, как оглушенный. Как же так… он сам, еще только позавчера, заплатил другому ювелиру и магу за изготовление подделки этой броши… правда, не из граната и топазов, а из крашеного кварца и горного хрусталя, но это ему все равно в десять тысяч реалов, то есть в два эскудо, обошлось, плюс еще эскудо магу за незаконную работу… Выходит, либо кто-то надул Леонеллу раньше, либо ушлая маэстрина сама в долгах как в шелках, и сразу же и продала камни, взамен вставив более дешевую имитацию. Джулиан проклял женское коварство, и взял деньги. Все-таки… семнадцать эскудо лучше, чем ничего. Выйдя от ювелира, Джулиан на всякий случай наведался к другим кредиторам. Его худшие опасения оправдались: все его векселя кто-то перекупил. Что ж, придется сегодня потребовать у женушки наконец предъявить ее приданое, в конце концов, в брачном контракте было что-то там указано насчет шестисот эскудо одного только приданого. Вечером Джулиан это и собирался сделать. Послал камердинера сказать жене, что желает ужинать вместе с ней, оделся как можно легкомысленнее и привлекательнее, надушился дорогими духами с лучшими афродизиями, и во всей красе явился к столу, небрежным жестом велев слугам подавать на стол и убираться. Жена к ужину вышла, как обычно, одетая в глухое платье темных тонов без всяких кружев и рюшей, только с накинутой на плечи ажурной черной мантильей. Джулиан с тщательно скрываемой тоской окинул взглядом ее тощую фигуру, на лице изобразил улыбку и даже похоть, и принялся вовсю за женушкой ухаживать, стараясь при возможности лишний раз наклониться к ней поближе, чтоб успела вдохнуть его духи с афродизиями, которыми он до этого пользовался для очаровывания куда более прекрасных дам. Афродизии – как в духах, так и ловко подлитые жене в вино – свое дело сделали, к концу ужина донья Луиза оживилась, на щеках появился румянец, и она расстегнула верхнюю пуговку своего глухого платья. Джулиан внутренне восторжествовал, сгреб ее в охапку и понес в спальню. Донья Луиза только вскрикнула: – Ах, дорогой Джулиан, что же вы делаете? Это непристойно! Джулиан закрыл ей рот поцелуем, старательно представляя себе, что это блистательная Леонелла. Но тут же вспомнил брошь, и чуть было все не испортил. Хорошо хоть, память услужливо подсунула ему образ сеньоры Латэн, и Джулиан благополучно доцеловал жену, донес ее до спальни, бросил на кровать, скинул камзол и, вовсю изображая страсть, задрал на жене юбки, стянул панталоны. Под панталонами оказалось вполне аккуратно, несмотря на то, что естественная поросль, похоже, никогда не ведала щипцов и воска, и Джулиан рассудил, что с этого ракурса Луиза смотрится намного выигрышнее пышнотелой маэстрины Леонеллы, чья женственность, пусть и тщательно избавленная от всяческих волос, выглядела как грубо слепленный пирожок. Джулиан быстро завернул юбку жены повыше, накрывая ее с головой, затем расстегнул собственные штаны, приподнял ее бедра и, не залезая на высокую кровать, опустился на колени, и просто притянул жену к себе, похвалив себя за предусмотрительность – за ужином он незаметно для нее проглотил пилюльку возбуждающего зелья, чтобы член не предал его в неподходящий момент. Собственно, первую брачную ночь он тоже так провел, так как донья Луиза своей худобой и чрезмерной скромностью совершенно не заводила его, вообще никак. Давя тяжкий вздох и утешая себя тем, что старается ради погашения собственных долгов, Джулиан недрогнувшей рукой направил свое орудие в узкую щель, толкнулся вперед и вошел на всю длину, на все его восемь дюймов. Луиза вскрикнула, чуть-чуть шевельнула бедрами, но больше никак не отреагировала, Джулиан чертыхнулся про себя и принялся яростно ее трахать, надеясь, что так