“ The forest is thick and you don't recognize We parted our lips and we reached from inside ” --- beach house, lover of mine
Ронану было восемь, когда он впервые заметил метку соулмейта. Однажды он снял рубашку, чтобы залезть в ванную и увидел пятнистый фиолетовый синяк на своем животе. Он глубоко вздохнул и его мать, убедившая его принять ванную, услышала это из-за двери. — Ронан? Ты в порядке? — У меня синяк, — ответил он. — Не знаю, откуда он взялся. Услышав эти слова, Аврора, старавшаяся давать сыну немного личного пространства, потому что он был достаточно взрослым, чтобы мыться самостоятельно, вломилась в ванную. — Что? Ронан нахмурился, в качестве эксперимента ткнул в синяк, но тот не отозвался болью. Кожа под ним также не была рельефной, как бывала под многими другими, которые он зарабатывал, растя на ферме. — Он странный. Аврора поняла, что это был за синяк в то же мгновение, как увидела его, и с облегчением выдохнула. — Это всего лишь метка соулмейта, дорогой. — Она встала на колени перед Ронаном и пропустила его темные кудряшки сквозь свои пальцы. — Когда на теле твоего соулмейта появляется какая-то отметина, она появляется и на твоем. Поэтому она не болит и поэтому пропадает через день. — Постой, — сказал Ронан, сводя брови. — Это значит, что синяк принадлежит кому-то другому. — Да, — улыбнулась ему Аврора. — Твоему соулмейту. — Интересно, как это произошло. — Теперь Ронан хмурился, смотря на свой живот. — Должно быть он очень болит, ведь он такой большой. — Я уверена, тебе не о чем беспокоиться, сладкий. — Она взяла его за руку и сжала ее. — А теперь принимай ванну.✗✗✗
Адаму было двенадцать, когда он впервые увидел у себя метку соулмейта: это была царапина, появившаяся на его руке. Он как раз сидел в классе истории, записывая все, что учитель говорил так быстро, как только мог, когда воспаленная красная рана образовалась прямо на его глазах. Он слышал о подобном, но его отец всегда говорил, что все это ерунда. — Соулмейтов не существует, Адам, и ты дурак, если веришь в них. Посмотри на нас с твоей матерью — никаких уродских меток, но у нас все прекрасно. Адам не думал, что у его родителей было «все прекрасно», но он промолчал. Просто кивнул и продолжил делать домашнюю работу. — Ты слушаешь меня, мальчишка? Тон голоса его отца изменился, стал злее и опаснее. Адам поднял глаза. — Я слушаю. Ты сказал, что соулмейтов не существует. — Не говори со мной. — Лицо Роберта Пэрриша покраснело от гнева, вена пульсировала у него на лбу. Адам решил, что у него, должно быть, был плохой день, раз он начал кричать так рано. — Прости, — сказал Адам, но это не уберегло его от удара. Той ночью он отправился спать, нянча фиолетовый синяк у себя на руке; ему казалось, что эта отметина отразилась и на его душе. Царапина на его ладони не была настолько же ужасной, и она не болела. Она была похожа на те, которые он получал, когда был младше, когда случайно цеплялся за колючую проволоку позади трейлера. Он знал, что это значит: что где-то в этом мире его соулмейт умудрился где-то поцарапаться. Адам надеялся, что это был всего лишь несчастный случай, потому что знал, что отметины, которые доставались его соулмейту от него, не были столь же просты.✗✗✗
Однажды, когда Ронану было одиннадцать, он заявил: — Я думаю, что мой соулмейт — супергерой. Семья Линчей сидела за обеденным столом, Деклан был угрюм, Аврора прекрасна и безмятежна, Нил умен и обаятелен. Мэттью что-то рассказывал о своем новом научном проекте до того, как Ронан прервал его. Однако Мэттью это не расстроило. Он обернулся к старшему брату, тут же забыв о своем проекте, изучающем березовую кору. — Почему ты думаешь, что она супергерой? Ронан не сморщил нос на слове «она», но состроил гримасу — он не знал, почему идея иметь девочку в роли своего соулмейта казалась ему настолько неловкой. — Они всегда покрыты синяками и царапинами, — он указал на одну из них на своей руке; она не болела, хотя должна была. Царапина выглядел так, будто кто-то резал кожу зазубренным куском стекла, заставляя ее покраснеть и вздуться. — Должно быть, она появилась из-за драки с преступником, да? — Аврора и Нил обменялись многозначительными взглядами, такими, чье настоящее значение понял только Деклан. Мэттью согласился жизнерадостным: «Хотел бы и я, чтобы мой соулмейт был супергероем». Кухня погрузилась в тишину, а затем Нил, наконец, сказал: — Твой соулмейт, должно быть, очень и очень смелый. — Он сказал это серьезно, так, словно слова значили очень многое, но затем подмигнул. — Она, определенно, смелая, если борется с преступностью. Это заставило Ронана почувствовать себя лучше. На мгновение, когда его отец сказал «очень и очень смелая», он почувствовал тяжесть внутри. Может быть, у его соулмейта было какое-то незримое бремя, о котором Ронан не знал. В таком случае должен был быть не просто смелым, но и очень сильным. Ронан улыбнулся: — Я знаю, так и есть. Деклан нахмурил брови. В свои тринадцать он видел не намного больше, чем Ронан, но достаточно для того, чтобы понять, откуда могли происходить эти насильственные метки соулмейта на коже Ронана — и его варианты были куда менее приятными, чем теории Ронана. — Отец, — прошипел он, стараясь быть едва слышимым. — Просто скажи ему. Ронан взглянул на брата, щурясь. Он не понимал, о чем они говорили, но все равно уловил нечто требовательное в голосе Деклана. — Сказать что? — Это ерунда, Ронан, — улыбнулась ему Аврора и потянулась через стол, чтобы убрать выбившуюся кудряшку сына за ухо. Она всегда это делала, со всеми своими сыновьями. Теперь Ронан был достаточно взрослым, чтобы почувствовать себя смущенным и заерзать на стуле, оттолкнуть руку матери. — Маааам, не надо! — Он все поймет сам, — сказал Деклану Нил, пока Ронан отвлекся. — Лучше пусть будет так. — Он разозлится, — предупредил Деклан, и он был прав. Даже когда Ронану было одиннадцать, вспышки его гнева обычно были вызваны несправедливостью, проявляемой к близким ему людям. (Когда осполиций задирал Мэттью в школе, Ронан покрыл его кучей ругательств прямо во время ланча, и все они были на гаэльском). — Я знаю, — сказал Нил. — Но в одиннадцать слишком рано знать о таких вещах, Деклан. — Но не рано для того, чтобы начать заниматься боксом, да? — Деклан все еще был недоволен: отец начал учить их обоих боксу в этом году, хотя Ронан был на два года младше. — Никогда не рано начать заниматься боксом.✗✗✗
