***
Тихие шелестящие шаги ничем не нарушали покоя ночи, гармонично вливаясь в затухающие звуки сумерек. Где-то вдалеке был слышен шум прибоя и крики чаек. Две фигуры, закутанные в плащи, медленно прогуливались под сенью вечнозеленых деревьев. — Считаешь, мне стоит дать ему шанс? — Не знаю, брат мой, не знаю. Многие нити судьбы открыты мне, но свой путь он должен выбрать сам. — Тогда пусть будет так, да. Делай то, что считаешь нужным, брат мой. — Я дам тебе знать, если что-то изменится. Есть у меня одна идея... Последующие слова потонули в тиши, и лишь ветер неистово колыхал листву.***
Следующее пробуждение стало более приятным, если вообще подобная фраза была применима в таких условиях — голова больше не пыталась разлететься на куски, да и старые раны не так сильно пылали болью. Найдя в себе силы, эльф со стоном сел, прерывисто и тяжело дыша. Неожиданно где-то сбоку он услышал тихие шаги, неумолимо приближающиеся к нему. — Я вижу, ты очнулся, — статный незнакомец с серыми как пепел волосами быстрым шагом вошел в залу через единственный вход у дальней стены. — Где я? — сидящий у другой стены эльф вскинул голову, с явным подозрением глядя на гостя. — Вы в первой зале, друг мой, — мягко улыбнулся светловолосый, медленно подходя ближе и протягивая руку, этим обозначая желание помочь подняться. — Первой зале? Кто вы? Кто... я?.. — с благодарным кивком приняв помощь, эльф поднялся на ноги, с удивлением обнаруживая, что они больше не пытаются подкоситься, а вполне себе уверенно держат его на земле. Он перевел взгляд на свои руки — длинные пальцы слегка подрагивали, как после тяжелой болезни. Запустив слегка дрожащую руку в волосы и задумчиво проведя по ним, мужчина отметил, что, несмотря на длину и условия его пребывания здесь, черные пряди были чистыми и не спутанными, как это можно было бы ожидать. — Вы находитесь в месте, которое поможет вам познать себя. Помните свое имя? — голос незнакомца был тих и отдавал едва слышимой печалью. — Нет... — брюнет нахмурился, желая вспомнить хоть что-то. Какие-то образы мелькали в голове, не желая становиться чем-то более осмысленным. — Я помню битву... и огонь. Он разрывал плоть и вгрызался в душу. Эльф стиснул голову руками, словно пытаясь закрыться от чего-то, а потом резко вскинул голову, всматриваясь в бесстрастное лицо пришедшего полубезумным взглядом. — Скажите хоть имена! Кто вы, кто я? И что здесь происходит? — Всему свое время, славный воин. Чтобы вспомнить все, ты должен найти выход отсюда. Если я буду нужен тебе — просто представь меня или позови, — незнакомец махнул рукой в сторону высоких дверей. — За ними ты попадешь в лабиринт. Сейчас я могу дать тебе лишь одну вещь, которую ты попросишь. Подумай хорошо, ведь твоя задача — выбраться оттуда живым, иначе никто не сможет сказать, что с тобой случится. Черноволосый нахмурился. Что ж, всего лишь лабиринт... — Меч. Дай мне меч, — медленно, но твердо произнес мужчина. Он чувствовал, что знаком с этим оружием. — Твой выбор, — всё так же мягко улыбаясь, резким движением руки светловолосый извлек из-под полы плаща добротный эльфийский клинок и протянул его пожелавшему. — Я надеюсь, он поможет тебе. Удачи, Странник. Подчиняясь мановению руки, каменные створки со скрипом распахнулись, открывая взгляду прекрасную лужайку с зеленой травой. Эльф, что был назван Странником, не успел заметить, как оказался на этой самой лужайке с мечом в руке. Стремительно оглянувшись, он успел увидеть только всю ту же безмятежную улыбку на лице светловолосого, что быстро скрылся за захлопнувшимися дверьми. — Что ж, всего лишь найти выход, и тогда моя память ко мне вернется... Не так уж и... Трудно? — на этом моменте черноволосый прервался, осознав, что он стоит не просто на лужайке, но перед входом в большой живой лабиринт. Изгородь высилась везде, где охватывал взгляд. Деревья и кустарники поднимаясь высотой в три его роста, словно предупреждая, что перелезать через стены бессмысленная затея. — ...