Ворлонский визит

Императорский дворец на Приме Центавра гудел, как потревоженный улей. Во всех окнах сверкали огни, свет которых плескался неверной рябью в заливе перед центральным входом. Сновали взад-вперед слуги, расставляющие букеты пестролистых цветов: в их составе преобладали пурпурные, фиолетовые и красные цвета, тщательно подобранные по оттенкам и плавно перетекающие один в другой. Тяжелые портьеры были уложены безупречно ровными складками, а стекла высоченных окон были прозрачны, как вода горного озера. Сверкали надраенные полы, сверкали начищенные завитушки распахивающихся дверей, сверкали ножки столов из-под узорчатых тканых скатертей. Вился легкий пар над чашами горячей джалы, и бутылки первоклассного бривари выстраивались в ряды. Сад позади дворца был также прибран и приведен в порядок до последнего камушка. Торчавшая до сего дня на пике высушенная голова мистера Мордена была спешно вытащена и унесена прочь — пусть велика радость созерцания поверженного врага, еще радостнее не напоминать себе о его существовании. Дорожки были усыпаны свежим гравием, а пушистые живые изгороди радовали глаз выверенной геометрией линий. Во всеобщей суете не было ничего удивительного. Сегодня был знаменательный день для Примы Центавра: впервые за всю историю разумных существ, после окончания Второй великой войны Теней, эту планету почтил своим визитом невиданный досель гость — ворлонский посол. Надо сказать, не все отнеслись к его визиту с одинаковым воодушевлением. Кто-то не мог забыть, что еще недавно солнце Примы Центавра заслонил ворлонский планеткиллер, кто-то слишком всерьез принимал древнейшие легенды о ворлонцах и теперь боялся превратиться в камень, нечаянно взглянув на посла, кто-то просто считал, что у центавриан — свой путь, и с ворлонцами им не по дороге. Но премьер-министр Моллари, приложивший немало усилий для избавления родной планеты от тлетворного влияния Теней, не мог не оценить вклад ворлонцев в победу над общим врагом. Помнил он и предсмертное желание императора Турхана, последнего достойного императора Центавра, жаждущего мира, который действительно мог называться правителем, в отличии от этого бесноватого недоразумения на троне по имени Картажье. Так вот, Турхан, будучи уже на смертном одре, просил позвать к нему ворлонца, и тогдашний посол на Вавилоне-5, Кош, не отказал в этой просьбе. Теперешний посол Ворлона, недавно открывший свое истинное имя — Улкеш, хранил в себе частицу Коша, и тем самым был связан и с императором Турханом. Изложив все эти соображения в убедительных речах, Лондо расположил души многих центавриан в сторону ворлонцев, и кучки недовольных становились меньше и меньше, а большинство были готовы встречать Улкеша с любопытством и приязнью. Приветственные речи у порога были недолгими, главным образом оттого, что ворлонец, по своему обыкновению, не тратил лишних слов на церемониальные фразы, лишь раскланивался в ответ и произносил «да» и «хорошо». А затем Лондо повел своего гостя в пиршественный зал, объявив, что нигде так не раскрывается душа его народа, как за отличной выпивкой и обильным столом. Он поинтересовался у посла, нет ли каких-нибудь особых угощений, которые приятны ворлонцам, но не были учтены центаврианами из-за крайне скудных знаний о незнакомой расе, но Улкеш сказал «нет» и занял почетное место в торце стола с таким видом, будто сто лет возглавлял центаврианские обеды. Лондо наполнил глубокую чашу божественным, без преувеличения, напитком, и с некоторой опаской посмотрел на посла: тот стоял, весь закованный в пурпурный скафандр, покачивая механической головой, и не обнаруживал никакой возможности приступить к еде и питью. — Как же вы? — тихонько спросил Лондо. — Я бы не хотел оставить вас без подходящих блюд… Посол, я не знаток ворлонской физиологии, но это бривари не может повредить ни одному живому существу во вселенной! — если только, конечно, это не минбарец, но их сегодня здесь не было. — Хм, — только и сказал ворлонец, но это, вероятно, было очень важным, потому что следом он распахнул небольшую дверцу на своем скафандре и выпустил тонкое светящееся щупальце, которое обмакнул в чашу. — Ооо, — протянул изумленный Лондо. — А вы знаете… у нас, кажется, больше общего, чем мы могли подумать до сих пор! — Хммм? — повторил Улкеш с другой интонацией, проворно поглощая бривари. — Хорошоооо… Оценив это как несомненный дипломатический успех, Лондо радостно принялся подливать ворлонцу напиток. Беседа пошла оживленнее. Лондо не пожалел о том, что назначил встречу с Улкешем именно за столом: с непривычки понимать ворлонские речи было очень трудно, но с каждой чашей алкоголя их смысл становился яснее и яснее. Впрочем, не полагаясь лишь на свой без сомнения выдающийся, но все же всего лишь центаврианский, ум, Лондо поставил Вира записывать на инфокристалл всю беседу, с тем, чтобы потом иметь