В следующий раз, когда Адам получил новую метку соулмейта (по крайней мере, заметную, потому что на его коже постоянно появлялись мелкие царапины и синяки, которые были постоянными спутниками жизни и были вызваны разными ерундовыми случаями, когда он, например, скатывался вниз по лестнице или случайно врезался в стол: и он никогда не мог сказать, какие действительно принадлежали ему), ему было тринадцать, и он проснулся с болящими костяшками. Ему это не понравилось: мысль о том, что его соулмейт был человеком, любящим применять физическое насилие, была тревожной. Он не мог представить, чтобы какая-нибудь из девчонок в школе кого-нибудь била; по крайней мере, настолько сильно, чтобы заработать синяки и повредить кожу. «Может быть», подумал Адам, «она как я». Может быть, она выбрала дать сдачи. Сам он давно решил, что, если он начнет давать сдачи, все станет только хуже, потому что его отец дрался не из спортивного интереса. Он просто хотел напомнить Адаму, кем тот на самом деле был: грязным бесполезным созданием, а не сыном. Не важно, что он делал или как сильно пытался, его отец всегда был разочарован. Получать только пятерки в школе было недостаточно, недостаточно было и работы в автомагазине, которую он получил этой осенью. Роберт Пэрриш просто хотел для него большего, не так ли? Может быть, если он смог бы попасть в частную школу или работать в трейлерном парке, все, наконец-то, могло бы закончиться. Может быть, Роберт, наконец-то, был бы достаточно горд Адамом, чтобы назвать его «сыном», а не «куском дерьма». Но может быть, он просто снова прибег бы к грязным ругательствам и к своим крупным мясистым кулакам, как он сделал это в тот день, когда Адам попытался объяснить. — Они не мои, — начал он, — они не мои, папа, они принадлежат моему соулмейту. — Как будто я верю в эту чушь, Адам, — тон его голоса заставил Адама почувствовать тошноту в желудке: он знал, что за этим последует. — Ты просто дрался, и не хотел говорить об этом мне. — Я клянусь, все не так, как ты думаешь; ты можешь позвонить в школу и… — Хватит болтать, когда я пытаюсь поговорить с тобой! — Голос отца был куда более пугающим, чем летняя буря, случившаяся в городе, когда Адаму было три. Он инстинктивно отступил. Роберт уставился на его ушибленные костяшки. — И посмотри на себя сейчас. Жалкий трус. — Папа… — Заткнись.✗✗✗
Ронан проснулся с фингалом под глазом и тошнотой в желудке.✗✗✗
Когда Адаму было четырнадцать, он снял джинсы, чтобы принять душ, и заметил вопрос, написанный над его левым коленом перманентным маркером. Он не помнил, чтобы писал его, и когда он попытался соскрести его, ничего не вышло. Надпись даже не смазалась. Ты в порядке? Он знал, что если бы он хотел, он мог бы поговорить со своим соулмейтом, исписав всего себя, но его отец и так уже достаточно ненавидел его метки. Он не хотел провоцировать Роберта своими активными разговорами с девчонкой, поэтому он никогда не пытался контактировать с ней. Он не думал, что она попыталась бы контактировать с ним. Адам уставился на слова, сильно контрастирующие с его кожей. Несколько мгновений он даже думал о том, чтобы спрятаться в своей комнате, достать несколько маркеров, в которых еще есть краска, и ответить. Но потом он вспомнил о своем отце и решил проигнорировать вопрос. Он предполагал, что его соулмейт спрашивал о синяках на его спине; у него еще не было возможность взглянуть на них, но болели они чертовски сильно. Ему казалось нечестным, что кому-то другому приходилось носить на себе следы его неудач. Кто бы это ни было, он заслуживал извинений, которые Адам не знал, как передать. С горечью он пожалел, что не мог послать через свою кожу цветы, вместо слов. Ответа он так и не написал.✗✗✗
Ронан все понял только тогда, когда ему исполнилось четырнадцать, когда его отец засунул его в Аглионбай просто потому, что Деклан хотел туда поступить. Он знал, что его соулмейт не был супергероем, знал уже не один год, но он думал, что, может быть, тот просто был очень неуклюжим или постоянно влипал в неприятности. Он никогда не думал об абьюзе, пока школьный психолог однажды не объяснила, почему студенту пришлось покинуть школу и не сказала, что если кто-то из студентов узнает, что кто-то страдает от насилия в семье, он должен тотчас рассказать об этом в школе; чтобы школа могла обратиться в социальные службы. После того, как ему было рассказано о подобном, он начал постоянно обдумывать это. Для него это было игрой с детства — придумывать причины появления синяков. Когда Ронан был младше, он постоянно думал о драконах! или монстрах! и никогда о матерях с тяжелой рукой. Эта идея даже никогда не приходила ему в голову до этого момента, но мысль о том, что родитель мог делать больно своему ребенку, заставляла его кипеть от ярости. Мысль о том, что кто-то мог делать больно его соулмейту! Ронан был ужасно привязан к этому человеку, кем бы он ни был, даже несмотря на то, что они никогда не встречались. У него не было никаких улик, кроме