Трудно. Темные глаза прищурились. Где-то в вышине послышался чей-то звонкий смех. Он тоже был определенно знаком Страннику, вот только если светловолосый незнакомец не вызвал какого-нибудь особого всплеска эмоций у подсознания, то этот смех с легким налетом безумия порождал в эльфе неконтролируемую злость. И твердую уверенность — его обладатель был причастен к нынешней ситуации, в этом брюнет не сомневался. Кровь вскипела в венах, и, не отдавая себе отчета в действиях, Странник замахнулся клинком, рубанув живую стену. Тонкие разрубленные пруты осыпались на землю. Смех стал громче и безумнее, а ветви, что переплетались непроходимой изумрудной стеной, зашумели, расступаясь, образовывая проход до следующей стены. Вход в лабиринт виднелся всего в десятке шагов правее, однако, ухмыльнувшись, эльф сделал уверенный шаг вперед, вновь замахиваясь клинком. Он намеревался идти собственноручно проложенными дорогами. И нет, память все не возвращалась, напротив, в какой-то момент темноглазому показалось, что даже те воспоминания, которые у него оставались, покрылись легким налетом пепла. Их четкость терялась. Пот струился по лицу, нещадно заливая глаза. Мышцы рук гудели, как после хорошего боя, а стены, повороты, дороги всё не кончались. Выхода не было. Свет лился равномерно сверху, не давая понять, сколько времени прошло с момента его вступления в лабиринт Казалось — не меньше суток. Остановившись на мгновение, он переложил клинок в другую руку, давая возможность вновь передохнуть правой. Но еще два взмаха — и впереди открылась такая же поляна, что и была на входе, вот только двери... Эти двери были деревянными, а не каменными. Облегченно выдохнув, мужчина устремился к предполагаемому выходу. За проемом клубилась тьма. Замерев всего на мгновение, эльф уверенно шагнул в пустоту. Она окутала его, забиваясь в уши и глаза, проникая в разум. Подчиняя. Чей-то чужой голос звучал как сквозь вату, его отголоски были слышны в голове. — Неверно. Ты упустил возможность узнать имена. Задавай свой следующий вопрос... Слова протеста и негодования не смогли сорваться с языка, застревая в горле, практически душа в отчаянии. Низкий тихий смех раздался в голове — словно в ответ на непроизнесенные проклятья. Память так и не вернулась — но сейчас эльф вдруг осознал, что он всегда ненавидел уловки. Все эти хитрые трюки, за которыми другие скрывали свою слабость и низость — кем бы он ни был, нолдо был готов поклясться, что он никогда не опускался до такого. И пусть даже сейчас он оказался в плену одного из тех, кто предпочитает скрывать свои истинные намерения за дымом и зеркалами — эльф не сомневался, что настанет время, и он сможет разрушить окутывающие его иллюзии и разорвать цепи. Что найдет способ — и тот, кто решил, будто вправе решать за него, что правильно, а что нет, поплатится единственным достойным и справедливым способом — собственной кровью и жизнью. А до тех пор оставалось лишь играть по чужим правилам — только для того, чтобы однажды отыскать способ их нарушить. Он обязательно должен был существовать — в этом эльф не сомневался. В этом была правда мира. А если нет, то зачем бы ему вообще было рождаться на свет? Уж лучше остаться в беспросветной мгле, во власти неизвестности и хаоса, чем жить на земле, чья суть — ложь. — Вопрос, Странник... — Прошлое! Я хочу знать свое прошлое! — наконец-то смог выкрикнуть черноволосый. — Всё в твоих руках, Странник... — тот же смех, сводящий с ума. Из тумана его выкинуло на небольшую полянку. Маленький сад был заперт в каменном помещении. Взгляд радовали зеленая мягкая трава и одинокое дерево в углу. Ничто не предвещало опасности, а тихое шуршание кроны усыпляло, напоминая о накопившейся усталости. — Что ж... Я думаю, ничего не случится, если я немного отдохну, — не успел эльф закончить фразу, опустившись под деревом, как разум его уплыл, унося саму сущность в царство снов. Ему снилась та же поляна, вот только вместо двери там была пещера. А буквально в ста шагах от него, под другим