С ветряными мельницами

Я сунул в рот сразу три пилюли, закинул голову и закрыл глаза, ощущая, как они сухим комом встали в горле. Если верить нашим медикам, то действие начнется в течение пяти-десяти минут, когда оболочка из биоразлагаемого пищевого пластика растворится в желудочном соке. — Готовы надрать им задницы? Ага. И тебя туда же. Это Митараши Анко — наш инструктор и проводник на первую вылазку. Наша команда была не совсем зеленой — некоторые видели выползней во время тренировок на границах деревни, но на зачистку, в район заражения, мы направляемся впервые. Честно говоря, мне не слишком приятна подобная мысль. Черт! Да у меня колени трясутся, как представлю эти гниющие куски мяса, с чвакающими разрывами рта. От них воняет так, что аппетит пропадает на добрую неделю, а булькающие звуки, влажное хлюпание воздуха, застрявшего в полостях, снятся ночами. Не то чтобы я видел их сам — обучающих фильмов было более, чем достаточно, дабы набраться впечатлений. Выползни — то, что подарила нам война. А точнее, использованное врагом (или же против врага) оружие. С тех пор мы напрочь забыли о распрях между Скрытыми деревнями, переучивая шиноби на тех, кто может защищать остальных. — Я поставлю новый рекорд! Обгоню Гай-сенсея! А этот чудик с зеленой повязкой на лбу и прической под ночной горшок — Ли. Он же — едва ли не самый ярый фанат шиноби отдела зачистки. О проведенных операциях каждый житель узнает из утренних новостей по местному телевидению. И Майто Гай имеет едва ли не высшие показатели, а еще самую ослепительную улыбку, становясь настоящей звездой. И вот итог — жертва агрессивной пропаганды. — Обязательно надерем, — поднялась со стула Сакура и, разминая шею, покосилась на сидящего рядом красавца. Точнее, красавцем Саске считали все, кроме меня. По мне, он всего-то напыщенная задница. А из его трагедии наделали слишком много шума. Выползни ежедневно пожирали шиноби и мирных жителей. Новости пестрили кадрами о том, как горы гниющего мяса подминали под себя кричащих, вырывающихся людей, а потом обволакивали, покрывали слизью и переваривали заживо. Честно говоря, тошно об этом думать. Но, если Сакура, милая Сакура, пойдет туда, то и я последую за ней. Потому что хочу защитить её от выползней, хотя она и мечтает только о том, чтобы спас ее именно Саске. — Отставить лирику! Надеюсь, выпили пилюли? — Анко снова обвела нас взглядом, считая пустые стаканы. Двенадцать. Прямо как нас — ожидающих в служебном классе, близ южных ворот. А потом удовлетворенно кивнула, нацепила на лицо маску лисицы и громогласно объявила, что ждет всех на выходе через пять минут. Жаль, в стакане больше не было воды. Пилюли так и стояли в горле. Оставалось надеяться, что их действия будет достаточно, чтобы не превратиться в безмозглый ошметок плоти, и содержащийся внутри антибиотик спасет меня. Оскал маски-собаки спрятал неуверенную улыбку моей драгоценной Сакуры. Я спрыгнул со стола, облачился красноклювым ястребом и побежал следом за остальными. Дышать в масках было тяжелей, хотя бы потому, что встроенный респиратор не позволял свободно наполнять легкие воздухом. Нет, я не впервые надел его. Тебе вручают полное обмундирование на следующий день после того, как проходишь отборочный тест, сдаешь анализы на вирус, делающий тебя выползнем, и посещаешь психолога. Первые недели ты спишь и видишь, как бы стащить с себя пропахший потный жилет, защитные пластины с ног и предплечий, понимаешь, что хочешь помыться нормально после долгих марафонов и бега с препятствиями. А после видишь надменную рожу Саске, его водолазку, которую можно использовать в качестве половой тряпки где-нибудь в заднем туалете. Но сейчас, когда ты идешь на первое задание, защитные пластины кажутся вдвойне тяжелей и натирают не хуже новых. Ах да, я не сказал? Некоторые глупцы жалеют