синяков, и этого было недостаточно. Ронан не имел понятия, жил ли его соулмейт где-то поблизости. Шансы, что они встретятся в скором времени были крошечными; тысячи людей и вовсе умирали до того, как встречали своих соулмейтов. Эта нелепая идея, что Ронан мог каким-то образом появиться в его жизни и спасти его… была попросту невозможной. Он даже не мог понять, когда именно начал думать о своем соулмейте, как о «нем». Как о безлицем мальчике со шрамами и синяками, обезображивающими его кожу. Отметины никогда не оставались надолго, чтобы Ронан мог увидеть, как они превращаются в шрамы, но некоторые из них были достаточно большими, чтобы стать таковым. Однажды он проснулся с порезом на животе достаточно глубоким, чтобы его мать назвала его серьезной раной. Иногда было сложно сказать, какие раны он приносил с собой из снов, а какие доставались ему от его соулмейта.✗✗✗
Летом Адаму исполнилось семнадцать, он был принят в академию Аглионбай на частичную стипендию и сейчас работал и у Бойда, и в трейлерном парке в городе. Дела шли неплохо, его отец не был жесток с ним в последнее время, и у него даже была лишняя наличность, чтобы купить себе к осени новые тетради вместо использованных. По сути, он был счастлив. По сути все было хорошо. До того дня в августе, когда он проснулся, а большую часть его спины покрывала татуировка. Адам даже не замечал ее до того момента, как добрался до работы, где Бойд, его босс, нахмурился при взгляде на воротник его рубашки. Юноша дернулся в сторону, когда заметил излишнее внимание и снова опустил глаза на свою работу, его лицо пылало. Он знал, что в воротнике была дыра, но он не думал, что она была настолько заметной. Бойд прочистил горло: — У тебя тут чернила, парень. Адам поднял взгляд от машины, которую пытался починить, но не стал убирать руки с двигателя — у него было куча работы. — Что ты сказал? Должно быть, он неправильно услышал Бойда, но старший мужчина указал на шею Адама. — Татуировка. Он уронил свой гаечный ключ. — Что? Бойд при этих словах нахмурился, и Адам быстро заставил выражение своего лица снова стать нейтральным, кашлем прочистил горло. — Простите, сэр, но вы сказали татуировка? Его босс не обратил на это внимания и проворчал: — Ты что глухой, Пэрриш? Да, я сказал татуировка. Я думаю, ты должен помнить, как сделал такую огромную, но ты можешь взглянуть на нее сам. Бойд указал в сторону туалета, но Адам дождался обеденного перерыва, чтобы проверить. Как только часы отсчитали полдень, он слез со своего места на капоте машины и направился в уборную, отчаянно надеясь, что его подозрения были ошибочны. Его кожу покалывало так же, как и всегда, когда он получал новую отметину, но он хотел верить, что был не прав, что это было колесное масло, измазавшее его шею. Это не могла быть татуировка. Он отказывался поверить в это, но грязное треснувшее зеркало в уборной не могло лгать. Он едва мог рассмотреть ее через треснутое отражение, только отметил изысканные тонкие линии, которые создавали тысячи символов и странных изображений, которые он не мог разобрать. Адам даже не мог увидеть татуировку полностью, когда неловко поворачивал шею, чтобы осмотреть свою спину в зеркале. Почему его соулмейт мог хотеть на своей коже что-то настолько большое, темное и запутанное, и постоянное. В дверь уборной постучали, и Адам вздрогнул и натянул рубашку через шею прежде, чем услыл второй стук. Он открыл дверь, чтобы увидеть за ней пухлую пожилую женщину, сердито посмотревшую на него перед тем, как пропихнуться мимо и пробормотать что-то о «невежливых подростках». Адам не мог тратить время попусту, пока работал, так что он вернулся к работе, стараясь не думать о том, что произойдет, если он вернется домой с меткой вроде этой. Это закончится плохо, он знал это, но стоял август, и у него не было ни единой возможности спрятать отметину на вирджинской жаре. Единственным возможным решением был шарф, но на улице было почти сто градусов (+37,8 по Цельсию), и Роберт придрался бы и к этому тоже. Адам постарался не думать об этом, но тревога по поводу возвращения домой поселилась у его под кожей на весь день.✗✗✗
Ронан не думал о том, как его татуировка повлияет на его соулмейта до того момента, как стало слишком поздно. Он проснулся с синяками на животе, отчетливыми отпечатками пальцев на руках и с похмельем. По большей части, делая татуировку, он думал о том, как сильно взбесится Деклан и как, возможно, он почувствует что-то другое впервые с тех пор, как умер отец. Он был прав насчет Деклана — они тут же начали скандалить, стоило старшему из братьев Линч заметить его новую татуировку, но все удовольствие исчезло, стоило ему увидеть новые отметины соулмейта. Если он и беспокоился еще о ком-то в своей жизни, так это о своем соулмейте. О своем соулмейте и, конечно, о Гэнси. — Думаешь, мой соулмейт в порядке? — спросил он, и это могло бы прозвучать сентиментально и глупо, если бы в это время он не пил. Пьющий Ронан был Ронаном без фильтров, и это означало, что только самые темные и самые глубокие его секреты оставались за семью печатями. Таковым были его сны, но его соулмейт не был тайной, особенно учитывая столь заметные отметины. Они были на Монмаунте, и никто из них не мог заснуть, потому что оба с тревогой ждали грядущий школьный год, но по разным причинам. Гэнси просматривал свой ежедневник о Глендовере, частично пытаясь уделять внимание Ронану с его тревожной морщинкой между бровей и частично пытаясь читать на уэльском. — Повтори, пожалуйста. Боюсь, я не слушал тебя. Ронан закатил глаза и усмехнулся, но в этой усмешке не было тепла. — Мой соулмейт. Думаешь он в порядке? Гэнси поднял бровь, взглянув на фиолетовый отпечаток пальца