Бастард и Королева

— И поэтому сектор Чоммель выдвигает на голосование вопрос о повышении торговых пошлин на плазму для секторов и регионов, отказавшихся подписать «Всегалактическое соглашение о ценорегулировании на стратегически важные ресурсы на период военных действий»… Ее голос был на удивление спокойным и уверенным, хотя даже в свои четырнадцать лет Армитаж понимал, что это глупая и пропащая авантюра, с точки зрения политической выгоды. Только законченная идеалистка могла предложить подобное. Но что более удивительно — этот невыгодный для многих присутствующих в зале законопроект с легкостью набрал нужное количество голосов для прохождения во второе чтение. Хотя чему было удивляться? Сам Армитаж, если бы в тот момент сидел на платформе представителей сектора Арканис, тотчас бы поднял руку в поддержку даже еще большего абсурда. Иначе он бы не смог после подойти к ней и заговорить даже о самом ничтожном пустяке, не вынес бы ее уничтожающего взгляда. Он смутился и подрагивающей рукой выключил голопроектор. Надо успеть сделать пометки до того, как придет отец. Но, не поборов свою слабость, Армитаж, будто назло самому себе, просмотрел только ее выступления на необходимой сессии, совсем позабыв о том, что там говорили о военном реэкспорте и стратегии боевых действий на ближайший квартал. Он никак не мог сосредоточиться на монотонной речи очередного сенатора, стоило только камере направиться в сторону платформы Чоммель. Армитаж намеренно увеличивал и приближал картинку, чтобы следить за каждой мимолетной эмоцией на ее прекрасном лице. Постыдное пристрастие подростка, заставляющее его нелепо краснеть и просыпаться почти каждое утро разгоряченным и возбужденным от очередной ночной фантазии. Которые он старался всячески скрывать от окружающих. Он и сам не мог понять, когда это случилось с ним. Просто в один день Армитаж с ужасом осознал, что слишком долго следит за ее губами, не вникая в смысл ее речи. А вскоре после этого проснулся посреди ночи от того, что она подошла к нему, говоря про требования Банковского клана, и начала медленно расстегивать его учебный китель, спускаясь руками все ниже и ниже. А голос ее становился все тише и тише, он мог поклясться позже, что чувствовал ее прерывистое теплое дыхание кожей. Армитаж никогда не думал, что сны могут быть настолько реалистичными. Она совсем не была похожа на грубоватых и бездушных дочерей военных, с которыми он вместе учился до того момента, пока отец не перевел его на персональное одиночное расписание. А офицерские жены и служащие дамы вызывали у него лишь презрение из-за излишней надменности и холодности. Она же была образцом воспитанности, красоты и грации. Обладающая тонким умом и превосходными манерами — словно сошедшая со страниц древнего эпоса мандалорцев об идеальной женщине. Никогда прежде он не испытывал подобного к представительницам противоположного пола и очень страшился своего не вполне понятного чувства. Вошедший отец, взяв его датапад, быстро просмотрел записи. Армитаж исподлобья взглянул на отцовские постепенно сходящиеся на переносице брови и сжавшиеся в тонкую полоску губы. — И это все? — голос Брендола оставался равнодушным, но легкое разочарование уже зарождалось в глубине его глаз. — Да, отец, — Армитаж опустил голову и приготовился принять очередное наказание. — Что же, не густо. Пожалуй, наука военной политики не для тебя. Что печально, сын. Мальчик вздрогнул. — Ты не хочешь ничего мне сказать, Армитаж? — Он слишком хорошо знал эту интонацию отца. — Я не понимаю, о чем ты, отец… — Армитаж в очередной раз проклял свой ломающийся голос, выдавший высокий тембр так не вовремя. — Еще не так давно ты усваивал все прекрасно. Неужели геополитика стала интереснее военного дела? Немного узловатые пальцы левой руки с силой сжали его плечо. Армитаж вздрогнул, завороженно смотря, как отец включает голопроектор. — Многоуважаемый канцлер Палпатин, сектор Чоммель отказывается принять предложение Банковского клана, представленное сенатором принцем Кловисом. Мы считаем, что таким соглашением он в первую очередь лоббирует интересы Конфедерации независимых систем… — О, — короткий звук, который издал его отец, выражал слишком многое. Как и глухая насмешка, которая последовала далее. Армитаж почувствовал, что его щеки становятся отвратительно горячими от прилившей крови. — Не ожидал, мальчишка. Хотя это… понятно. — Отец повел себя странно, начав спокойно говорить: — Я помню эти времена. Канцлер использовал сенаторшу в пропагандистской кампании для Войны клонов. Ролики с ней, генералом Скайуокером, Палпатином и другими популярными фигурами Республики крутили повсюду, даже у нас в Академии выделили специальное время на их еженедельный просмотр. Многие грезили о ней, как о прекрасном ангеле мира. Но мало кто знал, какой она была на самом деле. Фригидная, высокомерная, ненавидящая мужчин. Она отвергла даже Раша Кловиса. Говорили, что она спала лишь со своими служанками — подбирала похожих на себя. Идеал, любившая лишь саму себя. Знаешь, мальчишка, она бы на тебя даже не посмотрела. Ведь она была королевой. А ты только бастард. Ничем не лучше, чем… раб с Татуина. Такое же ничтожество. А для королев подобные недолюди просто никто. Пустое место. Каждое слово отца, произнесенное равнодушным тоном, приносило намного больше внутреннего дискомфорта, нежели его обычные наказания. Армитаж хотел провалиться под землю, спрятаться где-нибудь, лишь бы не слышать этого. — Секрет успеха, мальчишка, заключается в том, что нужно не мечтать о невозможном. И знать свое место. — Отец еще сильнее сжал его плечо, выпрямляя одним движением его сгорбившуюся спину. — Работай, бастард. Может, тогда и будет толк. Через стандартные полтора часа я жду основные тезисы речи канцлера Палпатина о стратегии Республики второй декады Клонической войны. И в качестве наказания я ожидаю увидеть хотя бы пять преимуществ для КНС, которые можно выделить из этой стратегии. Армитаж не слышал, как вышел за дверь отец. Он пытался сосредоточиться на вкрадчивой, тихой, но нудной речи будущего Императора. Но синяя картинка, выдаваемая голопроектором, постоянно размывалась и двоилась от злых слез, капающих с длинного носа. Жгучая ненависть буквально грызла его изнутри. Ему было наплевать на слова отца, на никому не нужную речь канцлера и даже на прекрасную сенаторшу, оказавшуюся последней тварью. Больше всего он был зол на себя. Остервенело набирая нужные слова дрожащими пальцами, он с каждым нажатием словно вдавливал в экран ничтожество, пустое место, мальчишку, бастарда, размазывая их, уничтожая… Никто больше не посмеет его так назвать. Даже самые прекрасные королевы Галактики.