Dreams

      Чимину откровенно скучно на паре по макроэкономике, он пытается сфокусироваться на доске, но глаза упорно слипаются. Преподаватель что-то уныло бормочет себе под нос, что-то ужасно важное, но ужасно не интересное, про отличия макроэкономики от микро, вгоняя всю аудиторию в сонный транс. Сидящие на задних партах уже давно спят, едва не похрапывая. Чимин тяжело вздыхает, осматриваясь вокруг. Рядом с ним сидит его однопоточник, Мин Юнги, и, кажется, он единственный кто хоть что-то понимает из бубнежа и вообще заинтересован в нем. Он внимательно смотрит на доску, на препода, покусывая кончик ручки, то и дело вынимая ее изо рта и чиркая одни ему известные пометки в тетради.       Чимин не может отвести взгляда, даже сонливость и муторность происходящего, кажется, покидают его, Юнги выглядит как спустившееся на грешную землю совершенство. Мятные волосы, уложенные со старательной небрежностью, очки в толстой черной оправе очень круто смотрятся с его белым свитером с высоким воротом, скрывающим плавные линии его шеи. И вот он, словно читая его мысли, оттягивает ворот ниже (в аудитории полно народа и душновато), открывая выпирающее адамово яблоко. И сглатывает слюну, заставляя его дернуться вверх и вниз.       Чимину резко плохеет, он отворачивается и пытается сфокусироваться на словах, утыкаясь в тетрадь, но линии клеток плывут перед глазами. Кровь резко приливает к щекам, Чимин пытается совладать с собой, но сдается и с едва слышным стоном падает лбом на стол. Гладкая поверхность приятно холодит разгоряченный лоб, и Чим задумывается, а не поднялась ли у него температура. Он чуть поворачивает голову и наблюдает, как Юнги закусывает нижнюю губу, явно стараясь удержаться от дискуссии с преподавателем, и нервно вертит ручку, и ее мельтешение даже немного гипнотизирует Чимина, и он с полминуты неотрывно наблюдает за куском пластика в проворных пальцах. Его пальцы - это отдельная мечта какого-нибудь фетишиста-извращенца. Они тонкие и длинные, с четкими суставами, пальцы музыканта (по потоку ходят слушки), изящно сжимающие ручку. Юнги весь такой из себя правильный, мальчик-цветочек, ангелочек, но когда он мельком смотрит на Чимина, то на дне карих глаз плещется опасность, и это будоражит кровь в венах. Он все-таки затевает спор, и его низковатый голос сквозит неким осознанием того, что все вокруг - лишь пыль под его подошвами. Чимину никогда не стать таким, уверенным, знающим, за сколько себя продать, да что уж говорить, он даже ни черта не смыслит в макроэкономике, хотя уже на третьем курсе!       Он закрывает глаза, сдаваясь своим фантазиям и очередному приступу раздолбайства, но слишком скучно, и Чим засыпает.       Вокруг все копошатся, встают, пара окончена, но Чимин медлит до последнего, роясь в рюкзаке и ища завалившийся мобильник. Он даже не замечает, что остается не один. Юнги закрывает дверь аудитории, медленно и плавно подходит к нему, и его пальцы, будто шагая, проходятся от запястья до плеча. Чимин поднимает голову и встречается с хитрым прищуром почти черных глаз, и будто против своей воли, повинуясь только взгляду, обвивает его за талию ногами, прижимая к себе сильнее, и наконец-то прикасаясь к совершенству. Кончиками пальцев он ощупывает скулы, линию подбородка, смотрит ему прямо в глаза, и Мин надменно усмехается, когда пальцы Чимина скользят по его скуле снова и утопают в удивительно мягких мятных волосах и притягивает его к себе, чуть приоткрыв пухлые губы и прикрыв глаза. Когда их губы соприкасаются, то у Чимина сбивается дыхание, он будто к источнику с нектаром припадает. Мин целует мягко, но властно, он не дает перехватить инициативу, приоткрывая рот Чима, надавив на подбородок, и проталкивает язык, заставляя следовать за собой. Чимин стонет, прижимаясь теснее.       - Хочешь меня? – голос Юнги и так низкий, теперь приобретает приятную хрипотцу, и у Чимина слетают последние тормоза. Он резко притягивает его к себе, ударяясь зубами, но Мину нравится такая напористость. Ловкие пальцы уже расстегивают молнию на джинсах Чимина, и он запускает руку ему в штаны, чуть покусывая пухлые губы, от чего они становятся еще больше и краснее. Мину нравится, и он одобрительно скользит самым кончиком языка по нижней, прежде чем снова мокро прижаться губами и снова запихать его чуть ли не по самую глотку парня. Чимин стонет прямо в тонкие губы Юнги, растягивающиеся в улыбке. Рука Мина скользит от колена и выше по бедру, цепляя ремень, а вторая поглаживает член сквозь ткань нижнего белья. Пак не сдается без боя, чуть стягивая штаны с Юнги, выпуская и его полувозбужденный член, судорожно двигая пару раз по нему рукой, сжимая сильнее, чем нужно. Мин шипит от боли, но принимает правила игры и дергает Чима на себя, стаскивая с него штаны. Он подносит ладонь к лицу Чимина, и тот широко мажет языком по ней, а потом и по каждому пальцу. Мин обхватывает оба их ствола рукой, медленно проводя вверх и вниз. Чимин запрокидывает голову, и Юнги тут же прикасается губами к бьющейся венке на его шее, прикусывая ее, явно останется след, снова двигая рукой. Чимин обвивает его за шею рукой, и кладет свою руку поверх его, сжимающей члены.       Юнги прислоняется своим лбом к его, носы почти касаются друг друга, и их дыхание смешивается, одно на двоих. Его белый свитер жутко мешает Чимину, но снять его – значит разорвать эти потрясающе-мучительные прикосновения к перевозбужденной плоти. Пальцы Пака подрагивают, когда он чуть сильнее сжимает их на ладони Юнги, и тот, понимая, начинает двигать рукой сильнее.       Уже вот-вот.       Юнги снова целует его, последний раз с силой проводя по членам, и Чимин с тихим "Юнги" выдыхает и стонет, а Мин собирает каждый звук своими губами...       Чимин резко садится за своей партой, а его ручка скатывается на пол, больше не подпираемая его щекой.       Он только что позорно спустил в штаны.       - Ты в порядке? - бархатно раздается над ухом, и Чимин шарахается в противоположную сторону, пытаясь сфокусироваться на Юнги, склонившемуся к нему и протягивающему его ручку, и, кстати, выглядящего беспокойно.       Чимин забывает дышать и тупо смотрит на почти что идеальные черты, на почти черные глаза, скрытые от него линзами очков, на тонкие губы, чуть приоткрытые сейчас, на прядки мятной челки, спадающие на лоб, и открывает и закрывает рот, пытаясь отдышаться. А потом, словно робот, отворачивается от Юнги и смотрит на препода, встает и юркает в сторону выхода.       Он кое-как приводит себя в порядок в уборной, плещет в лицо холодной водой и разглядывает себя в зеркале. Щеки горят, глаза блестят, руки дрожат. Красавчик.       - Я что-то не так сделал? – раздается от двери, и Чимин стонет, мысленно сползая и забиваясь под раковину.       - Прости, Юнги-хен, я неважно себя чувствую, - Чимин даже находит силы улыбнуться Мину в зеркале, снова плеская в лицо холодной водой, пытаясь согнать румянец.       - И именно потому что «все в порядке», ты во сне стонал мое имя? – неожиданно раздается прямо над ухом, пуская табун мурашек по спине, которые волнами концентрируются в паху, а зубы прихватывают ушной хрящик. Мин стоит сзади, упираясь руками в раковину и блокируя выход, его пальцы поглаживают руки Чимина, вцепившиеся в белый фаянс, - спа-лил-ся, - тянет Юнги.       - Кошмар приснился, - холодно констатирует Чимин, пытаясь оттолкнуть Мина, но лишь прижимается к нему теснее.       - А знаешь, можем воплотить твой кошмар в реальность, - Юнги перехватывает его взгляд в зеркале, - уверен, ты не пожалеешь…       На секунду Чим снова забывает как дышать, а потом улыбается, тепло так, по-детски даже, ерошит свои карамельные волосы, и убирает руки, запирающие его с боков.       - Не могу, - говорит он уже от дверей, оборачиваясь, - спасибо, конечно, но мне есть с кем их воплощать.       Юнги лишь непонимающе смотрит в удаляющуюся спину, пока дверь не захлопывается, а потом улыбается, смотря в пол.       Его еще не отшивали.