хоть закончит побыстрее, и можно будет перейти к денежному вопросу. Зелье не подвело, стояк был что надо, и Джулиан даже устал, но, по крайней мере, судя по стонам, всхлипам и несколько возросшей бодрости, Луиза это оценила и даже испытала что-то, похожее на оргазм (хотя Джулиан привык к куда более бурным его проявлениям в исполнении той же Леонеллы). Кончив наконец, он с облегчением вытащил член, подтянул штаны, упал в кресло и принялся обмахиваться жениным веером, лежавшим тут же, на туалетном столике. Он очень утомился, и потому не сразу заметил на том столике черную сафьяновую коробку с подозрительно знакомой монограммой. А когда заметил, так обалдел, что даже веер выронил. На коробке была монограмма самого знаменитого столичного ювелира. Того самого, у кого Джулиан покупал рубиновую брошь для Леонеллы. И коробка была такого же размера. Утешая себя тем, что, может быть, жена просто у него что-то купила, Джулиан потянулся к коробке и раскрыл ее. Алые сполохи ударили в лицо, и он аж зажмурился. На черном бархате покоилась рубиновая брошь в обрамлении бриллиантов, и яростно сверкала в свете хрустального светошара на бронзовой подставке. Никаких сомнений быть не могло: та самая. – Это… что? – наконец смог выдавить из себя Джулиан, и тут же попытался взять себя в руки. – У вас потрясающий вкус, дорогая супруга. Рубины такой чистой воды – большая редкость… – Я знаю, – неожиданно жестким голосом сказала Луиза, встала, сбросила платье, оставшись в облегающей нижней сорочке черного шелка, доходящей ей всего лишь до бедер, и в черных же чулках. Подошла к Джулиану, но остановилась в двух шагах. – Еще бы мне не знать, он ведь куплен на мои деньги. Так же, как и все остальное, что вы за прошедший год надарили своим любовницам. – Дорогая… – Джулиан уже понял, кто именно скупил его векселя, но решил не сдаваться до последнего. В конце концов, кто в доме мужчина? – Как ваш супруг, я получил за вами приданое, но пока не видал из него ни сантима. Однако по закону я имею право им распоряжаться как мне угодно. Луиза широко усмехнулась: – Вы плохо читали брачный контракт, дорогой супруг. Порой я вообще сомневаюсь, что вы умеете читать. Не то бы вы знали, что деньги из моего приданого идут на ваше содержание и поддержание вашего статуса владетельного дона Эрмозино. Все эти выезды, осенняя соколиная охота для его высочества, летний бал… в конце концов, выкуп арендованных земель тоже. Хорошие земли, между прочим. Отличные виноградники получатся. Джулиан уронил челюсть. Так значит… когда жена за завтраками что-то там тихо говорила об этом… она не просила и не намекала, а просто сообщала ему о своих планах и осуществляла их. Теперь, выходит, она выкупила заложные бумаги на аренду земли Эрмозино и он, Джулиан, как бы заложил их ей? Вот так поворот! Без труда прочитав по его лицу все его мысли, донья Луиза кивнула: – Именно так, дражайший супруг. Ваши векселя, кстати, тоже у меня. Признаться, когда я подсчитала, во что вы мне обошлись меньше чем за год, я даже подумала, что в кои веки ошиблась с вложением капитала. Хотя, скорее всего, это исключительно моя вина, нужно было всё разъяснить вам намного раньше. Но мне было любопытно, когда же до вас дойдет, что я взяла вас в мужья не только ради вашего имени и ваших связей. Я еще молода, и желаю плотских удовольствий не меньше, чем ваша Леонелла… а даже, прямо скажем, больше. Джулиан огрызнулся: – И как я должен был это понять, глядя на ваши кости и эти чертовы черные мешки, которые вы изволите принимать за женскую одежду? Луиза подняла бровь: – О, и с каких это пор выполнение супружеских обязанностей зависит от того, во что одета жена и сколько фунтов она весит? Вы, помниться, перед