Голос

После версуса Хованский вдруг услышал противный картавый голос у себя в голове. Юра никогда не искал своего соулмейта, а теперь и вовсе расхотел думать о "счастье с родственной душой". Только вот чертов голос у него из головы никак не пропадал. Ларин думал, что пробил дно, услышав голос в голове. Его не пугали соулмейты и отношения, не пугало даже то, что голос мужской. Его ничего не пугало, нет. Его дико бесило, что шипящий голос принадлежал никому иному как Юрию Хованскому. Дима и помыслить не мог об этом. Как ни странно, он не слышал оскорблений в свой адрес, лишь только "Вот пиздец подарочек в виде картавого мудака" и то один раз и в самом начале. Несколько недель они жили относительно спокойно, пока не начали ссориться из-за ерунды вроде "Ты можешь не болтать ночами, я уснуть не могу" или "Переставай бухать, мне противно слушать то, что ты несешь". Словесные перепалки переросли в бойкот. Ларин стал читать вслух философию, а Хованский пел отвратительные песни ночами. В один день после двух трактатов по философии и четырех ужасных песен, Дима уже не смог чисто физически это терпеть. Голова раскалывалась от боли и напряжения, поэтому когда Юра хотел было затянуть очередную песню, Ларин тихо сказал одно лишь слово "Хватит". Хованский так и замер. Нет, не просьба заставила его замолчать, а тон голоса. Усталый, тихий, будто надломленный. Тогда он предложил закончить все раз и навсегда. Ларин нехотя согласился. Его не радовала перспектива поцеловать Хованского, но так можно было от него избавиться и забыть о нем. Дима назвал свой адрес и сказал приезжать утром, но, конечно же, Юра его не послушался и приехал через полчаса. Ларин пошутил бы, что Юре не терпелось поцеловать его, но головная боль мешала соображать. Они несколько минут стояли в прихожей, а потом Хованский со словами "Да похуй" толкнул Ларина к стене и поцеловал. Чтобы избавиться от голоса нужно просто поцеловать соулмейта. Только вот нужно просто поцеловать, а не лезть языком ему в рот. Целовать, а не прижимать к себе как в последний раз. И смотреть так голодно не надо было. А скользить руками под футболку тем более. Хованский разорвал поцелуй только тогда, когда воздуха не осталось — Не такой ужасный у тебя голос, Уткин, — сказал он, все еще обнимая и прижимая собой к стене Диму, который очень охуевал от такого поворота событий, но против не был. — Ты отвратительно целуешься, — наконец сказал Ларин, не пытаясь отстраниться сам не зная почему. — А ты научи, — усмехнулся Хованский, не ожидая, что Ларин возьмет и поцелует. Дима больше не слышал шепелявого голоса в своей голове. Зато он теперь слышал его в реальности изо дня в день рядом с собой. И был не особо против этого.