Оборотень.

Ириссе пришёл по весне. Просто взял и пришёл в степь, прямо к лагерю людей-коршунов, одетый в что-то странное и невообразимое. Пришёл и сказал: хочет стать одним из них. - Открой лицо, - велел ему Шуриген, - Я не могу даже понять, кто ты такой. Он и открыл, зачем скрывать? Только вот понятнее не стало. Золотом горели глаза - ярче огня, ярче солнца, а волосы отливали серебром. Или пеплом? Или сталью? А лицо хищное, как у птицы. Как у коршуна. Только вот легче от этого не становится - уж слишком красив новобранец! Неприлично красив. - Крхм, - поперхнулся Шуриген, - Кто же ты такой? - Ириссе я, - улыбнулся новенький, - Пришёл сюда с вьюгой. Прикажете идти обратно? - Крхм, - опять поперхнулся Шуриген, - А ты точно мужчина? Не обессудь, но морда у тебя больно бабская. Улыбнулся понимающе юноша и разделся догола. В самом деле, не женщина - бугрятся под кожей крепкие мышцы. Да только кто на мышцы смотрел? Шуриген, скажем, смотрел на персиковую кожу, на тёмные соски, на тонкую шею, на острые ключицы, а мышц и не видел. Сглотнул король-коршун нервно и понял: придётся принять. Выживет он или нет с такой внешностью - дело десятое, но должно же быть в жизни хоть что-то красивое? Приняли его, словом, на раз-два. Произнёс клятву, принял клеймо, принял плащ. Окропил кровью жертвенник Хирахона - и тут бы насторожиться, что кровь забурлила, стала на бордовой, а ярко-алой, но будто бы глаза Шуригену в тот миг застило! А одежда сгорела дотла, не осталось ни лоскутка, ни нитки - только серый пепел и погнутая застёжка от плаща. Только волосы остригать не стал - не поднялась рука на серебряные локоны, что в свете заходящего солнца медью кажутся. Шло время, и пришло лето - щедрое, тёплое. Реки ломились от рыбы, а в степи росли травы. А Ириссе расцвёл ещё сильнее. И как на сырой рыбе да луговых травах выросла столь дивная пташка? Весь как металл: глаза как золото, волосы как серебро, кожа как медь. Двумя руками рубит мужчин, двумя руками душит женщин. А потом - вёз добычу в Степь, и получал свою долю за дележом. А потом - бил тех, кто пытался его изнасиловать. И как сил хватало? Прикоснуться к себе никому не позволял, разве только королю. А Шуриген и сам не знал, что делать: приглянулся ему Ириссе, красивый, как птица. Не женщина, но красивее любого мужчины. Одно его напрягало: куда отлучается он каждую ночь? И вроде бы не уходит далеко от лагеря, а не сыскать, покуда пред рассветом не заявится. И ведь свеж, как огурчик, только кровью попахивает слегка. И Шуриген в одну из таких ночей решил проверить, куда же уходит Ириссе? И зачем? Далеко идти и не пришлось - только отошли чуть подальше, повернулся к нему человек-коршун и улыбнулся, поманил к себе. Да, в степи не спрячешься особо, а зрение у Шуригена ни к чёрту. Ну, тот и подошёл. А Ириссе скинул одеяния, засмеялся (будто колокольчики зазвенели) и прошептал: - Что же вы, король? Спросили бы, я бы честно ответил. Нет, я не предал вас, я просто...ну...смотрите, словом. Обернулся вокруг своей оси - и исчез. А на его месте - птица, вроде коршуна, только оперение серебряное. И глаза золотом сияют в ночи. А Шуриген расхохотался. Принял в стаю настоящего коршуна, а сам ни сном, ни духом! А птица взлетела и села к нему на плечо, клюнула ласково в ухо и потёрлась головкой - совсем как человек. Нет, лучше человека. С той поры Шуриген приблизил к себе оборотня, и даже больше. Красив Ириссе, куда красивее других коршунов, и королю верен до конца - почему бы и нет? Даже бударанцам порой хочется любви, пусть и немного другой. А губы оборотня куда мягче, чем у Шуригена, и руки тоньше, и сам он меньше, но отчего-то кажется только опаснее. А уж спать с ним - одно удовольствие. Хотя в первый раз и было немного неудобно, но бударанец и человек совместимы, пусть и не смогут дать общего потомства, а наутро вся Степь знала - у короля появился любовник. Ничего особенного это не давало Ириссе, в степи всё-таки не южное королевство, но вот у Шуригена появился кто-то близкий, кто облегчит приступы мигрени и донесёт пьяным до шатра, кто выслушает и утешит, а утром вырежет в одиночку половину села (другую половину вырежет сам Шуриген). И сил в короле-коршуне стало будто бы прибавляться. С первыми заморозками пришёл Чекико. И Шуриген понял: ему прёт. Нашёл за один год и любовь, и наследника. Ведь всем хорош Ириссе, только ясно дал понять: уйдёт Шуриген - уйдёт и он сам. Обратится птицей и сгорит на алтаре Хирахона. Правда, вначале Чекико ещё не понимал, что за отношения связывают короля и оборотня, и всё шептал, что нехорошо это, грешно. Да, грешно, и что? Неужели Шуриген за все эти годы недостаточно нагрешил, чтобы ему было плевать на