алтарем давали клятвы, вполне определенные клятвы. И кстати, напомню вам также, что по контракту в случае вашей супружеской неверности развод я требовать не могу… но могу поступить с вами сообразно закону. Он смотрел на нее, и внезапно появившееся желание ее избить все возрастало и ширилось. Джулиан никогда не бил женщин, кроме, пожалуй, шлюх, но тут… неимоверная наглость этой бледной моли просто выводила его из себя. Да она что о себе возомнила? Что он, дон Джулиан Эрмозино, ради ее денег согласится совать свой великолепный восьмидюймовый член только в ее волосатую тощую щель и обнимать только ее обтянутые кожей кости, отказавшись от куда более прекрасных и достойных дам? – Это по какому же закону, извольте пояснить, – поинтересовался он, выбирая момент, чтобы встать, и место, куда ударить ее так, чтобы посторонним потом не были видны следы побоев. – Ах, все еще хуже, чем я думала. Вы же даже законов не знаете, – вздохнула Луиза, поправляя растрепавшуюся прическу. – Так я вас просвещу. По законам нашей провинции неверного супруга имеет право наказывать только его жена. Равно как и наоборот. В нашем с вами случае доказательств и свидетелей вашей неверности столько, что нам никакой судья не нужен. Вот я теперь и думаю: запереть, что ли, вас в долговую тюрьму? Ведь на полагающееся вам приданое вы рассчитывать не можете никак, вы его промотали в первые полгода нашего брака. О боги, подумать только – промотать шестьсот эскудо за полгода, это ведь талант… Тут Джулиан не выдержал, взвился с кресла и бросился на нее… а в следующий миг он уже лежал на полу ничком, ловя ртом воздух и силясь вдохнуть. Как… как такая тощая баба смогла его так ударить, так быстро и так сильно? Луиза подошла ближе, цокая каблучками черных туфель, ногой перевернула его на спину, и продолжила свою речь как ни в чем не бывало: – Или найти вам лучшее применение? Все-таки… молодой, полный сил мужчина с крепким большим членом, красивый… выносливый – такое на дороге не валяется. Предыдущий мой муж, к сожалению, был слаб здоровьем и долго не протянул. Джулиан наконец смог вдохнуть. Воздух вошел в легкие, причиняя режущую боль. Луиза наклонилась, ловко пробежала пальцами по его груди, ощупывая ребра сквозь рубашку: – Хватит придуриваться, ребра целы, внутренности не отбиты. С совершенно неожиданной для женщины (тем более такой худой) силой она сгребла его за кружевную рубашку, подняла и зашвырнула на кровать. Обалдевший Джулиан уже ничего не понимал. – Я смотрю, вы удивлены, дорогой супруг? Ах, ну да, конечно, я совсем забыла вам сказать, – Луиза раскрыла шкафчик у кровати, вынула оттуда моток черного шелкового шнура, обошла кровать и встала у изголовья, подтянула к себе правую руку Джулиана и захлестнула на ней петлю шнура, потом вторую, сноровисто скрутила их, перекинула шнур через балку балдахина и закрепила его. Джулиан не сопротивлялся – не мог, тело было как ватное. Теперь он стоял на кровати на коленях, спиной к изголовью, руки были задраны вверх и крепко привязаны к балке. И ноги тоже – к столбикам кровати. Луиза одним движением разорвала на нем рубашку и содрала ее. – Совсем забыла вам сказать, что я на одну восьмую сида. Впрочем, то, что вы ничего не заподозрили, изобличает в вас исключительно самовлюбленного дурня. Джулиан проклял собственную глупость и самоуверенность, только сейчас наконец заметив и сложив воедино признаки, которые мог бы заметить и раньше. Высокий рост, худоба (на самом деле не такая уж и худоба, просто тонкий костяк), длинные ноги, тонкие пальцы, уши с едва заметным заострением, слишком большие глаза, очень светлая кожа… ничего удивительного, что у Луизы помимо этих черт еще и легендарная