выползней. Смешно, не правда ли? Как только подумаю, что, вернувшись в квартиру, буду радоваться сочащейся слизью твари, которая как бы случайно переварила соседей, то хоть домой не возвращайся. Хотелось бы спросить об этом несчастных, но они уже были заражены, поэтому выжили из ума. Любые разговоры с ними — лишь попытка оттянуть время, дабы тебя скормили прожорливой твари. Поэтому — не разговаривать, устранять как потенциально опасный объект. Вот и сейчас, бегущая впереди остальных Анко инструктировала отряд новичков. А я только и могу, что смотреть в сторону моей прекрасной Собаки. Грустно думать, что верность, присущая ей, распространяется лишь на Саске-куна, а тот спрятал морду под маской плоскомордого кота. Оставалось смотреть куда угодно, только не на красную черепицу домиков, видневшихся вдали. — Рассредотачиваемся, — и захрипела в ухе портативная гарнитура. Я прикусил губу, вслушиваясь в команды. Выползни — выродки, которых даже животными назвать нельзя, не то что людьми, но мне все равно не по себе. Вдруг… таблетки не сработают? Ястреб, Кот и Собака. В жизни не встретишь подобное трио, но на первой вылазке запрещалось оставаться одним. Двое — куда ни шло, но я не мог оставить Сакуру с этим ублюдком Саске. И не имел права грохнуться без сознания у них на глазах. Наверняка нас видели издали. Белая униформа, как символ чистоты генетического кода. Мы, словно ангелы под масками, опускались на зараженные селения, избавляя их от напасти выползней, и копались, словно стервятники, в сгнившем протухшем мясе. Интересно, у них были кости, скелет?.. Или всё, что им оставалось — расползаться, подобно амебам под прицелом микроскопов? — Южный сектор, квадрат четыре, — Сакура отчитывалась о нашем местоположении, и ее голос проникал прямо в мозг. Спокойный голос. Неужели она совсем не волнуется? Совсем не думает о том, что предстоит вымазаться в крови? Не трясет ее от мысли, что в доме наверняка есть просто «зараженные», которых пусть не убьют, но отправят на лечение? Обычно, охваченные безумством вируса, несчастные сами кидались на спецотряд и натыкались на кунаи или мечи, не оставляя экспериментальному корпусу Конохи работы по раздаче вакцины. Самих же солдат охраняли пилюли, что они глотали ежедневно, а в дни вылазок доза увеличивалась в разы. — Вижу людей, возможно зараженных, — рапортовал Саске, и помехи связи искажали голос. Я быстро поднял голову, замечая внимательную морду Кота, прижавшегося к входной двери. Некогда белый заборчик покосился, упал в заросший сорняком газон. Сакура скользнула вдоль окон к заднему входу. Меня мутило настолько, что я не мог думать ни о чем, кроме того, что увижу за дверью. Возможно, там будет только нутро выползня, сожравшего всю семью, стекающая с потолка слизь, некогда бывшая хозяином, куски непереваренной плоти, багровые язвы, надрывы, гноящиеся от болезней и налипший подножный мусор. — Идем, — скомандовал Саске, и я, сжав в пальцах кунаи, ринулся в открытую дверь, проклиная себя за трусость. Я видел, как Саске прыгнул на лестницу, надеясь найти выползней или зараженных на чердаке, а Сакура наверняка принялась за столовую. Мне следовало бы преградить путь к отступлению и ждать у дверей, пока зараженные не решат сбежать, скрыться от неминуемого лечения, но я вновь отвлекся на разговор и помехи. — Пытаюсь пройти в кладовую. — Столовая — чисто. Хочу посмотреть кухню и гостиную. Ты где, Наруто? — Наверняка блюет где-то, как во время тренировок. Трус. — Справимся вдвоем, — после недолгой паузы ответила Сакура, и мне захотелось гаркнуть, найти напыщенного ублюдка, чтобы врезать и сказать, что тогда виной тошноты было несвежее молоко, а не сцены пожирания выползнем бойцов нашего отдела. Но вместо этого я активировал микрофон и посмотрел в сторону двери по левую руку. — Проблемы на линии. Спускаюсь