деревом, жались друг к другу два мальчика. Близнецы, с удивлением понял Странник. Рыжие, как пляшущий огонь. Небо заволокло тучами, а вдалеке уже слышался гром. Мальчишки приникли друг к другу, вздрагивая от каждого раската, хором тихо вскрикнув от первой же молнии. Странник вскочил, отметив, что лежал он на плотном плаще, которого раньше не было при нем. Да и дети... Откуда бы тут взяться детям? Вспышка, вторая... И первая тяжелая капля упала перед эльфом, с шипением прожигая траву. Дождь, льющийся с неба растворял то, на что попадал. Быстрым движением Странник поднял плащ с земли, накидывая его на себя и отмечая его небольшой размер. До пещеры было недалеко, вот только... Детский плач ножом прошелся по сердцу эльфа, заставляя замереть на месте. Дождь усиливался, и крона, что до этого укрывала детей своими листьями, сейчас уже была наполовину обуглившейся. Оставались считанные секунды до того момента, когда капли смогут добраться до детей. Бросив последний тоскливый взгляд на манящую спасительным провалом пещеру, черноволосый развернулся, со всех ног кинувшись к рыжим близнецам. Увидев приближающегося к ним мужчину, мальчики вздрогнули, но потом, осознав, что это — их единственный шанс на спасение, протянули руки к незнакомцу. Укутав их плащом, брюнет как-то отстраненно подумал, что оставшегося кусочка не хватит ему полностью укрыться от дождя. Накинув кусок на голову и плечи, эльф взял детей на руки, устремившись в сторону каменного укрытия. капли, попадающие на непокрытую спину, обжигали, заставляя шипеть от боли. Ожоги воскрешали в памяти раны от бичей, по цепочке вспыхивая памятью тела, опаляя жаром не только спину, но и руки, сводя их судорогой. В какой-то момент ему даже показалось, что он ощущает запах паленой плоти. Еще секунда, и спасительный холод пещеры укрывает их от обжигающих капель. Споткнувшись от лежащий камень, Странник падает на колени, тяжело дыша. Дети отползают внутрь пещеры, всё так же прижимаясь друг к другу. Они невредимы. А вот черноволосый... Одежда расползается на спине и плечах, оголяя ожоги, грудь его тяжело вздымается. Ничего. Испытывать боль, чтобы уберечь от нее других — таков был удел сильных. Таков был удел мужей этого мира; или же, по крайней мере, должен был быть. Ведь если даже весь мир живет по неверным законам — это не повод смириться — наоборот, в таком случае лишь сильнее встает необходимость поднять голову и сражаться за то, что считаешь единственно верным. И если ты, пусть и в одиночку, встанешь во весь рост перед лицом всего мира — обязательно найдутся те, кто пойдет следом. Ведь те, кто не родился с силой в крови — они не плохие, они лишь легко могут потеряться во мраке, если своим примером не показывать им единственно верный путь. Эльф чувствовал, как пузырится кожа на плечах — но ни звука не вырвалось из его груди. Усилие воли — и его губы растягиваются в веселой, уверенной, с капелькой пренебрежения усмешке — мол, подумаешь, экие неприятности! Стараясь не показать, каких трудов ему это стоит, мужчина поднял голову и взглянул на спасенных детей. Сейчас для них он должен был выглядеть надежнее, чем скала, под которой они все укрылись — любой ценой воплощать образец того, как стоит держаться и как стоит смотреть в лицо ополчившемуся на тебя миру. — Все в порядке, — твердый взгляд и уверенная улыбка. — Я уже здесь. — Папа?.. — один из них подошел поближе, горячей ладонью касаясь разгоряченной щеки Странника, даря долгожданную прохладу. — Как ты меня назвал? — тёмные глаза в шоке распахиваются, вглядываясь пытливо в детское личико. Вспышка молнии за спиной ослепляет. — Нет! Нет! — Странник протягивает руки вперед, словно пытаясь поймать или удержать ребенка, которого он больше не видит и не ощущает. Только прохладой горит прикосновение ладони на щеке. Белоснежное пространство на сколько хватает взгляда простирается вокруг. И снова этот смех... — Что ж, ты смог, мои поздравления... Ты получишь ответ на свой вопрос. Спрашивай дальше... — Но как