физическая сила сидов оказалась. Возможно, что и какая-то магия тоже… – Вы… убили своего первого мужа? – просипел он. Луиза достала из шкафчика свернутый кнут и приподняла его голову, ткнув в подбородок рукояткой: – О нет. Я любила его и всегда умеряла с ним свою силу. А он меня многому научил. Жаль… Бедняга умер от простуды во время деловой поездки. Слишком поздно обратился к лекарю, а у лекаря не было магических зелий. Я, возможно, больше бы не вышла замуж, если бы не моя сидская кровь – она заставляет мою плоть требовать удовольствий. Она обошла кровать, встала у изголовья, сделала шаг назад, развернула кнут, размахнулась. Джулиан закричал, когда спину ожгло болью. Луиза ударила снова, с оттяжкой. – Безумная извращенка!!! – завыл он. Луиза рассмеялась: – И кто это говорит, – тот, кто развлекался с сеньорой Латэн и двойным дилдо из слоновой кости! Джулиан закусил губу. Откуда бы ей знать-то? Сеньора Латэн любила играть в переодевания, но ее любовники обычно не болтали об этом. Да и кто из мужчин станет трепаться о том, что одевался в женское белье и чулки, а сеньора Латэн – в мужские панталоны, рубашку и камзол, вставляла себе в щель один конец дилдо, а другим, смазанным лучшим оливковым маслом, брала его сзади, словно мужеложец! Луиза снова хлестнула его кнутом, и Джулиану показалось, что кожа на спине лопнула и кровоточит. Однако кровавые брызги не летели, по спине не текло, так что, видимо, только показалось. – Тебе, дорогой муженек, еще долго по кредитам расплачиваться. Радуйся, что тебя порет твоя жена в закрытой спальне, а не палач во дворе долговой тюрьмы, – со смешком сказала Луиза и принялась вовсю хлестать его кнутом, однако, все же сдерживая удар, чтобы не рассечь кожу до крови. В какой-то миг Джулиан вдруг почувствовал некое болезненное возбуждение, внизу живота ныло и наливалось кровью, член начал подавать признаки желания: увеличился и торчал, еще вялый, но уже большой. Джулиан снова вспомнил, как его трахала Латэн, и вдруг испугался, что Луиза захочет сделать то же самое. Он прямо представил себе, как она с размаху втыкает ему в зад рукоятку своего кнута и двигает ею там, внутри, причиняя дикую боль. Почему-то от этой мысли член вдруг отвердел и встал во всей красе. «Предатель», – с горечью подумал Джулиан, глядя на это безобразие. И заорал: Луиза сделала именно то, чего он только что так боялся. Рукоятка кнута была гладкой, и, как он успел заметить до того, как Луиза начала пороть его – сделанной в виде руки, сжатой в кулак. И сейчас этот кулак (хвала богам, что маленький, а не в натуральный размер) вошел в его задницу так глубоко, что Джулиану показалось, будто проткнет его насквозь. Луиза тут же потянула рукоятку назад, поворачивая ее, затем толкнула вперед, задвигала ею быстрее и резче. Джулиан уже орал, не переставая, ему уже было все равно, слышат ли его крики слуги и что они при этом думают. Боль заполняла все тело, а член предательски стоял так, что чуть ли не касался живота, и горячо пульсировал. Потом в боли появилось какое-то ужасное, острое наслаждение, и Джулиану очень захотелось дотронуться до члена, но связанные руки не давали это сделать. Он кончил, когда Луиза резко выдернула из него рукоять кнута. Кончил бурно, очень болезненно, с криком и хрипом. Луиза не прикасалась к нему, а его все колотила дрожь, член пульсировал и истекал семенем. Луиза разорвала шнуры, и освобожденный Джулиан упал на такие блаженно-мягкие и прохладные шелковые простыни… Луиза отбросила кнут, скинула туфли и легко запрыгнула на кровать, села, оперлась на подушки, согнула ноги в коленях и развела их: – Хватит валяться. Ты еще не все долги отработал, далеко не все. Джулиан приподнял