в подвал. А потом отключил гарнитуру. Не хотел слышать то, что они скажут. На самом деле, было бы логичней прятаться где-то дома или под крышей, чтобы иметь возможность сбежать. Говорили, зараженные почти сохраняли разум, хотя внутри вирус уже перестраивал нейронную сеть, путая логику и систему ценностей. Они бросались на выставленные в их стороны клинки, наивно полагая, что охраняют выползней. Найденный на стене выключатель заставил тьму спрятаться по углам, и я спускался, зная, что вряд ли кого-то встречу. Тут был кабинет: со стойкой для свитков, стеллажом книг вдоль стены и диваном, от которого я видел разве что горбатую спинку. Ни окон, ни других дверей. Потертый ковер добавлял толику мнимого уюта. Я выдохнул и прикрыл глаза. Надо было собраться с мыслями и все-таки пойти наверх. Сакура-чан не должна видеть меня в таком состоянии, кроме того, ей может понадобиться помощь. Рука уже было потянулась, чтобы активировать гарнитуру, как слева послышался лязг, накренились и повалились высокие стойки, посыпались свитки, а дальше — я даже закричать не мог от ужаса — шлепая кусками гниющего мяса по ковру, два выползня обрушились на меня. Повалившись на пол, я уже был готов к тому, что меня накроют, и старался нашарить рукой выпавший кунай, наблюдая, как, словно в замедленной съемке, растягиваются гнилостные язвы, как вязкая слизь стекает, оставляя жирные желтые дорожки. Здесь не было даже кожи, только подветренная от воздуха плоть, мышечные волокна, собранные пучками. Оно наползало на меня, готовое обрушиться и задавить. Быстро нырнув второй рукой в подсумок, мне удалось вытащить еще один кунай и, сжав его обеими руками, воткнуть в груду мяса перед собой. Рвать его даже самым острым лезвием было непросто, и я, упираясь ногой в обволакивающую горячую полость, старался оставить зияющую алую рану. Если бы только микрофон был включен… По рукам стекало горячее, влажное, затекало под щитки, капало на пол, и я, уверенный, что чувствую вонь, надавил сильней, прокрутил, закрыл глаза, чтобы с криком толкнуть выползня, выиграть себе хотя бы полметра свободы. Кунай остался внутри. Существо извивалось, заливая слизью все вокруг. Я весь был в его испражнениях: даже во рту ощущался металлический привкус гнили. Маска слетела, но мне было плевать. Я знал, что кричал, и, казалось, что слышал свой крик на несколько тонов выше, казалось, что здесь был не только мой голос — визжали выползни. Но сейчас те словно сошлись в нелепой любовной игре, которую так невовремя затеяли. Приподнимаясь на локтях и отползая к ступеням, я надеялся, что меня не заметят, и я смогу подняться, дабы сообщить остальным и передать двоих тварей старшим. Оказалось, я действительно был не готов, раз не смог поразить эту бесформенную тварь кунаем, но те будто бы потеряли ко мне интерес, замерев словно изваяния в странной позе. Нам всегда рассказывали о выползнях, как о монстрах, не имеющих ни разума, ни каких-либо чувств, кроме голода. Они имели единственную цель: убить, поглотить, насытиться. Но теперь мне казалось, что один из них склонился над раненым и успокаивал его… Так успокаивала мать свое безнадежно раненое дитя. А потом, словно алая молния, в подвал ворвалась Анко, заканчивая то, что не смог сделать я. Горячее брызнуло в лицо, окрасило стены, раскиданные по полу свитки. Одежда инструктора уже не могла впитать в себя биологические жидкости тварей, отправленных на тот свет. Анко тяжело дышала, но с готовностью подняла маску, чтобы, самонадеянно оскалившись, обнаружить, что я жив. — Комбо, — стряхивая с катаны остатки выползней. Опыт и уверенность позволяли рубить их на куски за полминуты, на зависть зеленых юнцов. Откуда-то сверху крикнула Сакура. — У нас зараженный, — я слышал возбужденный голос, но не оборачивался, лишь бы не увидеть на ее лице эмоции, которые