на бицепсе Ронана и на тошнотворный синяк на животе. Ронан не заботился о том, чтобы носить рубашку в своем собственном доме (если его можно было таковым назвать), и это означало, что все его метки соулмейта были на виду почти все время, вне зависимости от того, насколько ужасными они были. Однажды на нем было даже комбо из синяка и глубокого пореза, которое заставило Гэнси побледнеть и спросить: — Тебе правда нужно ходить прямо вот так? (На что Ронан ответил с язвительностью: «Они не мои, Дик. Почему это должно меня волновать?») — Мне хочется верить, что твой соулмейт в порядке, — сказал Гэнси, нахмурившись. — Хотя судя по отпечатками на руках, это не так. — Я тоже об этом думал, — сказал Ронан, делая еще один глоток пива. Гэнси нахмурился, но посреди ночи у него совсем не было сил ругаться с пьяными Ронаном на тему вреда алкоголя. Это все равно будет похоже на разговор с кирпичной стеной, которая предпочитает слушать агрессивную электронную музыку вместо чужого мнения. Ронан добавил: — Я думаю, это из-за татуировки, — и его друг поднял глаза от ежедневника. — Я имею в виду, эта соулмейтская херня двусторонняя. Я думаю, что кто бы его ни бил… я думаю, это из-за меня. — Ронан, — теперь Гэнси занимал только его друг. — Ты не можешь обвинять себя в этом. — Я думал, что все будет в порядке, — сказал Ронан; напряжение в его плечах выдавало его беспокойство. — Ничего не произошло, когда я сделал это, — он указал на свою бритую голову, по большей части имея в виду царапины, которые оставила электробритва на его шее. — Но сейчас… я не знаю. — Ронан, — повторил Гэнси, — это не твоя вина. Он кусал свои ногти: — Но иногда мне кажется, что моя. — Это ты бьешь ее? — Нет, — Ронан не стал исправлять использованное Гэнси местоимение. — Тогда это не твоя вина.✗✗✗
Адам проснулся из-за крови, сочащейся из двойных порезов на его запястьях. Это ощущение, как кровь скользила вниз по его коже, и разбудило его. Он поднялся, чтобы включить свет и остановить кровотечение до того, как осознал, что порезы были не его. Конечно, они были не его. Конечно. Адам не знал, что ему делать, пока кровь все капала и капала на простыни. Его не волновали пятна: все свидетельства того, что на простынях была кровь, все равно исчезнут в ближайшие 24 часа. Почему его соулмейт захотел бы убить себя? Должно быть, в этом была какая-то ошибка, какой-то изъян в магии, которая соединяла его с этим человеком. Последние семнадцать лет Адам провел, пытаясь выжить, пытаясь убедиться, что у него есть достаточно еды и что он не провоцирует отца настолько, чтобы тот забил его до смерти. Мысль о том, что кто-то мог хотеть избавиться от своей жизни, не укладывалась у него в голове. Он не мог ничего сделать, только наблюдать, как позднее ночью невидимые швы соединили его кожу. «Значит, она жива», подумал Адам. Он никогда не задумывался о смерти своего соулмейта. Никогда не задумывался о том, что никогда не встретится с ним. Именно это заставило его принять одно из самых безумных решений в своей жизни. Тем утром, одеваясь в школу, что сейчас было куда более сложным процессом, так как теперь он посещал Аглионбай, Адам нацарапал вопрос на своей ноге, тот самый, что когда-то, много лет назад, был задан ему. Ты в порядке? Он получил ответ только на следующий день. Это случилось на английском, где Гэнси пытался избежать объяснения, почему его враждебный сосед, Ронан, отсутствовал. Адаму было в общем-то плевать на Ронана Линча, так что он уже перестал уделять разговору внимание, когда его кожу начало покалывать из-за новой метки. Это не то, что ты думаешь. Черная неряшливая надпись, нацарапанная снаружи его предплечья. Адам попытался написать ответ как можно неприметнее, делая вид, что пишет себе напоминание на будущее. Что случилось? — синей ручкой на ладони, откуда надпись можно было легко смыть. Он ждал в течение всего урока, но ответа снова не получил, по крайней мере, он его не заметил. До тех пор, пока вечером не вернулся с работы. Он был слишком сильно покрыт колесным маслом и потом, чтобы сразу увидеть надпись. somnum exterreri solebat. Латынь. Его суицидальный соулмейт написал ему сообщение на латыни. Латынь Адама не была идеальной, еще не была, но он знал ее достаточно хорошо, чтобы понять значение сообщения. Кошмар.✗✗✗
Когда шрамы зажили, Ронан купил себе пару кожаных браслетов, чтобы закрыть поврежденную кожу. Ему удавалось скрывать шрамы длинными рукавами и успешным избеганием вопросов от одноклассников, но Гэнси все еще беспокоился о нем, несмотря на то, сколько раз Ронан сказал, что «все не так, как он думает». Это было правдой, но он никак не мог объяснить, что монстр из его сна вспорол ему запястья, пока он спал, и он вытащил свои ранения из сна. Беспокоиться было в стиле Гэнси, но Ронана тошнило, когда к нему относились, как к кому-то глупому и очень хрупкому. Еще хуже было то, что его соулмейт вышел с ним на контакт, и его слова просто исчезли, но не заменились другими. Ронана это почти злило, хотя это было не совсем верным словом. Неужели он значил что-то для своего соулмейта только, когда истекал кровью? Волновался ли его соулмейт о нем вообще? Ронан все еще не был близок к тому, чтобы разрешить дилемму синяков его соулмейта, хотя сейчас почти все его свободное время было посвящено Гэнси, пытавшемуся найти Глендовера, и их новому другу — Адаму Пэрришу. Ронан еще не сформировал какого-то определенного мнения об Адаме, просто потому, что тот забирал все больше и больше времени Гэнси, а значит, у них двоих оставалось все меньше времени на Ронана. Но в настоящий момент Адам ему не сильно нравился, впрочем, у него было смутное подозрение, что его чувства могут в конце концов измениться. (Возможно, дело было в том, что они улыбались на одни и те же шутки, и что у Адама было лицо, которого продолжало вводить Ронана в недоумение. Его лицо было знакомым, хотя Ронан знал, что никогда прежде не встречался с этим парнем. Он был похож на человека, которого он мог бы увидеть в своих снах, изящного, красивого и очень странного.)✗✗✗
