мы уйдем на рассвете.

А Бокуто не чувствует боль. Всю жизнь не чувствовал, начиная с самого детства, когда ещё молодое и ничем не испорченное сердце свободно и гулко билось в груди, предвещая спокойную и долгую молодую жизнь. А Акааши чувствовал. Всю жизнь, начиная с самого детства, когда беззвучно выл от боли, свернувшись калачиком в самом дальнем и темном углу комнаты, когда сердце гулко билось в груди, подгоняемое страхом, а не тягой к жизни. Бокуто не было страшно. Отец и старший брат всегда защищали его от всех жизненных невзгод, оберегая только зарождающуюся в нём жизнь. Он улыбался и щурился, глядя на солнце, висящее посреди прекрасного голубого неба. Акааши боялся. Каждую секунду своей жизни он боялся. Боялся, что отец в очередной раз высечет за беспорядочно разбросанные по комнате игрушки. «Я приучу тебя к порядку лучше, чем это бы сделала твоя мать», — говорил он, хватаясь за ремень. На Акааши уже нет живого места, он весь словно ходячая кровоточащая рана, никак не желающая затянуться. Бокуто же больше напоминал молодое растеньице на тонком, но стойком стебельке. Его родители — ответственные садоводы, радующиеся, как дети, когда их сын подрастал с каждым днём всё больше. Акааши никогда не знал, что такое добро. Он знал только зло, причём зло, исходящее от самых родных, по идее, людей. Вокруг его маленького мирка скопилось только зло, и в душе постепенно угасла вера в волшебство, вера в себя и вера в этот мир. Он не понимал, чем заслужил такое с собой обращение. Бокуто учёба всегда давалась без труда. Быть лучшим учеником в классе? Легко. Занимать призовые места на серьёзных олимпиадах? Запросто. Иметь кучу друзей? Раз плюнуть. Акааши не были нужны друзья. Рядом с ним не было никого, кроме него самого. Бокуто со временем понял, что гораздо ценнее искренний друг — хоть и один, зато настоящий, не поддельный. Они разные. Две противоположности, которые притянулись не из-за того, что должны были притянуться, согласно законам физики, а из-за того, что нуждались друг в друге. Но только один из них понимал, почему оказался на самой последней ступени социальной жизни, лишившись всего. Когда постоянно находишься на вершине, трудно представить, что когда-нибудь твоё место займёт другой человек, более достойный или более хитрый, чем ты. Всего одна неудача стоила Бокуто титула «самого-самого» и признания в области органической химии. Падать вниз было больно, и он упал на самое дно. Акааши же и не пытался выбраться с этого дна по одной простой причине — для большего он не создан. Единственное, чем он дорожил, это камера. Камера, подаренная одним из них, тем, кого Акааши никогда и не вспомнит. Богатые клиенты дарили ему дорогие вещи, на которые он даже не смотрел — либо сразу продавал, либо оставлял на время, пока цена не возрастет как минимум вдвое. После очередной попойки Бокуто не помнит, что с ним было вчера, а Акааши просыпается на смятых простынях в объятиях очередного мужчины, запомнить имя которого даже не удосужился. Они живут в соседних комнатах, часто встречаясь на кухне, когда оба решают изучить содержимое холодильника в поисках чего-нибудь съестного. Поначалу даже не смотрели друг на друга. Бокуто первым обратил внимание на парня, вся шея которого была помечена багровыми засосами. Акааши же не придал внимание взгляду Бокуто на себе. Он привык к этим взглядам, привык быть в центре внимания мужчин, поэтому научился делать вид, что ему всё равно. Но сейчас Акааши дал Бокуто понять, что он слишком дорогое удовольствие для него. На этом всё заступорилось. Ни привета, ни банального «как дела». Пока однажды ночью Бокуто, валяясь на кровати даже не раздевшись после работы, не услышал, что за стенкой, прямо в комнате Акааши, кто-то громко ругался. Котаро пробурчал что-то, недовольный тем, что его разбудили среди ночи, и закрыл глаза, снова попытавшись уснуть. Когда в стену что-то ударилось, а потом осколками рассыпалось по полу, Бокуто привстал, прислушиваясь. Судя по всему, происходило что-то серьёзное, раз прозвучала гневная фраза: «я убью тебя, гребаная шлюха». Котаро сорвался с места, не узнав самого себя. Когда это он в последний раз прерывал свой сон и со всех ног бежал спасать кого-то незнакомого из смутной ситуации, которая, наверняка, обернется совсем не тем, о чём он подумал? Но распахнув дверь, Бокуто убедился, что это не шутки. Акааши сидел в углу, подтянув колени к груди, а руки предусмотрительно выставил перед собой. Вокруг валялись осколки то ли вазы, то ли какой-то статуэтки. Мужчина в солидном костюме нависал над ним с ножом в руках. Он обернулся на звук открывшейся двери, и Бокуто, воспользовавшись тем, что мужчина явно удивлен и ошарашен, выбил нож из его рук. — Какого ч… — вскричал мужчина, но Бокуто не дал ему закончить. — Убирайся, — сказал Бокуто. — И забудь сюда