Последняя нить

...Каждый шаг отдается эхом. Это не чертоги безумия — он был там, ступал по извилистым коридорам и уходящим из-под ног лестницам. Это — иное. Молчание царит в залах мертвых, под обрушенными сводами. Сверху падает снег, кружится медленными черными хлопьями. Нет. Пепел. И на самом деле он ничем, ничем не похож на снег, вопреки поэтическим сравнениям... Он смахивает хлопья пепла с наплечника, оставляя размазанный черный след на белом керамите. Здесь его броня — белая: не серый металл лишенных имени и легиона, не цвета сменивших имя, обернувшееся предательством; белая, как в те дни, о которых он давно запретил себе думать. Это — не мир живых, сомнений нет. В мире живых — война, и небо над Террой блестит смертоносной сталью чужих кораблей, и падают один за другим рубежи обороны; в мире живых — отчаяние, и пламя, и безнадежная доблесть. Здесь — только кружащийся пепел и тени. И тень среди теней — знакомый силуэт; слишком знакомый. Он подходит ближе, и в свете из ниоткуда может разглядеть лицо. — Тарик? — Кто же еще, — да, эту усмешку ни с чем не спутать. Он реален — или кажется реальным; не призрак, не тень, появлявшаяся порой на краю сознания. Но само это место — слишком призрачно-зыбко, чтобы с уверенностью говорить о реальном. — Я... умер? Или... — Или. Мы оба умерли еще на Исстване, Гарви, не забывай. — Не смешно. — А я и не шучу. Но ты сам знаешь. Кому и знать, как не ему. Им обоим. — «Если встретишь меня — убей», помнишь? Он помнит, конечно. Он помнит демона. Хуже, чем демона — тварь с голосом брата и его смехом, тварь, обещавшую ему место в рядах предателей... Тварь, которую он прикончил прежде, чем очнуться здесь. Он знает достаточно о демонах, чтобы понимать — убить их навсегда невозможно, но надеется, что это — достаточно надолго. — Мне даже удалось. — Почти. Остался последний шаг. — Что? — Убей меня. Здесь. Сейчас. Последняя нить, связывающая мою душу с этим миром... Звучит как эзотерический бред, знаю, но нам пора бы уже привыкнуть. Он отводит глаза — невозможно смотреть в лицо тому, кого не сумел спасти однажды и должен сделать это снова. В проломе купола над головой, в черно-синем небе, что-то блестит серебром: луна на ущербе. — Ну же, не тяни. — Тарик приставляет острие меча к своей груди. — В сердце — попадешь с первого раза, надеюсь? — Я умею убивать астартес. Теперь уже научился. «И знаю, что одним ударом в сердце нас не убить», — хочет добавить он, но молчит. Здесь — в этом странном месте, которое и местом можно назвать лишь условно — важно намерение, а не действие. Он до боли стискивает пальцы на рукояти. Лезвие входит неожиданно легко, точно не встречает на своем пути ни бронированных костей, ни мышц, ничего. Даже крови почти нет. — Спасибо, — затихающий шепот. Тарик оседает на усыпанные пеплом камни, улыбаясь светло и искренне. Освобожденно. Он зачем-то поднимает взгляд — и натыкается на тонкий, острый серп новорожденной луны. Вера моя потеряна, но по-прежнему нерушима. Он уходит, оставляя за спиной исполненный долг — долг перед братом, теперь исполненный до конца. Там, в мире живых, продолжается война, а значит, он еще нужен. Быть оружием — единственное, что он умеет. Он не оглядывается.