пробудила отвратительная смерть. Потому что боялся потерять светлый образ прекрасной Сакуры, которую всегда любил. И понимал, как абсурдна эта мысль — на ней все равно была маска. Наверное, я действительно ненормальный, раз испытывал жалость к чуть не убившему меня выползню. К счастью, мне удалось отделаться лишь испугом и двойной дозой безвкусных пилюль. Ничего удивительного в том, что меня облачили в гражданское и заставили слоняться по деревне, пока все результаты анализов не будут уточнены. Раньше, я бы даже не стал особо волноваться, но теперь ждал хоть какого-то ответа на вопрос: что со мной не так? Конечно, после той зачистки нас собрали в служебном классе. — Никто не погиб, — объявил Морино Ибики, и, кажется, я слышал, как Сакура облегченно выдохнула. Я же запомнил только эту фразу и кровь на униформе других. Помнится, тем вечером я терся мочалкой так, словно хотел избавиться от слоя кожи. Ирьенины слонялись из кабинета в кабинет, не обращая на меня никакого внимания, а я в десятый раз читал о средствах индивидуальной защиты и новейшей вакцине. Говорилось, что носителей можно излечить, и даже глубокие раны не дадут вирусу разрастись так, как это случается из-за жизни за стенами. Упакованные в светло-зеленые костюмы с резинками на капюшонах и глупыми шапками, медики походили на бахилы, которые постоянно просили надеть поверх сандалей. Я брел по длинным коридорам, не зная, куда себя деть, чтобы убить полчаса и пройти беседу с психологом — завершающий пункт в ряде анализов и осмотров, которые показали бы, что я абсолютно здоров. Гудели провода, мерцали люминисцентные лампы, а сбоку, там, где изгибалась кишка коридора, хлопнула дверца, и настоящий безумец сбил меня с ног. Он был в халате, с обожженным солнцем и нелегкой жизнью лицом, с безумными глазами и пальцами, впивающимися в расстегнутый ворот. Зараженный. Я сразу это понял по тому, как он смотрел на меня, как подмял под себя, и тому, как отдел безопасности уже спешил снять с меня беглеца. А безумец лишь тряс меня, оцепеневшего под нечитаемым взглядом, и шептал: «Не-гло-тай! Не-гло-тай!» Не прошло и минуты, как его уже увели, а меня осмотрели на посту и, заключив, что здоров, направили в кабинет психолога. Спросите, какие были вопросы? Хм… помню лишь одно: «Не глотай». — Почему лекарства дают не всем? Сакура оторвалась от созерцания Саске за соседним столиком в общей столовой и посмотрела на меня сначала с удивлением, а потом как на кусок дерьма. — Потому что мы занимаемся зачисткой, а значит, рискуем заразиться, — ответила она, и я читал по прекрасным губам, которые Сакура поджимала, что меня ненавидят. Не хотел быть причиной ее недовольства. Но тогда мне действительно нужна была поддержка. Палочками покрутив лапшу, я кивнул. — Они могли бы дать вакцину. Как делают с теми, кого мы приводим из-за стены, — меня не оставляли эти мысли третий день, и третий день я прятал пилюли в дыре под подоконником. Благо, в казарме народу было достаточно, чтобы проверяли не каждый день. Сакура прищурилась, чудесный изумруд глаз стал темным, словно солнце спряталось за тучи. — Тебя точно проверили? — она говорила так, словно уличила меня в государственной измене. А потом вдруг выдохнула и вспомнила, что я всегда отличался от остальных. — Все слишком сложно, — и махнула рукой. — Полагаю, что, если бы с этими тварями можно было справиться иным способом, то остальные деревни бы тоже от этого отказались… а ты знаешь, что заключен мир, лишь бы… Но я больше не слушал ее, смотря на лики основателей за окном. Те гордо взирали вдаль. Просто не глотать. Следующая вылазка проходила по тому же сценарию: двенадцать человек и инструктор. Двенадцать стаканов и три пилюли, которые я держал за щекой. В этот раз нас возглавлял краснощекий Ящер — Орочимару. Наверное, так даже лучше, ведь он был