***
...Волки не отпускают добычу. Даже если добыча — те, с кем они только что сражались плечом к плечу, это неважно. Приказ есть приказ. Он смотрел в ледяные глаза предводителя Стаи — видел, как застывает иней на отточенном лезвии — и понимал: это всерьез. Не бред, не сон, даже не видение. Это всерьез, и это конец. — Твой легион обречен, — повторил Русс. — Советую сдаться и не мешать нам выполнять приказ. Они стояли лицом к лицу: Ангел и Волчий Король. За их спинами замер неровный строй легионеров. «Они ведь всё просчитали, — отрешенно подумал Сангвиний. — Всё, чтобы мы в итоге оказались именно в той позиции, где на нас удобнее всего напасть. А мы еще недоумевали — зачем ради уничтожения ксеносов на этой планетке понадобилось собирать едва ли не два полных легиона? Думали — угроза преувеличена...» Теперь все становилось ясно. Но слишком поздно. Руки примархов лежали на рукоятях мечей. Ветер развевал их плащи, трепал волосы. Безумные ветра на этой планете, и кажется, ничего здесь больше нет — только ветер да изломанные черные скалы... — Думаю, ты не хочешь повторять судьбу Второго и Одиннадцатого, — продолжил Русс. — Тебе повезло больше: приказано доставить на Терру живым. Похоже, отец тобой дорожит, крылатый, — он усмехнулся, обнажив длинные клыки. Сангвиний молчал. Вот как ты выглядишь, безнадежность. У безнадежности холодные глаза и спокойный, ровный голос. Выбор, которого на самом деле нет. — А мой легион? — спросил он наконец. — Они — порченые, — Русс пожал плечами. — Нет смысла. Проще начать заново, чем исправить. Так что — сдавайся. Решим дело малой кровью. — Ну уж нет, — процедил Сангвиний. Он уже принял решение. — Кровавые Ангелы, как тебе известно, не умеют сдаваться. Он вскинул меч над головой; по алой стали клинка заплясали разряды молний. Обернулся к своим воинам. — Сыны мои! — голос примарха разнесся над полем, перекрывая воющий ветер. — За мной! За легион! Строй дрогнул, пришел в движение; братья схлестнулись с братьями в беспощадной битве. Но этого Сангвиний уже не видел. Поединок двух примархов — не то, за чем может уследить простой смертный. Или даже астартес. Для постороннего взгляда они были — два размытых силуэта, сливающихся в один, сверхъестественно быстрые движения, блеск оружия и звон металла. Тем удивительнее было, что они все еще продолжали разговор. — Палач! Блеск клыков. У кого другого это сошло бы за улыбку. — Именно так. Я исполняю волю Императора. Приговор вынесен. Выпад. Блок. Обманный финт. Выпад... Шаг в сторону. Алое лезвие скользит по дымчато-льдистому керамиту наплечника, оставляет выщербину. Промахнулся. — Но откуда... Никто не знал об изъяне легиона, никто! — Никто? Вспомни сам — с кем ты был откровенен в последнее время? Яростный выдох. — Фулгрим?! — Фулгрим, — снова блеск клыков. — Феникс, птичка наша певчая... Зря ты ему доверял. Белое пламя перед глазами. Безумный, самоубийственный бросок — воля ломает сопротивление тела. Защиты бесполезны, их просто сметет, и Волк знает это, поднимает меч для контрудара — но не успевает, как бы невероятно это ни было, не успевает... Белое пламя, алая кровь. При виде того, как падает их примарх, у Стаи не выдерживают нервы. Гром выстрелов должен бы оглушать, но звучит лишь отдаленным эхом. Дальше Ангел не помнит. Он падает, падает в темноту, расчерченную кровавыми отблесками...***