Адам стоял в переулке рядом с Нино в ожидании Гэнси, который должен был его забрать, как только братья Линч закончат драться. Как вдруг, совершенно внезапно, его нос начал кровоточить. Сейчас было совсем не время для новой метки соулмейта, для новой проблемы, не тогда, когда Ронан ссорился с Декланом, а злобная официантка-«не проститутка» находилась где-то внутри. Адам с болью в сердце осознавал, насколько симпатичной она была и насколько мизерны были его шансы после той дурацкой перебранки с Гэнси. Он вздохнул, и вытер кровь своим рукавом — все равно завтра в это время она уже исчезнет. Скучая, он умудрился найти резиновый мячик со Спанч Бобом на боку и начал кидать его в одну из стен переулка. Вскоре появился Гэнси. — Я убедил их не вызывать копов, — сказал Адам, когда Гэнси, нахмурившись, взглянул на него. — Что случилось с твоим лицом? Адам снова коснулся своего носа: он почти забыл о нем. — У меня иногда начинает идти кровь носом. Это была очень простая ложь, одна из тех, за которую ему даже не было стыдно. С его отцом это стало привычкой — извиняться за свои метки соулмейта. — Хм, — выдал Гэнси, — какое совпадение, — выдал по большей части потому, что не верил в это. — Что? — У Ронана тоже идет кровь носом, но, очевидно, по совсем другой причине. Адам пожал плечами: — Ронан постоянно ввязывается в неприятности. На этих словах Гэнси нахмурился, но не стал поправлять Адама, просто сменил тему. Адам не совсем понимал, почему его так раздражало, что Гэнси игнорировал проступки Ронана или просто отмахивался от них в попытках сохранить мир, но раздражало. Да, отец Ронана умер. Да, это было очень болезненно, но это не могло служить извинением его действиям, по крайней мере, не всем. — Итак, Эшли, — сказал Гэнси, и Адам снова включился в разговор. — Да. — Привлекла много внимания…✗✗✗
Ронану не потребовалось много времени, чтобы заподозрить то, как исчезновения Адама из школы совпадали с его метками соулмейта. Было почти невозможно не подозревать. Немой вопрос поселился под его кожей и оставался похороненным в глубоких чертогах его мыслей. Он не говорил об этом. Он не думал об этом, он просто позволял этим мыслям существовать где-то на заднем плане подобно белому шуму в наушниках. Может быть, поэтому он вернулся назад тем вечером, чтобы врезать Роберту Пэрришу в челюсть. Может быть, поэтому он всегда выбирал Адама, когда надо было доставить кому-то неприятности. Может быть, поэтому тот постоянно появлялся в его снах подобно странному призраку из иного мира. Его голубые глаза были больше, скулы — более очерченными. Более инопланетными. Это был Адам из снов, совсем не такой живой и осязаемый, как Адам из жизни. Было несложно отделить их друг от друга, хотя иногда Ронан видел сны, в которых его это мало волновало, и он просыпался мокрый от пота. В эти моменты он чувствовал особенный стыд, и совсем не потому, что Адам был парнем, а потому что это был Адам. Потому что он не знал, а если и знал, никогда бы не смог снова взглянуть Ронану в глаза. Иногда случалось, что тот просыпался с изношенной футболкой, скомканной в его руках и, стараясь перевести дыхание, пытался убедить себя, что все было в порядке. Все было в порядке. Адам был его соулмейтом. Может быть. Возможно. Не было ничего ужасного в том, чтобы думать так. Не было ничего плохого в том, чтобы представлять это. Даже несмотря на то, что Адам встречался с Блу. Потому что они были соулмейтами. Доказательства этого только накапливались и накапливались, крошечные царапины и безобидные синяки, появлявшиеся от обычной жизни над Церковью Святой Агнес. Ронан даже расковыривал кутикулы до крови, чтобы увидеть, как крошечные кровавые отметины появлялись на пальцах Адама. Несмотря на это, Ронан был испуган. Что если он только мечтал об этом, но на самом деле Адам не был его соулмейтом? Что если Адам никогда не взглянет на Ронана подобным образом? Что если он думал так о человеке, который навсегда останется для него только другом? Ронан не знал, способен ли он был примириться с подобной мыслью, и каждый раз, когда он просыпался с какой-то одеждой, принадлежащей не ему, в руках, он запихивал ее под кровать, где никто не смог бы ее найти. Старался игнорировать запах аптечного дезодоранта и бензина, которые сопровождали каждую рубашку, каждую худи, каждый поношенный аглионбайский свитер. Это было невозможно. Ронан снова засыпал.✗✗✗
Адам осознал то, что Ронан был в него влюблен примерно в то же время, когда смирился с тем, что Блу, возможно, была не самым подходящим человеком для него, несмотря на то, как сильно он это хотел. Может быть, она не была подходящим человеком или, может быть, это просто было неподходящее время. Он не знал, было ли это важно вообще, важно было другое: все между ними закончилось, словно он сорвал лейкопластырь с красной и воспаленной раны. Потребовалось время, чтобы она начала заживать, и те жгучие моменты боли в сердце, что он чувствовал, когда смотрел на Блу, со временем превратились только в обычную горечь во рту. Было сложно позволить этим чувствам отвлекать его, потому что в его жизни происходило слишком много всего. Глендовер. Аглионбай. Работа. Все это начинало накапливаться и почти не оставляло ему времени на самого себя, хотя он уже успел привыкнуть к этому. Он не переставал думать о том, что его метки соулмейта с лета начали