не слишком-то щедр на вопросы. Но в этот раз я отключил гарнитуру, стоило отделиться от отряда, выплюнул вязкие оболочки пилюль, желая глотнуть воды, но не мог, направляясь к песочно-желтому дому. Наверное, это все-таки было самоубийством — врываться в дом и одному, со снятой маской, ступать по отполированным ногами половицам. Но я все равно не мог представить себя тем, кто убивает кого-то, пусть это и будет груда мяса. После того, что случилось в прошлый раз, мне казалось, что у них все-таки была душа. А разве для такого, как я, плохо было погибнуть вот так, в бою? На стенах висели черно-белые фото: шиноби в зеленом жилете, на фоне старой вывески Академии, и ребенок, тычущий пальцем в отполированную повязку. Такие не используют лет сорок-пятьдесят. Я видел подобные в кабинете Хокаге, да и в сиротском приюте однажды кто-то притащил похожую пластину. Но сейчас символы Скрытых деревень остались лишь у дипломатов. Шиноби все равно были заняты охраной собственных границ от тварей. И так во всех странах. Ни войн, ни распрей. Абсолютная сила Каге, который подмял под себя даймё. Те вряд ли могли противиться новому вирусу и стали лишь старшими советниками, доверенными лицами на местах. Скрипнула доска. Не под ногой, а где-то левее. Сердце упало в пятки и остановилось. Я знал, что встречу там, и все-таки оставил маску в прихожей, прямо на низкой тумбе. — Я здесь, — обозначил себя. Обратного пути не было. Показал раскрытые ладони, морщась от знакомой вони гнилостной органики. Есть ли смысл говорить хищнику, что жертва пришла. Остановился, постарался вслушаться в шум, но где-то снаружи лишь шла борьба. Надо поторапливаться, прежде чем заметят, что член отряда пропал. Путь до закрытой двери был самым долгим. Казалось, я шел всю жизнь до небольшой выбеленной доски, за которой таилась тварь. Рука тянулась медленно, пальцы вспотели, дрожали, окостенели от недоверия. Петли не издали ни звука, а в маленькой спальне не было ничего кроме одинокой кровати и шкафа с разбитым зеркалом. Плотно задернутые шторы не пропускали уличный свет. — Я… — и тут же осекся. Что «я»? Пришел на обед? Хочу познакомиться с вами поближе? — … хочу поговорить. И снова шорох, на этот раз со стороны шкафа. Я так устал бояться, что был уверен, что булькающая тварь уже раскрыла свою уродливую пасть, дабы напасть, и потому с готовностью открыл дверцу. Меня ослепила тьма. Та самая, которая прячется по углам ночью в казарме, которая пугает детей под кроватями. Та самая, которая дрожит и скулит, скребясь в окна, притворяясь костлявыми сучьями. Я замер, приготовился к удару, напряг связки, чтобы закричать, но испугался куда больше, увидев другое. То были не отвратительные куски плоти, не вывернутая наизнанку шкура собачки, исходящая червями и опарышами, на которых тренируют удары. Я видел мать, зажимающую бледной рукой рот мальчишке лет пяти, а тот — красный от слез — старался сдержать стоны. Её лицо было перекошено от страха, а узкая линия губ изгибалась беззвучно, повторяя одно. «Пожалуйста», — клянусь, я видел, что она просила меня, умоляла за них двоих, а мальчик, зажатый костлявыми руками, в одежде не по размеру, трясся, не зная, то ли бежать, то ли оставаться с матерью: «Пожалуйста». Кунай глухо звякнул, падая на пол. Желудок скрутило от вони, перед глазами пестрели кадры просмотренных в классе фильмов. Я вспомнил руки и голос зараженного в коридорах больницы и короткое «не глотай». Тогда и стоило заподозрить неладное, но я лишь протянул руку и схватил женщину за плечо, желая вытащить ее из деревянного гроба, в который они спрятались, став сладкой добычей для выползней. — Идем отсюда, — быстро сказал я, видя отражение в широких от ужаса и недоумения глазах, слыша, как, не сдержавшись, вновь всхлипнул ребенок. Но их стоило увести отсюда, быть может, отправить в