Очередная космическая одиссея (another old space odyssey)

— Мне нравится Луна, — говорит Изуку, когда они сидят, переплетя ноги, а летний воздух опускается на землю душной пеленой. Когда они смотрят на небо, угадывая фигуры в проплывающих над ними облаками и их мечты гораздо проще, он говорит, — однажды я хочу там побывать. — Ха! — И что здесь смешного? — Мидория смотрит на него, морща нос. — Знаешь, люди уже были там, когда-то. — Мне казалось, что тебе больше нравятся звезды. Мидория перекатывается на бок, и кресло под ними скрипит. — С чего это? Потому что у тебя все лицо ими усыпано. — Потому что ты мелкий и тупой, Деку. Мидория смеется и говорит, что он прав, но сам полон надежд на обратное. * Они начинают копить мелкие монеты и камни и запихивают письма в стеклянные бутылки, чтобы оставить их в лунных кратерах. Деку пишет большую их часть, распираемый идеями, исписывая листы от начала и до конца. Мать покупает ему краску, и он тут же пускает ее в ход. Бакуго смотрит на свой пустой лист. — Что ты пишешь? — Эй! Не подглядывай, — Деку прижимает листки к груди и говорит, что увидеть их могут только инопланетяне. * Однажды Деку уезжает куда-то с матерью и возвращается другим. Он старается вести себя, как стал бы Деку, но его улыбка выглядит неправильно, и тело движется так, словно больше ему не принадлежит. Позже Бакуго читает все по его лицу, опухшему от слёз и пустому. — Что они тебе сказали? Что у тебя слишком гигантский череп? Он качает головой и утирает нос. — Кар-ди-о-мег…алия [1], — спотыкается о слово он. — Я не смогу увидеть Луну с тобой. Он стоит, глядя как Деку улыбается, плотно сжав губы, словно боясь, что от любого неосторожного движения может расплакаться. Они слишком малы и не видят злой иронии в том, что непреодолимым препятствием, вставшим перед ними, стало просто слишком большое сердце. — Значит забудь о ней, — говорит он, и Деку дрожит, словно лист на ветру. — Я буду смотреть на нее вместо тебя. Я привезу домой все дурацкие камни, которые сумею унести. Я соберу в ладони лунный свет и принесу его тебе. Я построю песочный замок специально для нас, так, чтобы его никогда не сдуло ветром и ты смог бы всегда смотреть наверх и знать, что он там. Я буду лучшим, чтобы ты мог быть просто Деку. И расскажу инопланетянам все о тебе и мне. — Он чувствует, как падает все глубже и глубже, каждое слово словно вбивает его в землю, и все для того, чтобы увидеть, как Деку улыбается чуть шире с каждой сказанной глупостью. — Ты серьезно? — смеется Деку, и его глаза блестят от непролитых слез. И Бакуго Катсуки говорит худшую вещь, которую только мог бы сказать. Он говорит да. * «Когда к ней подошел голодный нищий, крольчиха кинулась в огонь, жертвуя своей жизнью, чтобы спасти его от голода. Тронутый ее жертвой, нищий, оказавшийся на деле Тайшакутеном [2], запечатлел благородную крольчиху в лунном свете». — Но что случилось с ней потом? — наперебой спрашивают дети, их лица освещены проектором в планетарии. — Тайшакутен уберег ее от пламени. — Но ведь она не знала, что так будет. Мидория улыбается уголком рта. — Нет, не знала. * Тодороки из центра контроля операций регулярно появляется в планетарии, отчаянно притворяясь, что не заучивает целые учебники о тех явлениях, которые разъясняет Деку, принимая его за обычного посетителя. «Предел Чандрасекара» [3], — бормочет он себе под нос однажды, наблюдая за их тренировками, и Бакуго — каждая мышца горит и ноет — на дрожащих ногах бросается в раздевалку с выворачивающей наизнанку головной болью. Он не отпихивает Тодороки в сторону, когда тот встает рядом с ним у раковины. — Это предел, до которого может расти звезда, пока не начнет угасать. Тодороки смотрит на него, и его взгляд придавливает Бакуго к земле. Его голос не громче шума на фоне, тон ледяной, точно лезвие скальпеля. — Словно погибает, задушенная собственной массой. — Охуеть как круто, — у Бакуго как раз хватает времени на