возможность возвращаться к ворлонской мудрости и осмыслять ее под разными углами — и на трезвую голову, и на не очень. — Янтарная гроздь радует рождение ума в вине, — говорил Улкеш, ставший после четырех чаш необычайно словоохотливым: теперь он говорил по шесть слов в минуту, вместо одного. — О да, — отвечал Лондо, — культура виноделия на Центавре имеет долгую историю и простирается корнями в глубокое прошлое… — В сплетениях жил цветка прячется царство, — сообщал в ответ на обстоятельную лекцию центаврианина ворлонец, а Лондо подхватывал, будто не имел никаких сомнений в значении этого высказывания: — Разумеется, Прима Центавра будет следовать стезей порядка и впредь… как у нас было заведено всегда, за исключением досадных промахов. Нам есть еще что исправлять и есть, куда стремиться, но, поверьте, мы будем достойны нашего союза. — Глаз видит сорняк, рука его удаляет. Мы вам поможем. К сосредоточенному и почти не пьющему Виру, прячущему записывающее устройство в рукаве, склонилась очаровательная, порозовевшая от бривари леди. — Он что, уже опьянел? — изнемогая от любопытства, спросила она, стреляя глазками в массивный скафандр Улкеша. Вир с опаской покосился на гостя и тревожно прошептал на ухо красавице, прикрываясь ладонью: — Нет, он просто ворлонец! Время пролетело незаметно, закончилась проведенная за долгим празднеством ночь, пирующие успели опьянеть, протрезветь, потом снова опьянеть, и, наконец, Улкеш поплыл прочь от стола, сопровождаемый премьер-министром Моллари, весьма твердо державшимся на ногах для такого количества выпитого — видно, поглощенная в немереных количествах ворлонская мудрость нейтрализовала алкоголь. По Улкешу тем более нельзя было определить, сколько бутылок он вытянул своим щупальцем, потому что походка его была по-прежнему ровной, а скафандр не выдавал ничем состояние таящегося в нем существа. — Я почту за честь проводить вас до корабля! — объявил Лондо, слегка опираясь на круто вздымающийся вверх обод скафандра — как бы в знак их теперь уже близкого приятельства. Или чтоб нечаянно не упасть. Улкеш кивнул, нисколько не протестуя. Присутствующие выстроились полумесяцем за их спинами и двинулись, оживленно шумя, следом, чтобы тоже проводить посла, а заодно полюбоваться на чудесный корабль, который не всем удалось как следует рассмотреть по прибытии. Но на посадочной площадке всех ждал огромный и не слишком приятный сюрприз. Корабля не было. Совсем. Вообще. Охрана валялась по сторонам в глубоком обмороке — их быстро растолкали, попытались привести в чувство и выяснить, что произошло. Протрезвевший от тревоги Лондо уже перебирал мысленно имена врагов, желающих зла ему, Республике Центавр, ворлонцам и их союзу — имен было много, но были ли силы хоть у одного из их носителей, чтоб утащить и спрятать ворлонский транспортник? В это верилось с трудом, тем более что еще на Вавилоне-5 Лондо наслышался про дурной нрав этих кораблей. Дурной нрав… внезапно сраженный неожиданной мыслью, Лондо повернулся к Улкешу, который медленно вскипал гневом, чувствующимся прямо сквозь скафандр. — Ваш корабль… он не мог отлучиться… эээ… погулять? — Именно, — мрачно изрек ворлонец. — Симбиотическая связь. Алкоголь. Неожиданно. Кто бы мог подумать, что бривари, не вызывая никаких существенных изменений в поведении ворлонца, повлияет на центр телепатического взаимодействия с его кораблем таким образом, что тот выйдет из подчинения и отправится в самостоятельное путешествие по округе? — Он мог улететь уже далеко, — заволновался Лондо. — Я прикажу снарядить быстрейший корабль. У нас получится его догнать? — Не стоит, — прозвенел Улкеш, разворачиваясь и ускоряясь по направлению к центральному входу во дворец. — Он близко. Лондо и остальная компания поторопились вслед за ним. Первые лучи восходящего солнца окрашивали нежным розовым светом водную гладь залива. Впрочем, «гладь» сейчас не было самым уместным словом: поверхность воды в двухстах метрах от берега бурлила и вздымалась пенными водоворотами, а время от времени выплевывала в воздух высокий фонтан. — Какая красота, — Лондо на мгновение забыл, зачем они сюда пришли. — Это напоминает мне этих земных морских животных. Как их там? Киты. — Лондо, киты не пускают фонтаны, — шепнул, подлезая под руку Вир. — Это делают акулы. — Что ты, Вир! — возмущенно парировал Лондо. — Это именно киты. Акулы — они с зубами, уж я-то знаю. — Это не кит, — громко и звонко объявил Улкеш. И тотчас прекрасное инопланетное создание, бывшее одновременно чудом техники и живым существом, вылетело из воды, сияя роскошными переливающимся на солнце лепестками-лопастями, одетыми, словно вуалью, тысячью водяных брызг. Моргнуло круглым, подернутым поволокой глазом и ринулось снова вниз, в бездну морскую, вызвав своим падением небольшое цунами, понесшееся к берегу так быстро, что присутствующие не успели отскочить, прежде