появляться реже, это были только случайные царапины на его плече, которые напомнили ему о дырках, которые проделывали когти Чейнсо в майках Ронана. Даже если на нем все еще были какие-то метки, ему не нужно было больше о них беспокоиться, ведь он уже жил самостоятельно. Хотя он все еще замирал, когда видел отца в супермаркете, его соулмейт стал не больше, чем мимолетной мыслью. Иногда Адам, занимаясь, ловил себя на том, что задавался вопросом, были ли у них какие-то совместные занятия. Задумывался о том, как однажды ему придется объяснить свою связь с магическим лесом. Это, наверняка, показалось бы чем-то невозможным для кого-то, кто не был готов принять магию и всю тяжесть ситуации. Бывали дни, когда он сам едва верил во все это. То, как Ронан неизменно принимал Адама как кого-то другого, как кого-то, кто не всегда был человеком (по крайней мере, больше не), было наиболее умиротворяющей частью личности Ронана. Адам одновременно был и самим собой и кем-то совершенно другим. Существом. Может быть, все дело было в том, что и Ронан сам был чем-то нереальным, и поэтому он мог принять то, кем являлся Адам. Парнем, в чьих венах бился пульс энергетических линий и отдавалось сонное бормотание листьев и лоз. «Может быть», думал Адам, «поэтому я нравлюсь Ронану». Может быть, Ронану нужен был кто-то магический, кто заставил бы его самого почувствовать себя менее невозможным. Меньше, чем создание и больше, чем человек. После того, как он увидел смерть Ронана, или, точнее, копии Ронана, Адама даже трясло. Он не думал о том, как много Ронан значил для него, как важно было его присутствие в его жизни. Он не думал и о том, что Ронан думал о себе, что, возможно смотреть на свою смерть было похоже на возможность снова пережить целый период своей жизни. До того момента Адам не осознавал, как сильно он ценил Ронана, и после этого он начал все больше и больше замечать внимание Ронана. То, как он следил за Адамом через всю комнату и как отворачивался, стоило им встретиться взглядами, как будто его поймали с поличным. То, как его нога приближалась ближе и ближе к ноге Адама каждый раз, когда они сидели вместе, и как он отводил ее в самый последний момент. Адам не знал, чувствовал он разочарование или облегчение из-за того, что Ронан никогда ничего не делал. Возможно, и то, и другое вместе, и он не собирался упоминать, что он чувствовал по этому поводу. Говорить об этом почему-то казалось невежливым по отношению к Ронану, так что Адам никогда и не говорил. Но он смотрел, и ждал, и замечал взгляд Ронана, когда тот изучал его ладонь. Голодающе. Конечно, он знал, что Ронан хотел его — ясность выражения его лица не была настолько же поразительной, как чувства, лежащие под ним. Изумление. Изумление по отношению к Адаму от парня, который мог доставать из снов красивых птиц и машины и все, что могло пожелать его сердце. Изумление по отношению к его запятнанной маслом одежде, впалым глазам и полумесяцам грязи под его ногтями. Адам не мог в это поверить, так что он даже не пытался.✗✗✗
Ронан отправился искать Адама, — тот ушел на поиски фольги, — и не найдя его ни в кухне, ни в кладовой, решил, что тот потерялся где-то в доме. В Барнсе было не слишком сложно потеряться, впрочем, это было и не так уж и легко, в нем было очень много неизведанных комнат и других мест, которые могли отвлечь. Ронан искал в течение пяти минут до того, как до него дошло, что стоит проверить в своей старой спальне. Там он и нашел Адама, со скрещенными ногами сидящего на его кровати. Это было странным знаком — найти своего соулмейта в своей старой спальне, вертящего в руках игрушечную машинку, и болезненно красивого. У Ронана в груди заболело. Прямоугольник света осветил колени Адама, и он поднял глаза на Ронана, который пересек комнату и сел рядом с другом. Он ничего не говорил. Он и не хотел говорить: присутствия Адама в этой комнате, окруженного причудливыми вещами из детских беззаботных снов было достаточно, чтобы Ронан почувствовал себя погибающим. Он вытянул руку, и Адам без возражений передал ему машинку. Ронан повернул ее в руках, стараясь игнорировать, насколько быстро его сердце билось из-за близости к Адаму. Он по очереди покрутил каждое из колес, слушал каждый звук. — Эта старая вещица, — сказал он. Это было невыносимо. Ронан подался вперед и поцеловал Адама. Он не ожидал, что Адам поцелует его в ответ. Он не знал, почему он не ожидал, что Адам поцелует его в ответ. Они были соулмейтами, и так все и должно было происходить. Так все и должно было быть: сжатые вместе горячие губы, его быстрый и неровный пульс, ободряющая рука Адама, покоившаяся на его рубашке и говорящая Ронану, что именно этого Адам хотел. Ему пришлось остановиться, чтобы перевести дыхание и убедиться, что все это было не сном. Он не помнил, чтобы он засыпал, но ему все равно хотелось ущипнуть себя. Адам поцеловал его прежде, чем он принял какое-то решение, и Ронан почувствовал тепло, наполняющее его живот. Он снова подался назад, это было слишком, в самом лучшем значении этого слова: слишком хорошо и слишком быстро. Ронан не мог позволить большего до того момента, когда он прекратит слишком много думать. Его глаза все еще были закрыты, потому что ему казалось, что, стоит их открыть, и момент будет разрушен. Он знал, что в конце концов ему все-таки придется взглянуть на Адама. Он знал, что это может все изменить. Он знал, что он хотел, чтобы все изменилось, но он не знал, чувствовал ли Адам то же самое. Ронан открыл глаза. — Я пойду вниз.✗✗✗