то, чтобы закатить глаза, прежде чем он пропихивает пальцы себе в горло. * Сразу после того, как он дает обещание, пока Деку спит, развалившись на траве в тени кленов, Бакуго берет их банку с монетами и красивыми камнями, ветками и лепестками и убегает, не сообщив ему, куда. Мистер Тошинори из планетария беспрекословно меняет банку на телескоп, не говоря, что трех сотен йен и охапки засохших цветов недостаточно. Но когда он улыбается и исчезает в подсобке, Бакуго слышит, как тот спорит с мистером Айзавой тихим голосом. * Он слышит непрекращающееся гудение голосов на станции. Незримое напряжение. Дни тянутся бесконечно, команда техников вечно путается под ногами, и перспектива отказа системы тепловой защиты и возможных повреждений крыла затмевает мысли о самой миссии. Один день целиком посвящают работе с документами, и они подписывают форму за формой, пока не начинают болеть запястья, а адвокат читает им лекцию про удушье и эрозию мышц. Небо за окном темнеет, но недостаточно для того, чтобы было видно звезды, и подпись у Бакуго с каждой страницей становится все более неаккуратной. — Я волнуюсь, знаешь, — начинает Киришима, когда за ним закрывается дверь в ванную комнату. — Если ты захочешь поговорить — я всегда рядом. — О чем, о бесполезной хуете, которая продолжает всплывать день за днем? Сколько можно откладывать эту гребанную миссию? — Не об этом, — вздыхает Киришима, следя за тем, как Бакуго полоскает рот, пытаясь избавиться от привкуса рвоты. * Все начинается в старшей школе. Он не может перестать думать о возможной конкуренции, бежит быстрее всех, карабкается выше, преодолевает все пределы и ограничения. Одним из ограничений оказывается Деку. — Не хочешь зайти в гости? — предлагает Деку, улыбаясь, и он думает о том, сколько часов бега ему предстоит. О том, как будет сидеть, пока мать Мидории закармливает их апельсинами и рисовым пирогом, вкус которого ему придется ощутить дважды. Чуть позже «прости, не сегодня» превращается в «я занят» и «у меня нет на это времени», и «у меня нет ебанного времени для тебя», и когда Деку в лицо впервые прилетает кулак, он наконец перестает спрашивать. * Он решает вернуться после того, как Киришима с криками вбивает в него частицы здравого смысла. Бакуго никогда не слышал, чтобы тот звучал так несчастно и отчаянно. Он нарушает свой распорядок и читает расписание поездов, сцепляется с сотрудником на станции и до боли сжимает в руке билет, выписывая круги в узком пространстве платформы, но все равно едет. Дорога занимает всего полчаса, но назад он решается вернуться впервые. Их район ничуть не меняется, оставаясь таким же тихим и сонным, упрятанным у подножья холма, на вершине которого гнездится обсерватория. Лишенные света городских огней, звезды здесь горят ярче. Он распахивает хлипкую скрипучую дверь планетария, и Деку там, хотя Бакуго и надеется на обратное. Он стоит к нему спиной, но выглядит выше и увереннее, его прическа менее катастрофична, теперь он больше Мидория, чем Деку — до тех пор, пока Бакуго не замечает, как он неторопливо записывает что-то в тетради. — Каччан, — Деку улыбается не так, словно его ждал, но будто он никогда и не уходил и между ними нет ничего, что нужно исправить; точно еще вчера они считали горящие на небе точки и мечтали сплести для них сеть, а звезды были для них стайкой светлячков. Просто Деку. Бакуго чувствует, как его желудок делает сальто. По крайней мере один из них сдержал свое обещание. — Тодороки мне все рассказал. Дети просто прилипли к телевизору, когда вас показывали. Все это действительно случилось. Дата запуска была назначена. — Давно пора. — Ты буквально отправляешься в другой мир, — Деку улыбается, его глаза огромные и сияющие. Он поднимает взгляд и негромко смеется, будто вспоминает забытую и не слишком смешную шутку. — Надеюсь, в этом ты закончил все, что хотел. Он чувствует, как руки непроизвольно сжимаются в кулаки. * Когда он бежит назад, с