я могу спросить что-то дальше, не получив самого важного — ответа на предыдущий вопрос? И снова смех... — Всему свое время эльф. Задавай следующий вопрос. В этот раз вспышку гнева удалось подавить быстрее — нолдо, кажется, начинал понимать извращенные правила, по которым с ним играл неизвестный трюкач, сумевший каким-то образом затащить, заманить его в эту ловушку и завладеть фрагментами когда-то принадлежавшей ему памяти. Быть может, этот незнакомец когда-то был его врагом, и теперь, заставляя своего поверженного противника проходить через многочисленные испытания, намеревался изменить его, насмехаясь над тем, с какой легкостью можно было надломить эльфа? Быть может — «другом», решившим воспользоваться ситуацией и в лицемерном милосердии показать нолдо его неправоту, необходимость уметь признавать свои ошибки и склонять голову? Ну что же, он презирал хитрости — но, кажется, никогда не был глупцом. Незнакомец сумел поймать его, вероятно, воспользовавшись слабостью от полученных ран — тех самых, что оставили после себя следы прожигающих плоть и опаляющих кости бичей. И теперь упивался своей властью. Что же, почему бы не дать ему насладиться своим величием — в той мере, какой хватит, чтобы этот любитель понасмехаться расслабился и потерял бдительность. — Что... что со мной будет? — секундная заминка, словно он не был уверен в резонности вопроса. Словно он боялся будущего, боялся наказания за те свершения, которых даже не помнил. — О, это я и так могу сказать тебе. Все будет зависеть от выводов, которые ты сделаешь, вспомнив все. А пока, я хотел бы рассказать тебе сказку... Когда-то давно жил прекрасный и талантливый правитель. Но сколь талантлив он был, столь же и тщеславен, что не принесло это ему радости. Не смотря на жестокость характера его многие любили, но предал он свою семью, устремившись за собственными амбициями. Многие его родные, те, кто любили его, погибли по его воле, ибо не смели не поддержать его — столь слепа была любовь их... Образы вставали в сознании эльфа, воскрешая картину, что повествовал ему голос. Он видел и правителя, который взывал к своим воинам, и жену его, что просила подождать... Он видел всё так, словно сам был участником тех событий. Голос резко прервал поток слов, оборвав историю. — Скажи мне, странник, виновны ли они были в том, что любили его и пошли следом? — Нет... — А виновен ли был лорд тех земель, что повел за собой на смерть? — Нет! — в бездну все хитрости и увиливания. Он не желал лгать, не желал фальшиво признавать ту насквозь пропитанную пороком истину, которую до него, кажется, исподволь пытался донести пленитель. — Ты так думаешь? — безэмоциональный голос выразил легкую нотку удивления. — Подумай сам, дух, — эльф скрестил руки на груди, устремляя вперед невидящий, но от того не потерявший стального блеска взор. — Те, кто пошел за этим правителем, не были скованы ничем, кроме своих клятв, кроме уз веры и верности. Встав под его руку, испросив его правления, защиты и мудрости, они сами сделали свой выбор — следовать, подчиняться и, если настанет темный час, стать орудием исполнения воли своего господина. Плох тот правитель, что одержим лишь выполнением воли тех, кого взял под свою руку, ибо идущие следом всегда слабы, и потому желания их обречены быть мелкими и низменными. Великие свершения требуют жертв — ты думаешь, что это плохо, дух? Ты думаешь, что лучше жить в мире, где мужчины и женщины забыли о том, что способны творить дела, что отзовутся в веках? В мире, застывшем в бесконечном, медленно сменяющемся гнилью процветании? Если так — ты либо лицемерен, либо глуп. — И в чем же разница, Странник? — ему показалось, что голос незнакомца на мгновение дрогнул. — Во втором случае ты заслуживаешь снисхождения, ибо даже слабее тех, кому требуется твердая рука правителя, что управится с их делами и позволит жить достойно; ведь они по доброй воле готовы вверить свои судьбы тому, чьи помыслы более ярки и велики. В первом же, единственный твой удел — презрение и забвение, ибо нет существа более жалкого, чем тот, кто осознает свою способность творить великие дела, но пренебрегает ей ради «блага народа»! Последние, жесткие слова будто обожгли его губы, нолдо показалось, что с каждым звуком, срывающимся с его уст, вокруг все сильнее крепчал ветер, норовящий сбить с ног, заставить упасть и склониться. Но эльф продолжал говорить, чувствуя, как напрягаются, подчиняясь пылающей воле, жилы, не позволяя обожженной плоти поддаться и сломаться. И вдруг все стихло — мужчине показалось, что он очутился посреди бескрайней пустоты. — Хм...