— Потом я отдал приказ к отступлению, — сказал Ралдорон. — Когда мы поняли, что... что шансов больше нет. Молчание окружало, подступало к горлу. Молчание и отчаяние. — Я тоже должен был остаться там, — добавил он. — Должен был... — Рэл, — рука Сангвиния легла на его плечо. — Ты сделал все так, как надо. И ты нужен мне здесь, живым, а не в виде трупа на той проклятой безымянной планете. Все ясно? Ралдорон снова кивнул. Помолчал, вздохнул и решился наконец спросить: — Мой лорд... кто мы теперь? Кто мы... Мятежники? Беглецы от имперского правосудия? Или нас нет вовсе, и мы уже — заранее — вычеркнуты из всех реестров? — Мы — Девятый легион, — твердо произнес Сангвиний. — Мы — Астартес. Мы — карающий меч Империума. И мы останемся легионом, даже если Империум отрекается от нас. Он всегда умел убеждать. Вот и сейчас это умение пригодилось — несмотря на то, что сам примарх отнюдь не чувствовал той уверенности, что звучала в его голосе. — Мы — легион, — повторил он. — И мы еще живы. Что-то в течениях варпа менялось, он чувствовал это, знал — еще прежде, чем прозвучало сообщение от навигаторов. — Мой лорд, — голос дрожал, словно то, что происходило сейчас, было страшнее недавнего буйства стихий, — смею доложить вам, что волнение варпа затихло. Мы... — Мы в сердце шторма, — прервал примарх. — В оке бури. — Проблема в том, что мы не можем двигаться дальше. У нас нет координат, и сила шторма за пределами... — Шторм не вечен. А что до координат... — Сангвиний осекся. Его накрывало. Это ощущение он не перепутал бы ни с чем — пророческий дар рвался наружу, не в снах, как обычно — наяву, вскипая темной волной, видения обретали власть... Это было в чем-то сродни безумию. Краткому, контролируемому — но все же потере себя. Не слыша почти ничего, кроме гула подступающей волны в ушах, он прошел по коридору к своим покоям. Приказал страже у дверей никого не впускать — и что-то еще про уединение и медитации — запер дверь и наконец позволил себе рухнуть на пол, прямо там, где стоял. Волна обрушилась на него всей силой шторма.***
...Капсулы-инкубаторы разлетаются по галактике, как рассыпаются семена из лопнувшего перезрелого плода — апофеоз достижений человечества, крохотные золотые зерна, падающие в межзвездную бездну... Но бездна не пуста. Потоки варпа обволакивают златокудрое дитя, убаюкивают, уносят, изменяют. Он видит, как сдвигаются кости, как чудовищно выворачивается скелет, как перестраивается система кровообращения — всё ради того, чтобы два крыла за спиной могли стать не просто ворохом перьев. Впрочем, крыльями дары Великого Океана не ограничиваются. Есть и многое иное. Златокудрое дитя не открывает глаз, только беспокойно шевелится во сне. Он — провидец, он умеет отличать правду от лжи, и потому он знает, что эти видения — истинны. Император ошибся. Император может ошибаться. А значит, они — его сыновья — его создания — (не только его) — могут противоречить ему. Имеют на это право. ...На границах Ультрамара тлеет пламя — скоро полыхнет пожаром, и что останется тогда от Пятиста Миров? Его рассудительный, осторожный брат пока еще сдерживает огонь, но кольцо сжимается, и недалек тот день, когда ему некуда будет отступать. Рано или поздно ему придется делать выбор. ...Сияние — нестерпимо яркое, больно глазам, пусть даже смотрит он вовсе не глазами. Золотой Трон — меньше всего этот древний, невообразимой сложности механизм похож на трон — и заключенный в нем беспомощный полутруп, чье изможденное тело содрогается от чудовищных потоков психических энергий. Лицо пленника не различить — может быть, это другой его брат, рыжеволосый, неостановимый в постижении знаний... может быть, это он сам. И то, и другое — правда. ...