телескопом, зажатым в тонких жилистых руках, Деку ждет его с корзиной самых красивых бутылок, которых им удалось найти. — Если ты собираешься туда отправиться, то должен их забрать! — улыбка слишком широка для его лица. Когда он вытаскивает пробки, из бутылок пахнет перезрелыми фруктами. — Я выбрал свои любимые письма, так что теперь ты можешь посмотреть. Он смотрит и тут же об этом жалеет. Для инопланетян они явно не представляют никакой ценности. В его рисунках нет ничего выдающегося, ничего, что могло бы заинтересовать неземное существо. В них не говорится о катаклизмах и великих войнах и победах, лишь об апельсиновых дольках и вишневых деревьях в цвету, об изношенных кедах, и в этот момент Бакуго думает, как жаль, что если Деку предоставился бы шанс передать свое сообщение вселенной, он рассказал бы ей о какой-то дряни, которую можно увидеть у любого на заднем дворе. * Все накатывает на него разом, хуже любой симуляции или испытания, вызывающего слабость и тошноту. Он в спешке возвращается домой, сбив дыхание, и отыскивает коробку с письмами, в которых Деку неловкой рукой выводил свои мечты о Луне, спускающейся с неба, чтобы поцеловать страждущий океан. На Луне нет никого, кто мог бы их прочитать. Он вытряхивает письма из бутылок, сдувает пыль и сшивает порванные страницы, исколов все пальцы. Он открывает старые краски, отчаянно сжимая тюбик выдавливает краску на дрожащую ладонь и размазывает по страницам, пока на них не остается ничего, кроме черноты. Когда Бакуго доходит до рисунка, на котором они стоят бок о бок, смеясь, то понимает, что ему больно. * — Есть одна история, — говорит ему Деку на закате их дружбы, когда дыхание лета угасает и они наблюдают за тем, как Луна тянет за собой прилив. — Выкладывай, — бормочет он, пока волны окутывают их ноги мягким песком. — Однажды жил император, который пытался вскарабкаться до Луны, выше и выше, собирая все стулья и мебель в королевстве в высокую башню… Бакуго фыркает. — Что за придурок. * Деку следует за ним, как и всегда. — Блядь, — злобно выплевывает Бакуго, черная краска словно грязь и песок между зубами, от слез и соплей его буквально тошнит. — Все это время я относился к тебе, как к последнему дерьму. Деку вырисовывает волны на его дрожащей спине, там, где лопатки судорожно дергаются, когда его тошнит и после, когда он извиняется. — Я не злюсь на тебя. — Какого черта ты не злишься? — Бакуго думает, что закричит, но вместо этого выходит шепот. — О чем я вообще думал? Неужели о том, что притащить тебе кучу блядских камней будет достаточно… достаточно, чтобы… — Я думаю, — начинает Мидория мягко, — что тебе предстоит долгий путь, чтобы научиться не относиться "как к дерьму" к самому себе. * Он возвращается домой, не с миссии, которую откладывают в сорок пятый раз, пока пытаются отыскать замену на его место, а из супермаркета, и квартира приветствует его теплом и светом вместо привычного холода. Около окна, потрепанный и покрытый множеством царапин, стоит старый телескоп, хотя единственный доступный из него вид — дурацкая бетонная стена. — Как все прошло? — Мидория запирает его в мягком кольце своих рук. — Терапия? Все еще не могу поверить, что я проебал посадку на Луну, — бормочет он, но в голосе его легкость, которую Бакуго не чувствовал долгие годы. * — Каччан, мне не нужна дурацкая Луна, — Деку улыбается ему, яркий, как звезда. — Есть тысячи способов, которыми я могу увидеть ее, через миллион разных линз и ТВ-каналов… но ты? Ты не настолько популярный. — Заткнись, Изуку, — смеется Бакуго, уткнувшись в его плечо. * — Но знаешь, как она заканчивается? — шепчет Деку, когда они перестают смеяться. — Он смотрит вниз и видит в озере лунное отражение, большое сияющее кольцо, и прыгает вниз. Они сидят, пока волны карабкаются все дальше, смывая песочные замки, в которых они спрятали бутылки с посланиями. — И может показаться, что он чувствует себя последним дураком, но он счастлив.