мне надо подумать...Спи, Странник... В этот раз он не слышал столь ненавистного ему смеха — лишь звенящую тишину.***
Синие волны разбивались о скалы, выкидывая вверх сотни брызг. Чайки кружили над морской гладью, пикируя вниз и взмывая вверх. Две фигуры, закутанные в плащи стояли у самого обрыва, любуясь легким штормом. — Он не прошел первое испытание. — Знаешь, брат мой, мне кажется, так даже лучше... — Ты думаешь? — Да, кто знает, какие воспоминания повлекли бы за собой имена что он вспомнил бы... — Возможно, ты прав...Знаешь... Я рассказал ему сказку о правителе, что повел за собой свой народ на смерть. Он должен об этом подумать. — Пожалуй, ты прав, он не сможет сделать верный выбор, если не будет помнить. Чайки кричали над водной гладью, встречая шторм, абсолютно не замечая две удаляющиеся со скалы фигуры.***
Он чувствовал жар печи. И звуки молотка, стучащего по наковальне. Молодой черноволосый эльф творил ожерелье. Прекрасное произведение искусства, которое должно будет украшать шею его невесты на грядущем торжестве. Его рыжеволосое солнце. Картина сменилась. Вот, он лежит под деревом, что-то увлеченно рассказывая. Его голова покоится на коленях у рыжей девушки, что тепло улыбаясь перебирает черные пряди, что-то периодически вставляя и дополняя. Её смех кажется ему самым прекрасным звуком на свете. Вот, черноволосый мальчик врывается к нему в кабинет, когда он склонился над чертежами, показывая вырезанного из дерева оленя. Он смешно размахивает руками, явно рассказывая, как наблюдал за зверьми, изучая их повадки. Десятки, сотни картин летят одна за другой. Он видит там свою жену, всё такую же веселую и прекрасную как и раньше. У него растет сын. Второй. Третий... Семь сыновей. Он не мог и мечтать о таком счастье, ведь для эльфов не свойственна столь большая семья. Он парил над всеми, упиваясь счастьем, купаясь в лучах персонального солнца, желая сделать ее самой счастливой эльфийкой на свете. И он запирается в кабинете и в кузнице. Он не замечает, как рыжие близнецы всё реже и реже стараются попадаться ему на глаза, как старшие сыновья чаще пропадают на охоте, предпочитая обществу семье — общество зверей. Он упускает тот момент, когда улыбка на лице его любимой становится чуть печальной. Он ослеплен собственными успехами, предвкушениями триумфа. И вот он — час настал. Но только какой ценой. Он стоит у подножия трона и в руках его горят камни. В них он вложил свою душу, вдохновляясь улыбками прекрасного, воплощая всё самое лучшее, что было в сути эльфов. И камни засияли, ослепляя. Вот только среди улыбок ему не было той, ради которой он начинал все это. Но зато у него было признание создателей мира сего. Ему благоволили валары и сама Королева Мира желала обладать каменьями. Он был горд своим детищем. Много позже, когда именно гордость заставила его дать клятву, перед его глазами стояла теплая улыбка, приправленная горечью. Губы молчали, а глаза с печалью смотрели за тем, как он поднимает меч на своих же родичей, принося разлад и боль в совершенное место. И он решил, что она недостойна его, раз променяла его любовь на спокойствие. И лишь теперь он осознал, каким же глупцом был все эти годы. Когда променял свое солнце на холодный блеск камней, соблазнившись сладкими речами врага, что посмел усомниться в его мастерстве. Вот только часть его души теперь навечно была заключена в сиянии камней и не в