Под рукой

К этому времени все уже запомнили признаки: если Широ застыл, а его глаза остекленели, то мыслями он совсем не здесь. И всегда — не в хорошем смысле. С чего бы в хорошем, в самом деле? Каждый справляется по-своему. Ханк суетится, заставляет Широ выпить воды или съесть что-нибудь, как только тот возвращается, а по возможности и то, и другое. Ханк стоит над Широ до тех пор, пока его дыхание не выравнивается, пока кулаки не разжимаются. Пидж говорит с ним всё время, забрасывает заумной терминологией, из которой все остальные (не считая Ханка) понимают от силы половину, и то не факт. Пидж создаёт фоновый шум, пока Широ берёт себя в руки, и не замолкает, пока тот не хмурится, уточняя: «Но зачем нам, по-твоему, реактивные ранцы? В доспехах же есть пропульсивная система». На что Пидж только раздражённо смотрит на него и заявляет, что реактивные ранцы — а ещё ховерборды, а ещё антигравитационные сапоги — оправдывают себя уже одним своим существованием. Лэнс справляется с приступами Широ, находя способ выставить себя ослом по-крупному, чтобы у Широ было кому устроить выволочку и отвлечься сразу после. Раньше Кит думал, что это никакая не стратегия, а просто Лэнс не умеет себя вести, пока не заметил однажды, как Лэнс, оценив ситуацию, переключается из режима серьёзного участника совещания в режим убогого сердцееда. Широ потом очень долго кричал на него за то, что прервал важное обсуждение, спросив, носит ли Аллура космоштаны. К тому времени, как Широ закончил, испарина на его коже высохла, а сам он забыл о первопричине приступа, какой бы она ни была. В присутствии этих троих Кит держится в стороне и не мешает. Они уже доказали, что знают, что делают. Что это работает. Когда же их нет поблизости… У Кита есть свой способ. Иногда не получается угадать, что вызвало приступ — он просто случается на ровном месте, спровоцированный не разговорами о галра, не прямым воздействием, которое можно было бы заметить. В такие моменты Кит жалеет, что во время учебы в Гарнизоне не уделял должного внимания блокам учебной программы, посвящённым психическому здоровью. (Он почти уверен, что жалеют об этом все.) К примеру, сейчас, когда они с Широ одни в зале, который команда стала считать чем-то вроде общей комнаты отдыха. Уже поздно; позади остался долгий день тренировок и совещаний, и стоит тишина из тех, что не давят; из тех, что приходят вместе с заслуженной усталостью. Лэнс уже отправился на боковую, заявив, что его красота требует сна. Ханк тоже не задерживается («Я даже не стану притворяться, будто это не потому, что я с ног валюсь», если верить его словам, на которые Широ даже рассмеялся; молодец, Ханк). Пидж, скорее всего, сидит в какой-нибудь лаборатории, выдворение откуда придётся в очередной раз осуществлять силой, потому что полуночничество Широ не одобряет. Так в зале остались только Широ, Кит и уютное молчание. Кит растягивается на одном из диванов, уже готовый задремать, когда дыхание Широ сбивается — едва заметная запинка в ровном ритме, которой хватает, чтобы обратить на себя внимание своей неправильностью. Когда Кит разлепляет глаза и садится, Широ бездумно смотрит в пространство, позабыв про рабочий планшет в руках, его дыхание слишком частое, на лбу уже проступила испарина. Похоже, на этот раз приступ из особенно паршивых. Кит про себя проклинает всех галра скопом, перебираясь на соседний диван, и садится слева, на расстоянии вытянутой руки, но не ближе. Иногда к Широ можно прикасаться, когда он приходит в себя, иногда — нет. Этот приступ недолгий, но волосы на висках Широ успевают потемнеть от по́та, прежде чем он делает вдох поглубже и прерывисто выдыхает. Кит прочищает горло. — Эй, — говорит он, отчего Широ вздрагивает — лишь самую малость напрягает плечи, слишком резко поворачивает голову, когда глядит на Кита. Едва заметно, но, с другой стороны, Кит знает, что высматривать. — Ну что, вернулся к нам? Широ вдыхает через нос, выдыхает через рот. — Ага. Я в порядке. Кит фыркает. Широ как всегда. — Хорошо. — Он придвигается, сокращая оставшееся между ними расстояние, и приваливается к его боку. Широ мимолётно напрягается, затем расслабляется, делая ещё один нарочито медленный вдох. Кит кладёт руку ему на затылок и узнаёт, что кожа там липкая от пота, а мышцы окаменели. Они больше похожи на стальные кабели, но Кит всё равно сжимает пальцы, и Широ косится на него. — Правда. Я в порядке. — Само собой, в порядке, — отвечает Кит, водя большим пальцем вверх-вниз по затылку, вдоль той мышцы, которая самая неподатливая на ощупь. Широ мог бы отстраниться, если бы захотел. Кит ведь не в захвате его держит. Но он остаётся сидеть, где сидел. — Честно… Кит нащупывает узел и надавливает большим пальцем, чувствует, как тот поддаётся. Широ даже вслух ругается: «Чёрт!» Кит гладит то же место, чувствуя, как мышцы начинают согреваться, и постепенно возвращается к затылку. Один распущенный узел запускает цепную реакцию, и пока Кит разминает его шею, Широ не может говорить вообще. Просто дышит, и ритм, отрывистый из-за приступа, снова становится ровным, к коже под ладонью возвращается тепло, а к лицу — краска. Это хорошо. Широ прикрывает глаза, так что теперь Кит может без помех оценить дело своих рук. И оценивает его достаточно высоко, чтобы продолжить даже после того, как Широ приходит в себя окончательно — просто потому, что складки у его рта наконец разгладились. Когда боль в запястье и локте вынуждают Кита остановиться, ладонь он не убирает. Широ открывает глаза только минуту или две спустя. — У тебя ужасно хорошо получается. — Учился у лучших, — говорит Кит, потому что до сих пор помнит, как в прошлом стены Гарнизона словно наваливались со всех сторон, и как рука Широ у него на затылке помогала давать им отпор. Широ фыркает. — Паршивец. — Ага, — говорит Кит и остаётся сидеть рядом, пока Широ не будет готов отправиться спать.