дорогу. — Пусть сначала деньги вернёт, ублюдок, — выплюнул мужчина, шмыгнув носом. — Деньги взял, а так и не дал. Котаро порылся в карманах, нашарил рукой скомканную купюру и бросил мужчине в лицо. Затем вытолкал его за дверь, закрывшись изнутри. Сначала мужчина пытался стучать кулаками, но потом смирился, и все звуки в квартире стихли. Кейджи с изумлением глядел на Котаро из своего угла, не меняя положения тела. — Зачем? — спросил он, поднимаясь на ноги. — Зачем что? — переспросил Бокуто, не поняв слов Акааши. — Зачем ты спас меня? — спокойно спросил Акааши, натягивая спортивные штаны. — В смысле зачем? Ты мог умереть! — воскликнул Бокуто. — Откуда тебе знать, — вздохнул Кейджи, — может, я хотел, чтобы этот придурок убил меня. Бокуто нахмурил брови, слегка приоткрыв рот от удивления. Он прошёл по комнате взад-вперед, раздумывая над словами Кейджи. — Как ты можешь говорить такое? — спросил, наконец, Бокуто. Акааши лег на кровать, заложил руки за голову. — Мне незачем жить, — ответил он простодушно, глядя в потолок. — Так что ничего бы не изменилось, если бы меня прирезал больной СПИДом отморозок за то, что я отказался с ним спать. — Есть закурить? — спросил Бокуто, присев на край кровати. Акааши указал на тумбочку. Бокуто взял сигарету, чиркнул зажигалкой и закурил, выдыхая из лёгких облако сизого дыма. — Если честно, — заговорил он тихо, кашлянув, — я бы не отказался умереть прямо сейчас. Но я бы не простил себе, если бы не помог другому человеку избежать смерти, в особенности тебе. Акааши молчал, наблюдая за тем, как он курит. — Ты странный, — сказал Кейджи. Акааши любил фотографировать. В его коллекции было полно фотографий кошек, сбитых автомобилями, мёртвых птиц и раздавленных жуков. Осенью он фотографировал увядающие растения и голые деревья с опавшими листьями вокруг них. Ему нравилось, как выглядит смерть и её отголоски на фотографиях. Бокуто, оказавшись в этой социальной яме, даже не пытался выбраться — сил уже не осталось. Низкооплачиваемая работа, частые проблемы с полицией уже давно стали неотъемлемой частью его жизни. Но Акааши всегда вносил за него залог, помня о старом долге. Вечерами они смотрели старый телевизор в гостиной, закидывая в рот дешёвые чипсы и вредную газировку, пока не раздавался звонок в дверь и Акааши не шёл встречать своего нового клиента. Получив деньги и дорогие подарки от очередного клиента на одну ночь, он всегда возвращался в гостиную, но Бокуто там уже не было. В один из таких вечеров он зашёл к нему в комнату. Котаро лежал, отвернувшись к стене. — Всё в порядке? — мягко спросил Кейджи. — Нет, — ответил Бокуто. — Мне больно. — Почему? — спросил вновь Акааши, присаживаясь рядом с ним. — Из-за тебя, — буркнул Бокуто, принимая сидячее положение. — Мне больно видеть, как ты растрачиваешь себя на связи с этими богатыми извращенцами. Зачем ты делаешь это? — Потому что я ни на что больше не годен, — улыбнулся Акааши. — Не смей так говорить, слышишь? — Бокуто пригрозил ему пальцем. — Кто это вбил в твою голову? — Отец, — сказал Акааши, его яркие глаза блестели в темноте. — Но я с ним согласен. — Знаешь что, забудь об этом, — сказал вдруг Бокуто, взяв ладонь Акааши в свою. — Ты можешь заниматься всем, чем только захочешь, но никак не этими грязными играми за деньги и дорогие побрякушки. — Если ты так уверен в том, что человек может заниматься чем угодно, то почему сам прозябаешь здесь? — спросил Акааши. — Потому что я всё потерял, — ответил Бокуто. — Я потерял веру в себя, веру родителей в меня, любимое занятие, я потерял самого себя в этой погоне за первым местом. — Ты из тех людей, которые кричат другим о том, что одна неудача не должна сломить человека, а сами не могут подняться с колен, став рабами этой системы. — Я всего лишь хочу, чтобы однажды ты начал жить так, словно ты сделан из стекла, — вздохнул Бокуто. — Но однажды это стекло разобьется, — возразил Акааши. — И что будет дальше? — Я соберу все твои осколки и вновь склею их воедино, — прошептал Котаро. Он наклонился к губам Акааши и поцеловал его, почувствовав соленый вкус крови на языке и горячее дыхание Кейджи. Затем он перешёл на ключицы, посасывая нежную кожу, не желая думать о том, сколько глупцов целовало Акааши до него. — Ты будешь со мной? — спросил Бокуто. — Ты пойдёшь со мной? Только представь - мы уйдём на рассвете, сменим имена и навсегда исчезнем для остальных. — Разве у тебя есть деньги? — спросил Акааши. — У меня нет денег, зато я могу дать тебе то, что тебе ещё никто никогда не дарил, — шептал Бокуто. — Любовь. Акааши криво улыбнулся и притянул Бокуто к себе, не желая, чтобы он видел его слёзы. — Только, пожалуйста, позволь мне заботиться о себе, — говорил Бокуто, поглаживая его по спине, проводя пальцами по уродливым шрамам, которые Акааши подарил его отец. — Кажется, я в надёжных руках.