чем их накрыло холодной водой. — Что ж, утренний душ, это бодрит, — попытался проявить оптимизм Вир, но получил только возмущенные взгляды от переживающих за свои парадные костюмы вельмож. Улкеш засвистел пронзительно и запрыгал на парапете, умудряясь не терять при этом достойного и даже зловещего вида. «Если бы я был кораблем, — подумал Лондо, смахивая пену с золоченой звезды на мундире, — я бы не рискнул испытывать его терпение». У корабля, видимо, было другое мнение. Вынырнув вдалеке, он понесся вдоль берега, загребая воду лопастями, как веслами, и помахивая весело хвостовой частью. Улкеш сузил красный глазок, расширил его, снова сузил, буравя резвящийся корабль взглядом. Тот изогнулся, отчего вся вода в заливе снова заходила ходуном, почесал щупальцем лепесток, и нырнул в глубину: только едва заметный след на поверхности теперь указывал на его путь. Лондо безнадежно развел руками и посмотрел с тоской на ворлонца — как он теперь будет выпутываться из положения? Улкеш замер на какое-то время, то ли пытаясь дозваться до корабля телепатически, то ли взвешивая все обстоятельства, но наконец, решив, что выхода нет, пошел на крайние меры. Щелкнул едва слышно замок верхней части скафандра, поднялась вверх механическая голова, освобождая выход наружу. Центавриане, уже достаточно протрезвевшие, чтоб оценить происходящее как следует, обернулись все к Улкешу, раскрыв рты. И смотрели, не отрывая глаз, как поднимается из скафандра сверкающая фигура, так странно напоминающая их самих: излучающая свет полупрозрачная материя развивалась за спиной, словно центаврианский плащ, высокий гребень волос над сосредоточенным и серьезным бровастым лицом несомненно свидетельствовал о высоком положении его носителя, а шесть тугих щупалец, вьющихся в положенном месте, указывали на жизненную мощь и сильное порождающее начало. Центавриане дружно ахнули, хватая друг друга за руки, заволновались, не зная, как следует отнестись к такому необычному явлению. Быстрее всех сориентировался Лондо. — Друзья! — закричал он. — Это есть несомненно добрый знак для Центаврианской республики: наш ворлонский гость благословляет нас, в знак уважения приняв облик, доступный нашему понимаю. Это есть глубокий символ нашего единства и тесной дружбы! Улкеш, тем временем, понесся как метеор в открытое море, где бороздил глубины его блудный корабль. Нырнул, безупречно рассчитав место и глубину погружения. Целую минуту, показавшуюся зрителям очень долгой, обоих представителей ворлонской империи не было видно — лишь вода волновалась в заливе. А затем Улкеш вынырнул, таща за собой задом наперед огромную махину своего корабля, лепестки которого были покорно сложены, а щупальца уже не завивались тугими кольцами. Центавриане приветствовали приближающуюся парочку аплодисментами и радостными криками. Улкеш отпустил корабль парить над их головами — теперь-то каждый имел возможность разглядеть его как следует, да еще в новом ракурсе — а сам забрался назад в скафандр. — Ваша рыба, премьер-министр, — произнес он скорбно. — Ворлонская империя оплатит счета. Корабль произвел несколько жевательных движений выпуклостью на боку и выплюнул в толпу сгусток чешуи и острые плавники. Улкеш глянул на него свирепо и опять возмущенно подпрыгнул. На этот раз корабль не стал провоцировать его недовольство дальше и замер, прикидываясь совершенно мертвым транспортным средством. Улкеш прозвенел что-то по-ворлонски, и пятнистая поверхность корабля закрутилась воронкой, образуя вход, из которого выкатилась пологая лестница. Ворлонец взошел на нее, повернулся к следящему за каждым его шагом собранию, раскланялся на прощание. — До встречи, посол! — прокричал ему Лондо. — Я надеюсь, вам понравилось на Приме Центавра…И вашему кораблю — тоже, — добавил он уже тише, когда ворлонец скрылся внутри. — Разойдитесь, все разойдитесь, он сейчас будет взлетать! Не все оказались разумными и быстро последовали этому совету. Один молодой центаврианин, выбежавший провожать ворлонца с едва начатой бутылкой бривари, оказался слишком близко. И пока он с распахнутыми от любопытства глазами изучал узоры на шкуре невиданного средства передвижения, это самое средство выпустило внезапно тонкую гибкую плеть, ухватило проворно бутылку в тугую петлю, вырвало ее из рук и уволокло в свои недра. Юноша протянул в отчаянии руки, готовый бежать за кораблем, чтоб вернуть утраченное, но другие схватили его за плечи и потащили назад: транспорт ушел резким штопором вверх, и потоки воздуха под ним могли сбить с ног. — Ворлонская империя оплатит счета? — уныло поинтересовался обкраденный центаврианин. — Если посол вообще доберется до дома… я за его транспорт не ручаюсь, — предположил кто-то в толпе. Похожий на огромный цветок корабль ввинчивался в купол высоких небес, и синева внутренней поверхности его лепестков сливалась с синевой утреннего воздуха.