Адам не знал, что он чувствовал, беспокойство бурлило в нем. Он ненавидел не знать что-то, это заставляло его ощущать себя бессильным, и еще сильнее он ненавидел не знать что-то о самом себе. В итоге он, конечно, мог во всем разобраться, но даже после того, как Гэнси и Блу уехали, Адам провел пятнадцать минут в гостиной Барнса, стараясь прийти хоть к какому-то выводу, который он все равно понимал не полностью. Он вспомнил, что говорил его друг: «Я думаю, ты должен быть честен с самим собой. Это все, что ты можешь сделать». Гэнси был прав, но, когда дело касалось любви, того, в чем у Адама было не много опыта, он не знал, что делать. Любовь была хрупким преимуществом, которое он хотел держать в безопасности. Он хотел охранять его. Он хотел убедиться, что он не потерял то, что уже имел, но каков бы риск? Адам знал, что он нравился Ронану. Он знал, что Ронан нравился ему, он даже любил его, и это вызывало диссонанс, когда он позволял себе думать об этом. Адам предполагал, что так обычно чувствовалась истина. А потом что-то, похожее на часовой механизм внутри него, напомнило ему: «Ты уезжаешь из Вирджинии». Другого варианта не было — Адам хотел поступить в школу Лиги Плюща больше, чем хотел есть в некоторые дни, больше, чем хотел новые тетради и свитера без дыр, больше, чем что-то еще, что можно было купить за деньги. Но он никогда не хотел школу Лиги Плюща больше, чем сейчас хотел Ронана. Ему казалось, что единственного поцелуя было достаточно, чтобы пробудить шторм эмоций, и в том, что они все касались Ронана было что-то неожиданно привычное. Как будто эти эмоции были в нем всегда, просто ждали возможности проявиться. Адам поднялся со своего места около окна. Он знал, что Ронан стоял на крыльце, и он знал, что ему было что сказать, но он не был уверен, как именно сказать это. Он даже не был уверен, что знал, как это сделать. Как надо говорить кому-то, сделанному из магии и снов, и остроты всего мира, что ты, возможно, любишь его? Адам не мог даже начать пробовать. Так что вместо этого он присоединился к Ронану на крыльце, чтобы посмотреть на огоньки в поле и на оленя на краю леса, которые вполне могли быть сновидениями. Они стояли в тишине достаточно долго, чтобы он почувствовал бессловный ответ на вопрос, гудящий у него под кожей. — Адам? — сказал Ронан, и Адам положил руку на шею Ронана перед тем, как притянуть того, чтобы поцеловать. Он не мог легко передавать свои чувства словами, так что, когда Ронан ответил ему, он попытался использовать для этого свой рот. Этот поцелуй не был похож на предыдущий, этот был более голодным, в нем не было сдержанности или страха совершить ошибку. Голос в голове прошептал Адаму: «не играй с ним», но Адаму не казалось, что он играет. Ему казалось, что он завершает игру. Не задумываясь, он углубил поцелуй, его язык находился во рту Ронана, одна рука покоилась на плече, вторая — на шее сзади. Адам знал, что это, возможно, был всего второй поцелуй Ронана, но он был неоправданно хорош в поцелуях для человека с настолько маленьким опытом. Адам чувствовал себя живой струной, когда ладони Ронана касались его ребер, а ночь вокруг них мерцала подобием светлячков. Адам остановился, чтобы перевести дыхание, но Ронан не дал ему много времени, очень скоро он снова утянуть его в поцелуй. Они целовались долго, зубы прикусывали нижние губы, руки играли с краями футболок, сердца бешено колотились. В конце концов, им пришлось прекратить, чтобы отдышаться и немного подумать, но Адам еще чувствовал фантомный вес губ Ронана на своих губах. Все еще держал футболку Ронана в своих руках. Когда он опустил ее, ему показалось, будто его подхватил ноябрьский холод. Мурашки тут же появились на его руках, и Адам прерывисто вздохнул. — Хей, — сказал Ронан, кладя свою ладонь на руку Адама, как будто хотел прогнать ночную прохладу. — Пойдем внутрь. Адам кивнул и последовал за Ронаном через входную дверь, вниз по коридору в гостиную, в которой все еще пахло грикори и лимоннымм очистителем. Ронан неуверенно держал Адама за запястье, как будто он хотел касаться его, но все еще не был уверен, имел ли право. Когда они сели на диван, Адам снова захотел поцеловать его. Он даже подумал, это желание может стать постоянным. Но вместо этого он сказал: — Я хотел это сделать дольше, чем я думал, что я хотел. Улыбка дернула край губы Ронана: — У тебя прям свербит от желания полапать меня, да? Веселье промелькнуло в голубых глазах Ронана так ярко, что почти заставило Адама улыбнуться в ответ. Жизнерадостно тот произнос: — Отъебись. — Ауч, — Ронан сделал вид, что это его ранило, положил руку себе на грудь. — Ты делаешь мне больно, Пэрриш. — О, правда? — Да, правда, — улыбка Ронана была очень настоящей, однако Адам сменил тему. — Как давно ты хотел сделать это? — Сделать что? — Поцеловать меня, — сказал Адам, хотя ответ был буквально написан на лице Ронана. Его глаза говорили то, что не говорил рот: он хотел поцеловать Адама очень, очень давно. Он пожал плечами так безразлично, так беспечно и привычно, что это сдало его с потрохами. На этом жесте Адам сказал те же слова, однако теперь он не спрашивал, он просил то, чего хотел: — Поцелуй меня, Ронан. Ронан поцеловал, взяв лицо Адама в руки и прижимая свои губы к его для очередного поцелуя, такого же головокружительного, как и того, который случился на крыльце. Если бы он стоял, он подумал, его колени бы подогнулись. Казалось, что каждый новый раз, когда они целовались, поцелуй был лучше предыдущего, был более поглощающим, способным быстрее сломать любую цепочку мыслей, которую он пытался складывать в голове. Адам чувствовал себя наэлектризованным из-за каждого рваного вздоха Ронана. Из-за руки Ронана на своей спине. Из-за вкуса чужого языка в своем рту. Ронан разорвал поцелуй, чтобы поцеловать скулу Адама, а потом спуститься вниз по шее к его ключицам и плечам, все еще покрытым дешевой