голову, посмотрел на нее и простонал: – Я больше… не могу. Я сейчас… сдохну. – Как же. Да тебя, дорогой мой дон Эрмозино, оглоблей не убьешь, – рассмеялась Луиза, перебралась ближе к Джулиану, перевернула его на спину и уселась ему на грудь, взяла за волосы и приподняла голову: – Давай, отрабатывай свои векселя. Двести эскудо, все-таки – немалые деньги. Поработай языком, милый Джулиан. Сам не зная как, но он нашел в себе силы просипеть: – Я не знаю, как… никогда не… – Какая жалость. Кроме того, что ты самовлюбленный дурень, ты еще и плохой любовник, – покачала головой Луиза. – Подумать только, и эти твои бабы терпели тебя ради денег, которые даже не были твоими. Какими странными порой бывают люди, надо же… Ничего, научишься. Если, конечно, ты все-таки не такой дурак, каким кажешься. Он обреченно закрыл глаза, стараясь не обращать внимания на боль в испоротой спине и измученной заднице, и потянулся губами к щели Луизы. Луиза откинулась назад, уперлась на локти и сдвинула бедра ближе. Джулиан вяло начал водить языком по ее щели, вверх-вниз. Волосы на ее лоне оказались вовсе не такими густыми и жесткими, как он ожидал, скорее это был мягкий реденький пушок, довольно приятный на ощупь. И пахло совсем не так ужасно, как он представлял. Под его губами начал твердеть клитор, и Джулиан стал лизать быстрее и сильнее, а Луиза плотнее прижалась промежностью к его рту, так что его язык нет-нет да и проскакивал внутрь. Ей это нравилось – по крайней мере как он мог судить по ее всхлипам и дрожи. – Уже лучше. Продолжай. Если сумеешь – не буду тебя бить целую неделю. И задницу твою, так и быть, тоже пощажу. На неделю. Джулиан понятия не имел, что именно он должен суметь – но обещанная награда того стоила. А там… отлежаться, да и сбежать куда подальше, прихватив каких ценностей… Но Луиза словно мысли читала… хотя, может, и читала, черти ее знают, что из сидских умений ей передалось по наследству: – И не думай, что сможешь от меня отделаться. От сидов еще никто не убегал. Увы, но это правда. В Фарталье потомков сидов было много, и все они при необходимости проявляли чудеса взаимовыручки. Особенно когда дело касалось вопросов чести и долгов. Она перевернулась на живот, придвинулась к его рту плотнее, а рукой крепко ухватила за член. И Джулиан обреченно продолжил вылизывать женское достоинство Луизы, чувствуя, как оно под его языком и губами наливается, набухает и источает пряный сок, от запаха которого по телу начала разливаться истома желания, настолько сильная, что даже заглушала боль в спине и заднице. Член в руке Луизы отвердел, ее пальцы пробегали по нему вверх-вниз, и Джулиан смутно надеялся, что, может, она приласкает его языком, но Луиза, похоже, не собиралась платить ему взаимностью, она просто принялась его надрачивать – жестко, даже немного больно. Джулиан разозлился, впился в ее нижние губы своими губами и стал резко, быстро засовывать язык в ее щель, двигая внутри как можно сильнее и быстрее. Может, хоть так ей будет больно и неприятно. Даже попробовал куснуть, но тут же получил по бедру очень болезненный шлепок ладонью, а член дернуло так, что он испугался, как бы Луиза ему мужское достоинство не оторвала. С нее станется… Наконец она выпустила его член, уперлась руками в постель, выгнулась и низко, протяжно застонала, содрогаясь в экстазе и изливаясь ему на лицо пахучим «соком страсти», о котором Джулиан только слыхал, но никогда не видел. Ни разу его любовницы ничего такого не выделывали. Луиза перевернулась, спустилась ниже, приподнялась и резко села на его член, уперлась в его плечи и прижала к постели, и принялась вовсю скакать на нем. От этого боль в спине и заднице только усиливалась, и Джулиан