Доброта

Когда я был студентом, частенько требовались деньги, и я подрабатывал продавцом в магазинах. Брал ночные смены и спокойно учился в пустых магазинах. Случалось всякое, но воспоминания о той ночи до сих пор наполняют меня эмоциями. Как сейчас помню: на улице шел дождь. Не ливень, нет. Обычный несильный дождик из разряда «противно, но жить можно». Я тогда работал в магазине одежды, и нам как раз недавно привезли партию хэллоуинских костюмов, там многое было: и костюмы зомби, фей, оборотней, принцесс и королей, кошек, собачек, Джека-повелителя-Тыкв, да. Там было многое, но особенно мне понравился костюм колдуньи, из восхитительной ткани глубокого темно-фиолетового цвета. Он смотрелся восхитительно, и я даже думал, что если его не купят до среды — а дело происходило в понедельник (в среду нам как раз давали зарплату), — то сам выкуплю его для своей девушки. Несколькими часами ранее я развесил их на витринах для привлечения внимания, да и все равно было нечем заняться. Дождь, слякоть, глубокая ночь, пустые улицы. Я мог бы, наверное, устроиться поудобнее в кресле и подремать, но меня мучила бессонница. А потому я просто играл в какую-то скучную игрушку на компьютере, пытаясь убить время до утра. Мне было скучно, но со временем я увлекся и потому и не заметил ее раньше. Наверное, будь на моем месте кто-то другой, он бы занервничал или же просто не обратил внимания, или же с раздражением отметил, что всякие бродяжки шатаются, но я… Мои родители очень серьезно отнеслись к моему воспитанию и научили меня в первую очередь уважать людей, какими бы они не были, не судить по обложке и просто тому, что иногда даже улыбка может все изменить. Она в самом деле была странной. Старая тощая сгорбленная старушка с большим крючковатым носом и лицом, похожим на запеченное яблоко. Одетая совсем не по погоде, в какой-то старый истрепанный балахон и зябко кутаясь в плащ из мешковины. Довольно забавно смотрелась и ее потрепанная истертая местами в дырках шляпа ведьмы… но. Глядя на нее там, за витриной под дождем, мне стало ее так мучительно жалко. От мысли, что так же могла стоять и моя бабушка, если бы у нее не было денег, дома и семьи, у меня сердце разрывалось. Плюнув на инструкции и на то, что она может быть больной, грязной или мошенницей, я пошел приглашать ее внутрь. На улице было довольно холодно, все же последние числа октября, да еще дождь и пронизывающий ветер. Я еще больше пожалел эту старую сутулую женщину, уже твердо уверившись, что я не должен бросать ее там. Когда я подошел, она все ещё неподвижно стояла у витрины с костюмом колдуньи. Сутулая, старая, вымокшая, одетая в какое-то странное тряпье. Меня охватило чувство стыда, что я хорошо одетый, сытый, в тепле, с семьей, а у нее некуда даже пойти в эту промозглую ночь. Мне даже на мгновение показалось, что мой поступок можно счесть издевательством, хотя мне просто хотелось помочь, но я откинул эти мысли прочь. Тронув ее за острое плечо, я все же осмелился позвать. — Простите, Вы наверное замерзли и промокли, пойдемте внутрь, Вы хоть немного обсохнете и согреетесь. Когда она повернулась, я невольно отметил ее сходство с ведьмами из сказок. Действительно большой нос в порах, покрасневший от холода, сморщенное лицо в морщинах и складках, старческая кожа с пигментными пятнами, седые, выбивающиеся из-под старенькой шляпы волосы, горькая складка тонких губ, только глаза — большие яркие желто-зеленые — смотрели пристально и внимательно. В них были видны усталость и грусть, но сейчас они словно лазеры смотрели мне в душу, заставляя мурашки маршировать по позвоночнику. В руках она держала, к моему изумлению, большую бородавчатую жабу, у которой на голове была маленькая шляпка ведьмы из теперь уже промокшей бумаги. Дьявол, клянусь, у меня тогда от чувства жалости и сочувствия тряслись руки. Не должны, не должны старики быть настолько несчастными. Не должны они одиноко слоняться ночами без крова и, собирая копейки на еду, не иметь даже возможности одежду себе купить. Она с неуверенностью согласилась, протянула мне свою высохшую руку с покрасневшими от холода пальцами, и я смог наконец увести ее внутрь магазина. Внутри