экспериментальный отдел, где проверили бы на вирус и дали возможность на жизнь. — Поднимайтесь. Мы… Снова шорохи за спиной. Я едва успел обернуться, схватиться второй рукой за подсумок, чтобы почувствовать рукоять куная и почти отправить его туда, где должен был оказаться выползень, но, вместо протухшей массы, увидел Кота, замахнувшегося катаной. Собака же потянула меня за плечо и уронила на пол, пока наточенный металл рассекал плоть. Кровь брызнула прямо в лицо. Горячая, жидкая, совсем не похожая на то, что извергали выползни. — Ты в порядке? — я едва ли мог слышать Сакуру, видя, как падают на пол обрубки протянутых рук, на мгновение замечая срез белой кости. Сакура держала меня на коленях, трясла, стараясь привести в норму. — Наруто? Твой передатчик вышел из строя, мы не могли тебя найти, а тут ты и они… А Саске рубил и рубил потерявшие форму тела. Пропиталась кровью одежда, повисшая ошметками на опускающейся вниз катане. С маски спадали куски плоти, капала кровь, а он все не останавливался. — … они ведь на тебя не напали?.. — не унималась Сакура, гладя мокрой от крови ладонью по спутанным грязным волосам. — Срочная госпитализация, — только позже до меня дошел смысл слов Орочимару, потому что тогда я вряд ли понимал, что происходит, и позволил взвалить себя на спину инструктора и полностью довериться его холодным тонким рукам. Я столько должен задать вопросов и столько узнать… таковы были мои мысли перед тем, как провалиться в блаженную тьму. После, я долго вспоминал Сакуру, которая гладила меня по волосам, и Саске, рубящего живую плоть. Мне вынесли приговор заочно, наверняка сообщив остальным, что я был отправлен на «заслуженный отдых». Когда-то я даже не задумывался, почему не встречаю тех, кто успешно излечивался и оставался жить в деревне. По крайней мере, об этом день за днем пестрили новости. По правде говоря, я мало думал и о том, для чего деревни вообще могут затеять эту войну с отражениями, придумать вирус, которому было лишь одно название «желание абсолютной власти». Не знаю, что именно не устраивало Каге, и какие мотивы были у них, чтобы разразить гражданскую войну, о которой не подозревали даже солдаты. Я смотрел в серое зеркало, вытирал грязь с похудевшего лица и все-таки улыбался, зная, что за мной стоят те, кто видит во мне человека, из плоти и крови, а не плоть и кровь, лишенные формы. Трудно, когда приходят мысли о Сакуре, встреча с которой будет предрешена, или Саске, который, не думая, снесет мне голову. Деревня будет чиста: в глазах восхищенных жителей, мой старый отряд — настоящие герои, а мы, люди, восставшие против системы, или те, кто увидели верхушку деревни изнутри, лишь бесформенные груды отвратительного мяса. Но мы по-прежнему видим их, как людей, и именно люди охотятся на нас, записывая убийства на камеры в просторных павильонах, чтобы взрастить ненависть и страх к войнам прошлого, а также любовь к нынешним Каге. Большинство из нас давно ушли вглубь страны, ближе к побережьям, где изгнанные из Скрытых деревень люди не смотрели ни на символы кланов, ни на цвет кожи. Сюда не проникали отряды зачисток, не пытались навязать правила Каге. Здесь было синее небо и люди, называвшие друг друга по именам, а не прятавшиеся под масками животных. Я все еще помнил выползней, которых рисовал под воздействием лекарства мозг, и тех, что создавало телевидение, а потом смотрел на группу ребят, ловящих зеркального карпа в синем озере, и в который раз убеждался, что выползней не существует. Что настоящие твари заставляют нас надевать маски и убивать людей. Возможно, это несколько эгоистично — попробовать подорвать этот шаткий мир, но такова уж наша цель — цель повстанцев — подарить свободу простым людям. Скорее всего мы даже умрем, но единственное, чего бы мне хотелось — умереть как человеку, а не как выползню.