никак не мог кончить. – О-о, это, пожалуй, стоит того, чтобы списать парочку векселей не только по кредитам, но и по супружескому долгу, – засмеялась Луиза, не прекращая скачку. – Возможно, я не прогадала, взяв тебя, даже несмотря на твою глупость и твои похождения. – Ты просто извращенка, сумасшедшая извращенка, – простонал он, чувствуя, что его сейчас разорвет от дикого наслаждения, смешанного с такой же дикой болью. Она влепила ему пощечину, от которой перед глазами взорвался алый фейерверк, и в тот же миг он кончил. Но Луиза тут же отвесила ему вторую пощечину: – Еще раз посмеешь кончить раньше меня – выпорю, несмотря на все обещания, – и продолжила прыгать на нем, пока не кончила сама. Только тогда она поднялась, высвободив его член, и, потянувшись сладко, сдернула с себя черный шелк нижней рубашки, вытерлась и бросила ее на пол. Джулиан вдруг понял, что грудь у жены вполне красивая, хоть и небольшая, да и ребра вовсе не торчат, как на стиральной доске. Просто до сих пор не удосужился поинтересоваться, как же она выглядит без одежды. – На сегодня все. Проваливай в свою спальню. И заруби себе на носу, дон Эрмозино: убить тебя я не убью, но если узнаю, что ты посмел коснуться другой женщины – я тебя отымею так, что сегодняшнее тебе покажется щекоткой. И еще – впредь никаких долговых расписок не давать. Будешь получать на свои карты и скачки по два эскудо ежемесячно, и хватит с тебя. Может, наконец выигрывать научишься. Узнаю, что посмел дать хоть мелочную расписку – заставлю ее сожрать и выпорю. Это понятно? Джулиан только кивнул, кряхтя, кое-как собрал себя с кровати, морщась страдальчески, натянул штаны, набросил на плечи камзол (уцелевший только потому, что он его скинул сразу же, как вошел в спальню) и выполз в коридор. Добрел до своей спальни, где горел свет, а в купальне паром исходила бронзовая ванна с душистой пеной. Слуги, выходит, все знали. От стыда Джулиан захотел сдохнуть, но соблазн успокоить измученное тело в ванне был больше. Потому он залез в воду и расслабился. Кто бы мог подумать, что такая с виду скромница окажется такой… такой… страстной? Джулиан аж застонал от ненависти к себе и собственной глупости… Она говорила о других бабах, которых ему теперь касаться нельзя… Он горько разрыдался, чувствуя, как печет спину. Другие бабы? Да если она каждый раз будет так на нем ездить, у него сил на других баб просто не останется. Да и деться ему теперь некуда. Джулиан вздохнул тяжко, вспоминая прелести своих любовниц, славные кутежи и удалые игры, и ему опять захотелось сдохнуть. Ведь если кто узнает о том, как его выпорола и отымела собственная жена… засмеют ведь. А если он попытается сбежать – точно узнают. Вот беда-то. Джулиан сел в ванне, поморщился от боли в истерзанной заднице и полез ее щупать. Странно, но крови не было, и в общем-то ничего страшного он не нащупал. Черт разберет, само так получилось, или магия какая-то. Он теперь уже не был уверен ни в чем. А главное – винить, кроме себя, некого. Сам выбрал жену, сам женился, сам попался. Да и земли Эрмозино она тоже подгребла, перекупила залог. Так что в случае развода за ней земли и останутся - и будет Джулиан еще беднее, чем был до женитьбы. Вот обидно-то… Хотя… а почему обидно? Он же ведь так и хотел – за счет жены дела поправить. Ну вот и поправил. Джулиан злился теперь сам на себя. Что ж, вляпался он, похоже, на всю оставшуюся жизнь. С другой стороны, – и в этом он все-таки себе признался – ему даже понравилось. Не все, но… ладно, жить-то можно. Лишь бы не трахали в задницу больше, уж постараться-то так, чтоб не нарываться, он сможет, не дурак же на самом деле. И с этой мыслью Джулиан окончательно примирился с судьбой.