хлопковой футболкой. Адам издал низкий стон откуда-то из глубины своего горла, а его руки в это время искали какую-то опору: одна — на бедре Ронана, другая — на шее сзади. Почувствовав пальцы Адама у себя на позвоночнике, Ронан вздрогнул, хотя Адам знал, что это было приятно. Он внезапно вспомнил о татуировке, и его желудок ухнул вниз при мысли увидеть ее полностью. Он также внезапно понял, что теперь мог просить о чем-то подобном. Адаму хотелось прочертить чернильные полосы пальцами или губами, или, может быть, даже, он подумал, чуть не пылая от смущения, языком. Он отодвинулся от Ронана достаточно далеко, чтобы попросить: — Я хочу увидеть ее, — сказал Адам между все еще тяжелыми вздохами, легко барабаня мальцами по месту, где чернила встречались с кожей. Ронан, кажется, опять был поражен пальцами Адама, касающимися его татуировки, но он ничего не сказал, просто стащил с себя майку. На мгновение Адам даже забыл, что он хотел взглянуть на татуировку, потому что пялился на торс Ронана с голодом настолько очевидным, что тот произнес: — Отвлекся, Пэрриш? — Замолчи, — сказал Адам, поцелуем заставляя Ронана сделать это. После нескольких горячих поцелуев, он отдалился и снова коснулся татуировки. Ронан все еще сидел к нему лицом, поэтому он не мог видеть большую ее часть. Поэтому он сказал: — Ляг. — Быстро двигаемся, да? — усмехнулся Ронан. — Ты уже стянул с меня футболку и теперь просишь меня лечь. — Я просто хочу увидеть ее, — сказал Адам, и Ронан распластался на диване животом вниз так, чтобы вся его татуировка была видна. Адам сел на Ронана сверху, чтобы увидеть ее полностью, и почувствовал, как его желудок снова упал вниз. Потому что он узнал эту татуировку, даже несмотря на то, что видел ее в треснутом зеркале полтора года назад. Как он мог забыть эти тонкие, изящные и путанные линии, которые находились на его коже в течение целого дня? Как он мог упустить все эти знаки, указывающие на Ронана все время? Он вздохнул, шокированный, и Ронан, должно быть, услышал этот вздох, потому что он перевернулся, и они оказались лицом к лицу. — О господи, Ронан, — сказал Адам. Он провел ногтем по своей собственной шее, и увидел, как красная метка появилась на коже Ронана. Он делал это снова и снова, наблюдая, как появляются новые метки, пока Ронан не схватил его за запястье и не сказал: — Ты сдерешь с себя кожу, если не прекратишь. — Ты знал? — Адаму казалось, что весь его мир словно бы накренился. Он никогда не думал, что это мог быть Ронан; даже тогда, когда он начал понимать, что тот ему нравился, он не рассматривал такой вариант. Он всегда думал, что его соулмейтом была девушка. Адам вспомнил тот момент, когда его запястья сочились кровью, и потянулся к Ронану, снимая кожаные браслеты с его запястий. Двойные шрамы, толстые, белые и зазубренные искажали бледную кожу Ронана. Он подавился собственным вздохом, а Ронан сказал: — Это не то, что ты думаешь, я говорил тебе. — Somnum exterreri solebat, — вспомнил Адам. — Кошмар. — Да, — согласился Ронан. — Ночные кошмары тогда приходили ко мне, и я не мог их контролировать. Никогда не пытался… — прошипел он сквозь сжатые зубы. Адам понимал, что для него это было сложно. — Я никогда не пытался сделать этого. Мэттью… — Ронан замолк. — Я не мог сделать этого с Мэттью. Адам, все еще пытаясь привыкнуть к мысли, что Ронан был его соулмейтом, рассеянно приблизил запястья Ронана к губам, и нежно поцеловал каждый шрам. Нежность этого действия заставила глаза Ронана расшириться от удивления, но Адаму было все равно. Он повторил свой вопрос, который уже задавал ранее, но который был тут же забыт из-за его страха, что из всех людей именно Ронан хотел убить себя. — Ты знал? — Да, — в голосе Ронана была нерешительность, которую Адам редко слышал там очень редко. — Нет, я не знал. Я подозревал, но… — выражение лица Ронана было трудным для понимания, но очень честным. — Я не позволял себе верить в это до настоящего момента. Адам подумал о том, что это значило. Как каждый раз, когда он пропускал школу, чтобы скрыть правду о своей семье, Ронан все равно ходил с отметинами неудач Адама на своей коже. Ему стало почти плохо, когда он представил это: его собственные синяки, багровеющие на скуле или переносице Ронана. Сейчас он пытался вспомнить те многочисленные моменты, когда он должен был понять. Он должен был заметить, как корки на заживающей ране оказались отзеркаленными после случая с тележкой. Как он мог все это пропустить? Адам сглотнул: — Как давно? Ронан не сказал «всегда», но его опять выдало его безразличное пожимание плечами. Он слишком пытался вести себя как обычно, и когда он это делал, его жесты становились прозрачными. Дыхание опять застряло у Адама в горле. — Ты знал все время? — Нет, — сказал Ронан, и Адам поверил ему, потому что он не лгал. Часть его хотела вытащить из Ронана все ответы, но для начала было достаточно и этого. Он не хотел заставлять Ронана делать или говорить что-то, пока Кейбсвоутер разрушался, а могущественные магические силы обступали их со всех сторон. У них было и так много вещей, из-за которых надо было переживать, чтобы еще и выяснять отношения из-за их соулмейт-связи. Адам не мог поверить, что они были соулмейтами. Или мог. На самом деле, в этом был смысл. Адам не боялся того, кем, — чем, — Ронан являлся, а Ронана не волновало происхождение Адама. Это было тем, в чем Адам был неуверен больше всего, но Ронан каким-то образом был рядом во время худших моментов его жизни. Адаму было интересно, делали ли людей соулмейтами именно метки или же они просто были побочным магическим эффектом. Так или иначе, Адам знал, что будет не против носить метки Ронана на своей коже до конца своих дней.