Если. Когда.

Если бы ей только было позволено, думает Миранда. Если бы ей разрешено было отделить себя от собственного происхождения — но немыслимо, чтобы кто-то захотел разрешать. Даже «Цербер», временно подаривший ей возможность дышать полной грудью, не беспокоиться за сестру и работать в самостоятельно выбранном направлении. Нет, «Церберу» Миранда нужна именно такой, какой родилась. Какой была скомпилирована Генри Лоусоном ещё на фазе первого мейотического деления половых клеток. Её потенциал — залог её выживания. Её цена — и она привыкла продавать себя как можно дороже. Миранда не спорит с этим. В конце концов, не сказал ли кто-то когда-то, что единственная свобода — это осознанная необходимость? Но если бы Миранде случилось потерять всё — не отбросить, нет, она ни за что не допустила бы безответственности, не отдала контроль по собственной воле, — что бы было тогда? Если бы с неё сорвали наследие, как вор в толпе срывает сумку с деньгами, не оставив ничего — ни связей, ни имени — как бы Миранда поступила потом? Окажись она жертвой кораблекрушения или другой катастрофы, когда люди, сами не сознавая того, избавляются от всего лишнего, чтобы только выплыть и вдохнуть воздуха, — окажись выброшенной на одинокий берег, словно обломок мачты или обшивки, — и открыв после этого глаза, что она бы сделала? Миранда сделала бы из себя нечто новое. Возможно, получилось бы хуже, чем у отца — не то что «возможно», вполне бесспорно; но зато, наконец, это «что-то» принадлежало бы ей одной. *** Когда Миранда смотрит на Шепард — сначала мертвую, искореженную, точно ядро кометы из глубин космоса, а затем мирно спящую на операционном столе, — у неё незаметно для всех сжимаются зубы. (Она слишком уж хорошо воспитана, чтобы открыто стискивать кулаки). У Шепард была эта сверкающая возможность: создать себя из земного праха и звездной пыли. Миранда же могла только воссоздавать, непрестанно, как будто исполняя один и тот же программный код. Генетика тоже сродни замкнутому циклу, особенно если исключить фактор мутаций. Ошибок, которым нет места среди безупречного совершенства: дабы клеточные поколения-копии сменяли друг друга в строго заведенном порядке. И Шепард она — сверяясь с самой собой, как с лекалом, — воссоздала тоже. Со всеми изъянами, без изменений; потому что как бы она, несмотря на все свои страхи, сумела бы (посмела бы) поступить иначе? Когда она видит, как огромные силуэты Жнецов расцветают алыми вспышками и рушатся с неба — это не только (и не столько) победа, сколь бы ни долгожданная. Это конец. Даже если удастся в приемлемый срок восстановить ретрансляторы и всю прочую инфраструктуру — о, она отлично осознает последствия, её же только этому и учили, рассчитывать и осознавать, — галактика, разорванная войной, уже никогда не станет такой, как прежде. Вряд ли в ней что-то будет значить Совет — если трое трясущихся политиканов вообще успели убраться с Цитадели перед захватом, — и в этом бурлящем котле ещё неясно, в чьи руки могут попасть технологии и ресурсы. Приходит время новых решений — не легких, но кто обещал, что будет легко. Шепард смела с игрового стола вселенной их предначертанную судьбу — всю и скопом. И теперь их задача — не просрать подаренный шанс. «Ну, так какого кораблекрушения тебе ещё надо?» — словно наяву слышит она сильный, насмешливый и несовершенный голос, который не спутать ни с каким другим. Миранда стирает грязной ладонью пот со лба — и улыбается.