Кровь и пепел, звон клинков и грохот выстрелов. Воины легионов, вернейшие из верных, падают под ударами чужих армий — сокрушая в своем падении все до единой чужие армии — и на их костях воздвигается Империум, гигантский зиккурат, грозящий рассыпаться под собственной тяжестью и обрушить человечество обратно во мрак Древней Ночи... Он видит войну. Галактика сгорает в огне, братья его оборачиваются друг против друга, вернейший из них восстает против отца, предательство и ложь становятся главным оружием, и умирают бессмертные, а дальше — война навсегда, до конца времен... Он видит свой легион — своих сыновей, сделавших еще один шаг по дороге проклятия, утративших разум и цель, и разворачиваются над ними крылья — алые от стекающей с них крови... Он может это изменить. Он должен. ...Он видит меч: луч холодного белого света, и потоки варпа закручиваются водоворотом вдоль клинка. Это — сила. Это — выбор. Он делает шаг вперед, и пальцы сжимаются на рукояти. Все его существо пронизывает смертельным холодом, но он не обращает внимания — лезвие со скрежетом выходит из черной гранитной плиты.***
Сангвиний открыл глаза — понял, что они не были закрыты, просто он снова обрел способность видеть. Обычно после медитаций материальный мир казался слишком материальным и вещественным, собственное тело — тяжелым и неповоротливым; теперь — звенящая легкость наполняла каждое движение, и знание холодным белым светом горело в мозгу. Знание о том, что делать дальше. Он чувствовал, что изменился, и дело было не только в знании, не только во внутренней уверенности, нет, что-то еще... Он покосился через плечо. Крылья были черно-алыми. Цвета пепла и крови. Странно, но он не удивился. Значит, так надо. На мостике корабля воцарилась тишина, стоило ему переступить порог. Сангвиний заставил себя не обращать внимания — ни на молчание, ни на взгляды. — Я поведу флот. — Но, лорд, вы ведь никогда... — Никогда раньше. Все когда-нибудь случается впервые, верно? Он переключил вокс-систему на общую связь: — Всем навигаторам: следовать за флагманом. Курс на Ультрамар.***
Флот Девятого легиона выходил в пространство Ультрамара. В обзорном окне флагмана неторопливо разворачивалась система Макрэгг — холодное пламя звезды, рассыпанные бусины планет, ожерелье защитных станций... Судя по тому, что орудия станций пока молчали — опознавательные коды все еще действовали. Значит, в списках врагов Империума Кровавые Ангелы пока что не значатся. Чего и следовало ожидать — наверняка Русс не желает признавать, что упустил добычу... — Запрос связи, милорд. — Передайте, что я буду говорить только со своим братом, — бросил Сангвиний, не оборачиваясь. — Он здесь, я знаю. Думаю, пара минут прямо сейчас у него найдется. Когда над гололитом наконец возникло полупрозрачное изображение Жиллимана, он улыбнулся со всей возможной доброжелательностью: — Здравствуй, брат. Правитель Ультрамара коротко кивнул. Как всегда, серьезен и собран — даже серьезнее, чем обычно... Тем лучше. Не будем тратить время на реверансы. — Нам нужно поговорить. Наедине. — А закрытому каналу связи ты не доверяешь? — приподнял бровь Жиллиман. — Разумеется, нет, — Сангвиний позволил себе снова усмехнуться. — Принимай координаты.***
Орбитальная станция — одна из сотен, вращавшихся вокруг Макрэгга — пожалуй, могла считаться нейтральной территорией. Во всяком случае, она была равно уязвима для кораблей Девятого и других станций Тринадцатого... Те еще гарантии, конечно, но уж какие есть. Личную охрану — никто больше примархов не сопровождал — по молчаливому соглашению оставили за дверью. — Похоже, тебе нелегко пришлось в последнее время, — Жиллиман внимательно смотрел на брата. Сангвиний выглядел... странно. Ангел и в лучшие времена производил впечатление существа не из этого мира, но сейчас — эта запредельная бледность, горящие глаза, неожиданная плавность движений... И