***
Дом показывается между деревьев ближе к закату — дорога заняла больше времени, чем планировал Андерсон. Лес шумит на ветру, среди веток поют птицы (Андерсону даже кажется, что он слышал соловья), старый дом чуть поскрипывает — идиллия; словно он в самом деле вернулся домой, и в окно вот-вот выглянет мать. Никто не выглядывает, конечно. Окна пустые, черные и мертвые, как и положено. У калитки стоит чужой пикап — очевидно, давно, сквозь двигатель и салон проросли гибкие лозы, стекло разбито, шины спущены; наверное, это машина предыдущего охотника, думает он, а потом — но я буду умнее. Он глушит двигатель и достает из бардачка молитвенник — больше ничего не нужно, хватит и искренней веры; закатное солнце пробивается сквозь деревья, и на секунду ему кажется, что между стволов мелькнул чей-то силуэт. — Я знаю, что ты здесь, — говорит он и выходит из машины. — Покажись.Часть 1
19 октября 2017 г. в 11:59
Джеймисон подъезжает к дому после полудня. Солнце светит так, что приходится опустить козырек (хотя сейчас это не так уж и нужно), и редкий лес вокруг не выглядит угрожающим или опасным — невдалеке покрикивают озадаченные вторжением птицы, шумят деревья, и в целом все очень спокойно. Будто не работать приехал, а отдохнуть. Наконец-то выбрался на природу.
Обычно так не бывает, но наниматель предупреждал, что можно ожидать чего угодно.
Дом, хоть и заброшенный, тоже выглядит очень мирно — будто здесь никого нет, и он зря потратил свое время; только Джеймисон знает, что это не так. Да, обычно такие дома выглядят или отвратительно, или неестественно хорошо, но исключения никто не отменял; судя по всему, это будет первым за все годы его работы.
Он не запирает машину. Людей вокруг нет на многие мили, а убегать так будет проще (в случае чего, разумеется: он не думает, что придется).
Многие его коллеги возят с собой целый арсенал, но он привык обходиться минимумом — немного соли, немного мела, пара свечей (мало ли что) и пистолет; креста у него тоже нет — Джеймисон атеист. Твари реагируют на эмоции, на веру, а выругаться куда проще, чем вспоминать молитвы.
— Где же ты? — бормочет он и подходит к дому — осторожно, будто ожидая, что из травы на него что-то бросится. — Я знаю, ты здесь.
Тишина. Только птицы продолжают перекрикиваться.
Может быть, стоит проверить дом. Наниматель сказал, что тела находили в лесу, но любой твари нужно логово; впрочем, ступеньки выглядят так, словно вот-вот провалятся, да и веранда не лучше... и следов нет. Ни крови, ни грязи.
Двор еще не зарос до конца; на другой стороне виднеются остатки колодца, и Джеймисон подходит проверить — возможно, он ошибся, и логово там. Солнце нещадно жжет ему затылок и спину, трава путается в ногах — в общем, все как обычно;
между лопаток впивается холодный, безразличный взгляд.
Джеймисон оборачивается.
Он стоит в паре метров от крыльца, и трава вокруг не примята — словно он вырос из-под земли. Будь у Джеймисона зрение хуже, принял бы его за бездомного — загорелая кожа, редкие черные волосы, из одежды только драные и грязные штаны. Наверное, жертвы тоже поначалу путали.
Он подходит ближе, и трава словно расступается перед ним; Джеймисон гулко сглатывает. Ему не страшно.
В дневном свете он выглядит странно естественно — словно все нормально, словно так все и должно быть; он смотрит пустыми глазницами и не шевелится, даже с ноги на ногу не переступает. Из обрубка правой руки торчит что-то белое, словно выцветшее на солнце, — кость, понимает Джеймисон не сразу. Сложно не пялиться, но он старается.
Он приехал сюда делать свою работу, в конце концов.
Они смотрят друг на друга несколько секунд (Джеймисон — настороженно, он — безразлично); потом он чуть покачивается и делает еще шаг вперед. Под кожей у него что-то шевелится — не как рой (Джеймисон видел и таких), скорее как щупальца или что-то вроде этого. Как японские тентакли, только в этот раз обойдется без изнасилования.
— Ты не делал этой земле зла, — говорит он сипло, с явным трудом выталкивая слова; Джеймисон видит, как что-то напрягается у его висков и вдоль челюсти. — И вряд ли сделаешь. Зачем ты здесь?
На его макушке и плечах Джеймисон замечает маленькие листочки — плоские, плотно прижимающиеся к коже, как плющ. Наверное, они продолжаются на спине. Отсюда не видно.
— Потому что ты убил восьмерых, — отвечает он.
— Двое из них убили меня. Трое охотились. Трое рубили лес, — чужая челюсть оглушительно щелкает и перекашивается, но он продолжает говорить; на шее вздувается что-то, похожее на отвратительно толстую вену. — Этой земле больно. Эта земля нашла защитника.
— Тебя, — Джеймисон медленно кивает.
— Меня, — он с трудом склоняет голову и поднимает ее с отчетливым хрустом. Нечто под его кожей напрягается и расслабляется, словно в такт пульсу; Джеймисон не уверен, что его сердце еще бьется.
Джеймисон уже ни в чем не уверен.
— Я должен тебя убить, — говорит он и получает в ответ медленное движение плеч:
— Эта земля найдет себе другого защитника. Если ты сможешь.
К торчащей кости, замечает Джеймисон с опозданием, чем-то привязан обычный кухонный нож. Сложно понять, чем.
Ему все еще не страшно.