***

      - Я дома, - кричит Чимин, скидывая черные конвера в прихожей и оттаскивая тяжеленный пакет с продуктами на кухню, пытаясь взгромоздить его на стол, но плюет и кидает рядом с ножкой. В комнату вплывает кокон из одеял и плюхается на стул, сопя, и сразу сокращая свободное пространство в два раза. А потом чихает и тихонько матерится. Чимин раскладывает продукты в холодильнике, а по венам разносится знакомое тепло и осознание, что вот так и должно быть, вот так правильно. А неприятность с Юнги - это просто на фоне повышенного гормонального фона и недотраха.       - Что, совсем лучше не стало? – он подходит к кокону, отыскивая в складках красное лицо, дисгармонирующее с рыжими волосами, и прикасается губами ко лбу, меряя температуру.       - Вот теперь хорошо, - глухо и срываясь раздается из кокона, Чимин отстраняется, и ему в живот утыкается горячий лоб, и парень улыбается, прижимая этого большого ребенка к себе.       - Хосок-а, как же тебя угораздило… - Чимин зарывается носом в спутанные жесткие, такие отличные от мягких и мятных, волосы, вдыхая родной запах.       Хосок что-то бубнит, выпутывая руки и обнимает Чимина за талию, пряча лицо в складках его футболки и рубашки в клетку.       - Хосок, люблю тебя, придурка кусок, - внезапно говорит Чимин и застывает, ну не в его правилах о таком говорить, но чувствует, как кожу на его животе прихватывают острые зубы прямо сквозь ткань одежды, и от этого кроет гораздо больше, чем от каких-то там Мин Юнги.       - Ну еще бы, такого-то красавца, потного и сопливого, - хрипло смеется Хосок, носом потираясь о кубики пресса Чима и закашливается, - не отпущу тебя.       На сердце Чимина становится легко-легко, он тоже смеется и чмокает Хосока в лоб.       - Выздоравливай быстрее, - он сжимает его щеки в ладонях, заглядывая в слезящиеся глаза с полопавшимися от высокой температуры капиллярами, - хочу тебя безумно…       - Что? – глаза Хосока распахиваются в притворном удивлении, но его ладони сползают ему на задницу, сжимая ягодицы.       - Кушать, говорю, будешь? – хитро улыбается Чимин, убирая руки с себя и разворачивается к рабочему столу, шурша пакетиками.       Хосок только хмыкает, запахивая одеяло плотнее.       А Чимин снова думает, что нет, не стоит сиюминутное удовольствие потери вот этой самой семейной атмосферы, до каждой черточки знакомого человека рядом и любимого до дрожи в коленках.       Но помечтать-то можно.