мелочи? А потом эти двое поладили. Будь Ириссе южанкой, устроил бы скандал, приревновал бы и обиделся. А так - понял всё без слов и помогал. Потому что короля будущего надо ещё шлифовать и шлифовать, чтобы не только на войне, но и в быту был лучшим. Счастлив был в ту пору Шуриген, резкое некрасивое лицо всё чаще освещалось улыбкой, облегчилась боль, улучшилось зрение. Бударанцы живут долго, и он надеялся дожить хотя бы до ста. Но шло время, и что-то нехорошее приближалось. Ириссе это чувствовал: северные ветра предвещали беду. И делился своими опасениями с королём-коршуном. Тот тогда только смеялся и щёлкал его по носу: не волнуйся, мол, ничего не случится, я же здесь, я жив, я справлюсь. Справился. Даже когда пришлось после особенно суровой зимы самим сажать и выращивать пшеницу, даже когда осень наступила раньше срока, даже когда прокатилась по лагерю холера - и тогда Шуриген не отступил. За одним его крылом стоял Чекико, а за другим - Ириссе, и был он тогда всесилен. Нет, не всесилен. После зимы пришла армия людей. И все беды, кои миновали до поры коршунов, выплеснулись малом. Погибли лучшие люди-коршуны, обратился в пепел лагерь, и пришлось бежать. Ириссе был рядом и теперь: поддерживал оставшихся, в обличии коршуна приносил рыбу (больше скрывать эту его способность он не пожелал), а ночью забирал усталость Шуригена. Только один раз пожаловался - после недели без отдыха. А что тут можно было поделать? Пришли новые беды. Погибли все, кто пережил первые атаки. Осталось их трое: король, его любовник, его наследник. Потускнели волосы Ириссе от дорожной пыли, но всё так же горели золотом глаза. Пусть и затуманенные слезами, когда Шуриген отсылал его защищать Чекико. Но Ириссе был верен клятве, и потому подчинился. Только вот Шуригену было не легче: здоровье вновь дало о себе знать. Он сам не понимал, как добрался до нужного места. И как не сошёл с ума, увидев труп наследника. А может, он и сошёл? Иначе как объяснить то, что пришёл в себя он уже в темнице, готовый к казни? Как объяснить, что он вырвался из темницы, голыми руками убив всех на своём пути? И что сам мир будто бы хотел, чтобы он, Шуриген, не умер по пути на север? В какой-то момент, впрочем, стало всё равно: людей-коршунов больше нет, Чекико мёртв, Ириссе, должно быть, тоже. И жить стало незачем. А потом он подумал, что уже мёртв, и это его посмертие. Он смотрел и видел глаза как золото, волосы как серебро и кожу как медь, смотрел и видел не человека, не животное, но причудливое смешение двух рас, двух видов. - Очнулся? - мягко спросил Ириссе, и голос его выдавал всё: и беспокойство, и нежность, и страх, и боль, - А я уже боялся, что не очнёшься. Прости, что не смог прилететь вовремя...- и поправил пустой рукав. - Твоя рука... - Что мне рука? Приделаю протез, что с меня станется. Я подвёл тебя, мой король, не уберёг Чекико, и тебе не пришёл вовремя на помощь. Моих сил только и хватило, что разыскать тебя на берегу и отнести в дом Урганта... - Кого? - не понял Шуриген. - Урганта. Он - бударанец, и он согласился тебя приютить. Ты лежал в горячке три дня... А Шуриген не знал, рыдать ему или хохотать: Ириссе жив, но покалечен и, вероятно, никогда не сможет летать. Сам он тоже жив, но больше не коршун и не сможет вернуться в Степь. Они остались одни...наедине...и Ириссе всё же верен ему... - Кхем! - отозвался со стороны двери краснокожий бударанец, - Я готов терпеть вас в своём доме, но имейте совесть сдерживаться, хотя бы пока я в комнате! - Простите, - улыбнулся неловко Ириссе, выползая из объятий короля, - Я забыл, что вы здесь. - Уж постарайся не забывать! - покачал головой бударанец, выходя наконец из комнаты и оставляя пару наедине. Шуригена ждали мрачные дни на Бударане, где холодно четыре месяца из двенадцати, где женщина равна мужчине, а его жизнь уже клонится к закату...и всё-же это было лучше, чем смерть на костре и виселице в Слате, и уж куда лучше гибели от голода и жажды. А рука Ириссе - пустое, он и одной левой всех уложит, и ведь Шуриген ценит его не за то...а ценит ли? Нет, не ценит - любит, а любовь не оценивает. А ведь клятва, данная Ириссе, ещё в силе. И когда Шуриген умрёт (а тот постарается прожить как можно дольше), Ириссе обратится в коршуна с одним крылом и спрыгнет прямо в погребальный костёр Шуригена, и сгорит до угольков и пепла, и даже костей не останется. Так и будет. Но не сейчас. Только не сейчас. А потом они вместе сойдут в Ад, который покажется им не хуже Рая - ведь какими бы не были муки там, никто не разлучит двух птиц, двух коршунов. А если и разлучит - Ириссе всё равно найдёт дорогу к королю, пусть не сразу, но доберётся. И целый мир вдруг замрёт тогда...