Грех

      Черная ночь отразилась в его кровавых зрачках, превращая молочную белизну полной луны в розовое тревожное марево, напоминавшее цветом пену, выступающую на губах покойника с разорванной глоткой. У него не было рогов, как принято ожидать, напитавшись какими-нибудь среднестатистическими байками с отдаленным библейским родством. Но у него же не было совести, сочувствия, жалости, любви и любых других чувств, что делают человека - человеком. Он был более подобен зверям с их упругими раскатистыми мышцами, горящим голодом взглядом и кипящей инстинктами кровью. Если бы у него были клыки - они бы пахли ядом, падалью и предсмертной дрожью агонии. Если бы у него были когти - под ними бы скапливались кусочки разорванной кожи и мертвого мяса. Но ничего из этого у него не было - вся животная суть умело прикрывалась драпированным плащом, пропахшим каким-то цветочным одеколоном, шелковой белой рубашкой и изумительного качества перчатками, натянутыми на длинные изящные пальцы. Весь его вид благоухал и внушал какое-то щемящее чувство доверия, которое обычно испытывает всякое сердце, узрев облик настоящей красоты. И эта островатая, с нотками насмешки, ухмылка, поселившаяся на тонких губах; и этот взгляд змеиного прищура, где сусальное золото перемешивалось с червонным бутоном каких-то неземных цветов; и эти острые рельефные скулы, с гладкой фарфоровой кожей, словно вышедшей из-под инструмента умелого скульптора; и даже этот смеющийся мелодично-бархатистый голос, обволакивающий слух такой приятной, но такой беззастенчивой ложью - все это было в нем чудесно вымерено и прекрасно собрано воедино, будто не диавол, а Творец служил ему Отцом и иконой. Он являл собой такое дерзкое и до невозможности нахальное существо, что, определенно, оскорблял небесное царство одним своим существованием, только лишь способностью дышать единым с родом человеческим воздухом и ходить по той же, разделенной людьми, земле. Он был хорош собой и совсем не глуп, что, конечно же, сразу же выделяло его из толпы - к нему тянулись соблазненные души, и в его присутствии замирали влюбчивые сердца. А он играл чужими чувствами, словно ловкий фокусник-факир, подбрасывая очередную эмоцию, точно монетку на руке, ожидая, как чужое естество электрическим разрядом оголенного нерва скользнет к кончикам пальцев, чтобы затеряться там, как на лезвии ритуального кинжала. Его смешили все эти страсти и дифирамбы, бросаемые околдованными людьми в воздух, но больше всего его смешили религиозные фанатики и "бесконечная" власть Церкви. Как бы громко не звучали псалмы и мессы, как бы искренне прихожане не шептали трепещущее на языке "amen", как бы не распалялся проповедник, вколачивая в признательных слушателей попеременно то благоговение, то ужас - он знал, что стоит ему только щелкнуть своими великолепными пальцами, одетыми в белоснежные перчатки, как каждый исповедовавшийся сегодня, не удержал бы собственной души на краю обманчивой бездны. Он знал, что любой вере приходит конец и знал, что этот конец носит именно ЕГО имя. И, конечно, ты тоже не сумел устоять перед его гнусными чарами. Помнишь, как ты сбивал руки в кровь, смиренно наклонив голову перед Мадонной, спокойно взирающей на тебя с масляного холста? Помнишь как ярость вскипала в твоей молодой крови, заволакивая взгляд удушливой пеленой, стоило только этому нахалу переступить твой порог? Помнишь, какие слова ты выплевывал ему вслед, дрожащими руками сжимая ткань одежды, и слыша в ответ лишь сладкий, как ложь, смех? О, как ты безвольно цеплялся за деревянный крест, тщетно пытаясь вымолить у Всевышнего защиту! И как безмолвны оказались небеса перед твоей отчаянной мольбой. Ты был защитником Церкви - ее преданным рабом, ее верным экзорцистом. Ты был призван перед ликами святых, дабы нести на своих плечах эту миссию, дабы низвергать подобных ему в Геенну. И как же жестоко ты ошибся, избрав его своим соперником! Нет, он оказался тебе не по зубам... Слишком идеальный. Слишком прекрасный. Слишком невозможный, выводящий из себя. Слишком... слишком...       От него почему-то перехватывало дыхание и тело брала в свои оковы неясная неизменная дрожь. Ты ненавидел его всей душой, каждой клеточкой своего тела, а он только обнажал в ухмылке жемчуг ровных белоснежных зубов, продолжая как ни в чем не бывало поносить своим существованием всех святых вместе взятых. Ты желал ему смерти. О, ты пытался! Бессчетное множество раз! Ты проклинал эту тварь, хватаясь за рукоять меча, ты поносил его и презирал, но так и не смог поднять кромку стали и оборвать его звенящий смех. И ненависть загоралась в тебе сильнее с каждым новым разом. Ты уже не мог потушить этот чертов костер, расползающийся под кожей лесным пожаром или иной другой беснующейся стихией. Не мог. Даже если хотел. Не помогали уже ни святые молитвы, ни покаяние - твоим рассудком правила злоба, месть и ненависть.       Он смотрел на тебя - свое лучше творение, пропитанное грехом Гнева, с пылающим Похотью взглядом - и улыбался, как улыбается гордый отец при виде возмужавшего сына. Ты не понимал, что с каждым днем корни его природы все глубже и глубже проникали в твой рассудок, опьяняя его самыми низменными чувствами, отрезая тебя от Бога, так сильно возлюбленного тобою. И силы твои гасли с каждым днем, сгорая в этом пожарище неукротимой ярости, что молодость и неопытность питали до самого конца. Твоя злоба сжирала тебя изнутри, и ты практически перестал различать ту тонкую грань между отчаянной ненавистью и вожделенной страстью. Он стал твоим воздухом, выгнав из твоих легких мягкий аромат ладана и мирра. Он стал твоими мыслями, вытеснив из них образ златокудрой Марии. Он стал твоим наркотиком. Он стал тобой. А ты, сам того не замечая, уподобился ему, отринув Бога во имя Бога. Он стал твоей жизнью, чтобы наконец-то поднести к твоим губам, словно сладкую амброзию или цветочный нектар, твою смерть.