было тепло, обогреватели работали на полную. Я усадил ее за столик администратора, снял с ее плеч плащ из мешковины и повесил сушиться. Все это время она молча наблюдала за мной, а когда я поставил перед ней исходящую паром кружку чая, я заметил у нее в глазах слезы. Укрыл ее стареньким пледом, который принес на тот случай, если решу подремать, в который она тут же закуталась, ее жабу посадил в коробочку с синтепоном и поставил поближе к обогревателю, чтобы вяло копошившееся земноводное все же отогрелось. К сожалению, у меня ничего не было, чтобы угостить мою нечаянную гостью, кроме домашнего печенья, которое я взял в качестве перекуса. Впрочем, печенье хорошо пошло под чай. Она брала его аккуратно самыми кончиками отогревшихся пальцев, все время глядя на меня словно спрашивая «действительно можно?». Я ободряюще улыбался и подливал в кружку чай. Мы практически не говорили, но глядя в эти глаза, я понимал, что делаю все это не зря. Хотя внутри все сжималось. Сжималось от острого чувства беспомощности. От горечи, что я не могу ей ничем помочь, кроме как напоить чаем с печеньем и дать погреться в эту холодную ночь. Но… Но это же так мало… Я старался улыбаться, шутить и говорить, правда выглядело это немного нервно, зато помогало мне сдержаться, занять руки, чтобы не было видно, насколько сильно они трясутся. Со временем она стала говорить, тихо рассказывала о себе, иногда вздыхая. Так я узнал, что у нее действительно никого нет, и живет она тоже совершенно одна, в домике возле парка. Знал я и эти домики, маленькие деревянные, едва не разваливающиеся бревенчатые домишки, где ни тепла, ни воды, ни канализации, ни газа. Из родных у нее только Герберт, который жаба, а больше и нет никого. Она говорила тихо своим надтреснутым голосом о том, что накипело: об одиночестве, о том, что стара стала, о том, что сила ее покидает. О том, как мир изменился и она не знает, что делать, ведь магия почти исчезла, и никто не верит в колдовство… Говорила не столько для меня. Сколько для себя, выплескивая всё, о чем молчала. Зная, что никогда не увидимся вновь, мне было до боли её жаль. И так безумно хотелось помочь. Сделать её чуточку счастливей… Хотя бы чуточку… Но все проходит. Прошел и дождь. Старушка стала собираться домой. Надела свой плащ из мешковины и свою истертую шляпу и, с тяжелым вздохом, кинув полный печали и тоски очередной взгляд на костюм волшебницы, пошла к выходу. Идея появилась в мгновенье, и, как только она вышла за дверь, я бросился в подсобку — надо было успеть. Обязательно успеть… До того момента, когда она уйдет навсегда. И пусть это будет самый безумный поступок в моей жизни, но… Если я этого не сделаю, жалеть я об этом буду до конца жизни. Когда я вылетел из подсобки с плотным пакетом, в который была завернута моя месячная зарплата в виде фиолетовой ткани, я увидел ее вновь у витрины… Витрины с этой шляпой колдуньи. Она снова вздохнула и, убрав ладонь со стекла, пошла дальше, а я, матерясь, что дурак, забыл самое важное, бросился сдирать с манекена шляпу. Когда я выскочил на улицу, она уже была далеко, и мне пришлось бежать за ней, окликая и пытаясь не сбить дыхание. — Подождите! Подождите! Пожалуйста! Она услышала меня не сразу, но, вздрогнув, остановилась и обернулась. Задыхаясь, я стоял перед ней, пытаясь отдышаться, и протягивал ей плотный сверток в одной руке, а шляпу в другой. — Дон! — вопль продавца-сменщика, подошедшему к магазину, заставил меня дернуться и выдохнуть сквозь зубы. — Ты куда свалил, и какого хера дверь не закрыл, ублюдок?! Встряхнувшись и выпрямившись, я всунул ей в руки пакет, в котором лежал костюм колдуньи из фиолетовой ткани, и шляпу. После чего, счастливо улыбнувшись, побежал обратно. — Это мне?! За что? Она окликнула меня, когда я уже почти добежал до магазина, и, обернувшись, я махнул ей рукой. — Ага! С наступающим Хэллоуином! И сбежал в магазин, навсегда запомнив ее взгляд, полный неверия, шока, нечеловеческой благодарности и выступивших слез. В тот день, несмотря на выволочку от начальства и выплату огромной неустойки за костюм, я чувствовал себя как человек, который поступил ПРАВИЛЬНО. И знаете… Я ни о чем не жалею.