крылья. Крылья, вечная сияющая белизна которых теперь сменилась цветом пепла и крови — на первый взгляд казалось, будто они покрыты свежими ранами. Стоило присмотреться, и становилось ясно, что это просто перья. Черные и красные. Но жутковатое впечатление не проходило. Он не стал спрашивать — чувствовал, что это из тех вещей, о которых брат либо расскажет сам, либо не станет отвечать ни на какие вопросы. Сангвиний пожал плечами: — Да уж... жизнь не щадила. Опытным взглядом Жиллиман замечал следы недавнего боя: залатанные на скорую руку доспехи, шрам на левой щеке — тонкая алая линия, скорее всего, задели самым концом клинка... Но кто смог бы достать примарха — особенно этого примарха — хотя бы так?.. Нет, об этом тоже не стоит спрашивать. Пока что. Что ж, к делу. — Планы похода меняются? Тебя ведь не должно здесь быть. — Не должно, это верно... — Сангвиний помолчал. Вскинул голову, явно решившись наконец. — Меня не должно быть вообще. Ни меня, ни моего легиона. Таково решение Императора. Я — вне закона, брат мой. И было нечто — то ли в глуховатом, надтреснутом голосе Ангела, то ли в изможденном лице — нечто такое, что Жиллиман не усомнился в его словах ни на секунду. Как все сыновья Императора, он знал: владыка человечества умеет быть безжалостным. А если вернее, никогда и не был иным. Сангвиний продолжал, не дожидаясь ответа: — Думаю, скоро новости дойдут и сюда. Это молчание долго не продлится... — И чего же ты хочешь от меня? — От тебя? Ничего. Я не вправе. Надеюсь только, ты меня не выдашь... — он усмехнулся. — В конце концов, у тебя ведь тоже есть причины не соглашаться со всеми решениями Императора. — А если... допустим, я окажусь верным и послушным сыном? — И купишь себе еще пару десятков лет отсрочки? Это ведь не спасение, сам понимаешь. Ты не можешь отступать бесконечно. Хочешь, расскажу, что останется в итоге от твоей драгоценной империи, от твоих Пятиста Миров? — его голос упал едва ли не до лихорадочного шепота. — Десять планет, Робаут. Десять. Я знаю, я видел... Я многое видел еще. Он осекся. Замолчал. Только крылья вздрагивали чуть заметно. — Что ты собираешься делать дальше? — наконец спросил Жиллиман. — Уйти, — ответил Сангвиний с обезоруживающей искренностью. — За пределы Империума. Он ведь не бесконечен... Проклятье, нам нужна передышка, у нас половина раненых, корабли повреждены, я не знаю, сколько из них выдержит еще один переход... Нет, — оборвал он сам себя. — Только возможность уйти. Ничего больше. Жиллиман отвернулся, глядя в обзорное окно. Под ними, в черной звездной пустоте, медленно поворачивался бело-голубой шар Макрэгга. Примарх Ультрамара молчал, глядя на свой мир, на сердце своей империи. — Система Иерусалим, — наконец произнес он, не оборачиваясь. — Орбитальные верфи у второй планеты. Конечно, не сравнить с Конором или Калтом, но зато — меньше шансов привлечь внимание. А пока что, дорогой брат, — он указал на планету внизу, — думаю, ты не откажешься воспользоваться моим гостеприимством? Разумеется, Сангвиний не мог отказаться. А значит, у них будет возможность обсудить дальнейшие планы. Жиллиман ни на секунду не верил, что его брат хочет просто отступить и уйти без боя — такие, как они, не умели отступать. Он знал, что Пятьсот Миров давно уже привлекают слишком уж пристальное внимание Императора — перспектива того, что Ультрамар захочет отделиться от Империума, становилась всё вероятнее. Он знал, что есть и другие братья-примархи, столь же недовольные действиями Императора в последнее время, и среди них можно отыскать союзников. Им придется дать бой. И победить, потому что проиграть в этой войне у них нет права.