Но ничего из этого не было ведомо тебе.

      Нет, ты больше не мог терпеть этого насилия. Когда же ты решился наконец? Это была мрачная, темная ночь, поглотившая своим вороным крылом улицы спящего города. Ты шел за ним и каждый шаг отзывался в воспаленном мозгу тихим гулом накатывающей волны бешенства. Вспотевшая ладонь крепко и уверенно сжимала поблескивающий холодной сталью клинок. Ты не помнил уже себя, когда замахнулся и нанес один единственный удар, вспоровший его лживую глотку, и кровь окропила твое искаженное лицо. А когда к небу сорвался испуганный посмертный крик, изумивший тебя своей человечностью и жалостливой слабостью, твоя душа злорадно возликовала - ведь ты наконец-то смог его одолеть! Ты смог! Ты...       Черная ночь отразилась в глубине твоих измученных зрачков. Ты склонил голову - обессиленный и покоренный зверь, бившийся в силках незримой клетки, что он так старательно выстраивал вокруг. Ты был готов взвыть раненым волком, если бы остались силы и остался голос. Твои руки - дрожащие, перепачканные алым соцветием крови - сжимали хрупкое девичье тельце. Клокоча и бурля, ее кровь вперемешку с пузырьками кислорода, шипя скапливалась у напрасно хватающего воздух рта. Она смотрела на тебя без злости и без укора - непонимающе, испуганно, с застывшим на лазурной радужке немым вопросом. А кровь заливала складки шелкового платья.       Он стоял чуть впереди и улыбался. А потом приблизился, ласковым движением погладив тебя по волосам. И если бы были силы, ты бы поднял этот клинок вновь, вонзив его промеж этих наглых рубиновых глаз! Но сил больше не было. Как мог ты попасться в его иллюзорную ловушку? Как мог ты быть так ослеплен ненавистью и злобой? Как мог ты...       Но он уже не смотрел и не слушал, танцующей неторопливой походкой удаляясь прочь. Он не слышал ни твоего скорбного плача, ни твоих бесполезных фальшивых молитв. Он не видел, как ты, дрожа всем телом, в последний раз взглянул на небосвод, не отыскав там ни тени сострадания. Он даже не вернулся с рассветом, чтобы полюбоваться на твой побледневший окоченелый труп. Ты перестал быть для него интересен.       У него змеиные глаза и кошачья улыбка. Он прекрасен и отвратителен в своем обличье. Ему смешно почти всегда и почти всегда он смеется последним. Он - дьявольское отродье, вскормленный волчицей и проклятый небесами. Его оружие спрятано глубоко в людских сердцах. Его оружие ранит глубже самого смертоносного кинжала и острее любого из известных человечеству клинков. Его оружие и его суть - практически одно и тоже. И это - Грех.