силах он боле вернуться в то состояние покоя, что владело им в начале всего. Он не мог вспомнить ни одного имени, но он помнил все события. Помнил крики чаек и стоны умирающих телери на белоснежном песке. Помнил слова клятвы, что грели кровь и гнали вперед, не давая оступиться и повернуть назад. Помнил он и боль от огненных бичей. Вспышка трех светил на сетчатке его глаз навечно отпечатала образ темного замка и высоких фигур валараукар. В холодном поту брюнет сел, просыпаясь, широко распахнув глаза. Бешеным ритмом билась жилка на шее, а грудь тяжело вздымалась. Ожоги от плетей вновь болели, хоть и не было видимых повреждений. Оглянувшись вокруг, нолдо отметил, что меч, выданный ранее, исчез. Что ж, возможно, он ему больше не понадобиться. Опираясь о ствол дерева, брюнет поднялся на ноги. Тихий смех вновь раздался в голове эльфа. Но на этот раз он вспомнил его — Владыка Судеб. С тихим скрипом отворилась незамеченная им доселе дверь сзади. В ней не клубилась тьма, нет, напротив, за ней скрывалась молочно-белая дымка, закручиваясь спиралями, она манила, гипнотизируя ,заставляя сделать шаг вперёд. Окунувшись с головой в туман, эльф прищурился, неосознанно вздрогнув от звука закрывающихся ворот. Три пути извивались молочными нитями, сверкая жемчугом, переплетаясь и вновь расходясь. Всмотревшись, на одном конце брюнет разглядел в переплетении тумана фигуру, закутанную в плащ — Владыка Судеб. Намо Мандос. Вторая же оканчивалась женским силуэтом с огненно-рыжими волосами. Его Нерданель. Имена всплывали в сознании, даря успокоение. Третий же путь уходил слишком далеко, чтобы можно было разглядеть чем он кончается, даже с эльфийским зрением. И тут он вспомнил. Феанор. Огненный дух. Так его звали. Феанор весело оскалился, встретившись взглядом с тем, кто скрывал свое лицо под капюшоном, будто не смея смотреть в глаза тем, кого удерживал в своих чертогах. Да, это испытание было вполне в его духе — в духе того из Аратар, кто в свое время изрек Слово Валар, пророчество, обратившееся проклятием для Куруфинвэ Фэанаро и каждого, кто отказался нарушить принесенные когда-то обеты, кто не пожелал посчитать себя выше нанесенного своему вождю и лидеру оскорбление, кто отправился следом за ним в Средиземье. Каждого, в чьей груди горел настоящий огонь. Мандос сотворил для него три пути. Три пути, что, по его мнению, должны были подойти для огненного духа. Вечный отдых, память о прошлом и что-то, что Намо, наверное, хотел показать, как свободу от всех былых обязательств и клятв. Ну что же. Настало время выбирать? Феанор поднял руку, чувствуя, как кипит под кожей, пробуждаясь, пламя, отблески которого он ощущал все время, пока пребывал в этой тюрьме. Слишком яркое, чтобы не внушать страх тем, кто шел против него. Мандос и вправду был настоящим мастером своего дела. Он забрался глубоко в душу своего пленника — глубже, чем кто-либо и когда-либо; он вытащил на свет все, о чем тот мог жалеть, все, что мог назвать своими ошибками. Он сделал все, чтобы показать Феанору, что тот был не прав, пойдя против воли валар, поставив превыше нее собственную гордость и честь. Фэанаро поднял пылающий взгляд, смотря на представшие ему три пути. Неужели они и вправду думали, что в этот раз он согласится идти по уготованной для него дороге? Ведь он, кажется, наконец до конца понял, каким был сотворен. Фэанаро раскинул руки, расхохотавшись, чувствуя, как за его спиной будто появляются тени тех, кого он любил, кому доверял, кто шел за ним и прикрывал его спину, несмотря ни на что. Тех, кто был ему верен. Он почти чувствовал, как расширились скрытые капюшоном глаза Намо; фигура вдали подняла руку, будто пытаясь остановить его, но нолдо больше не желал его слушать. Он не желал покоя. Он не жалел о прошлом. Он не верил в подаренную другими свободу. Фэанаро раскинул руки — и за его спиной вспыхнули ослепительно-яркие пламенные крылья, готовые нести того, кто никогда ни за кем не следовал, по его собственному, единолично избранному пути.