le sacrifice

Чжухону было всегда плевать на общественное мнение. За это Ган его любил, но и ненавидел по той же причине. Благодаря абсолютной непробиваемости Ли в вопросах, касающихся его чувств и самостоятельности в выборе спутников в жизни он с Соном вообще не мог бы быть вместе – если бы не стойкость его характера, кто позволил бы ему быть вместе с кем-то вроде Ганхи? Они же не просто разных социальных статусов – в мире, где ты наполовину зверь найти человека одного с тобой вида уже хорошая удача, еще и походящего тебе по всем параметрам. Но они были разных видов. Совершенно далеких друг от друга, начиная от класса, к которому принадлежали их «предки». Ган был наполовину акулой, а Чжухон - тигром. Их отношения вообще не должны переходить границы дружеских, потому что это неправильно совсем. Но, наплевательское отношение Чжухона к общественному мнению, сила и его статус в обществе разрешили эту проблему. Они были вместе уже больше трех лет и несмотря на то, что на Гана все еще смотрели с подозрением, в круги местной «элиты» его приняли. Но было кое-что, что не приняли бы даже верхи, и если бы Ганхи вовремя уговорил Чжухона не рассказывать об этом всем и каждому, то все могло бы быть далеко не так радостно. Сливки общества приняли Сон Ганхи в свои круги, претерпев то, что тот – рыба, фактически, и хищнику не пара. Только вот все до сих пор искренне верили, что Сон Ганхи – девушка. Ган, еще когда Чжухон только начал за ним ухаживать, в глубине души, несмотря на ненависть к себе за эти мысли, все же надеялся, что Чжухону надоест все это, что это не серьезно, потому что понимал, что жертвовать придется ему, безымянному и незнатному. - Как же я ненавижу эти женские тряпки на тебе. - Ты же знаешь, что придется снова потерпеть,- Ган улыбается, наученным движением стягивая чулки на ногах и смотря на Ли. Чжухон, как обычно сидит, даже не начав одеваться в домашнее – на нем только мягкий халат и нерасчесанные волосы, он лениво сидит в кресле, и Ган, пару секунд понаблюдав картину «кот устраивается поудобнее и строит глазки», и вздохнув, он все же подходит к нему и по-детски забирается на колени, обнимая руками за шею и утыкаясь носом в волосы. Для них это не просто какая-то традиция, но – необходимость. Слишком активный Чжухон набирается внутреннего спокойствия, которого в Гане больше, чем в любом другом человеке, а Ган заново из раза в раз учится улыбаться и показывать эмоции, которые от настоящих далеки. Снова набирается чужой неутомимостью, ведь это «женщина» должна быть милой и всех развлекать, точно по канонам, прописанным когда-то совсем давно, когда оба они были слишком далеки друг от друга, чтобы переучиваться. Чжухон тихо дышит на чужое ухо, прикрывает глаза и всегда крепко-крепко прижимает Сона к себе, будто боясь его упустить, а тот просто старается побыть немного так, спокойно, без лишней спешки. Теперь это для них такая редкость. Они все еще не живут в своей квартире, а в большом доме семьи Ли, и постоянно есть кто-то, кто будет им мешать, или просто от Гана каждую секунду непременно требуют быть в пяти местах одновременно. Ему на работу запретили ходить родители Чжухона – теперь он под строгим наблюдением его матери. Стоит, конечно, признать, что Чжухон был горячо против того, чтобы Сона лишали его работы и почти насильно запирали в доме, заставляя заниматься миллионом скучнейших, надоедливых дел – типа выбора салфеточек к столу или зубодробительных разговоров о погоде. Ли сопротивлялся, но это было единственное, в чем он не мог помочь Ганхи в его новой жизни, а в остальном Чжухон всегда был рядом – физически или через третьих лиц, но его поддержка, теплая и поистине любящая, никогда не покидала Сона. Ради такого стоило быть жертвенным. Он всегда держался ради Чжухона, когда ему сказали впервые, что в обществе ему появиться с Чжухоном в таком виде нельзя (конечно, мать сказала это ему в личном разговоре, не при сыне, чтобы не случилось скандала), что если они с Чжухоном действительно хотят, чтобы их отношения были официально зарегистрированными, то придется Гану играть женскую роль столько, сколько он захочет быть рядом с Чжухоном, что ради этого придется покупать ему множество документов на женское имя, что работа предстоит огромная, и ему придется стать действительно идеальной женщиной, чтобы никто не смог пристать к нему. Ган жертвовал. Собственной честью, собственными воспоминаниями, потому что его документы один за одним пропадали, заменяясь женскими, на имя Сон Анны, девушки с идеальным американским паспортом и образованием – ничто не должно показать того, что возлюбленный Чжухона – выходец обычной средней школы самого забитого и маленького провинциального городка. Вся его жизнь по мановению усеянной кольцами руки госпожи Ли превращалась с добропорядочную и вылизанную пародию на саму себя. У Ганхи больше не было старого потрепанного дневника из музыкальной школы, формы которого устарели лет на десять, но там все равно значилось, что он окончил местную музыкальную школу по классу фортепиано – зато Анна окончила консерваторию и училась играть едва ли не с годовалого возраста только что не у прапрапраправнуков Баха. Все, что когда-то было у Гана преувеличивалось в геометрической прогрессии у Анны, и сияло идеальностью. Да, он был отличником когда-то – но в его классе всего было пятнадцать человек, и кто-то же должен был по-настоящему учиться. Новая же информация делала его лауреатом всех Нобелевских премий сразу. - Не думай так громко и грустно, - вдруг спокойно посоветовал Чжухон, - я знаю, как ты устал от всего этого, рыбка. Чжухон очень любил звать его рыбкой, и Ган скоро привык, настолько, что на его голос отзывался только, когда его звали таким милым прозвищем. Он поднял взгляд на парня и посмотрел в чужие каштановые с желтыми прожилками глаза, и слабо усмехнулся, не показывая зубов. Три ряда выглядели крайне не эстетично, и он вскоре и сам стал стесняться их. - Потерпи немного, и скоро все будет хорошо, - Ли мягко чмокнул его в еще влажные после душа волосы, - Ты же мне веришь? - Тебе, котяре, не поверь – сожрешь и не подавишься, - фырчит Ган, еще сильнее прижимаясь к чужому плечу и вдруг почти плаксиво говорит, обнимая тигра руками крепче, - Я очень-очень хочу, чтобы от нас отстали. Хочу спокойно с тобой погулять, как раньше, без всех этих тряпок. Я к Мино хочу, в Америку, а у меня половина документов мои, а другая половина – женские. Чжухон успокаивающе гладит по плечам и прижимает поближе к себе, успокаивая. На улице – почти рассвет, почти начало нового дня, когда Чжухон, как приличный, прилизанный донельзя сын своего отца должен идти работать в фирму, а Ганхи – сидеть дома и учиться отличать белый от белоснежного и белого антик. Не один он жертвует, на самом деле. Чжухон, ради того, чтобы их отношения продолжались, завязал со своей любимой деятельностью – борьбой, и втянулся в бесчисленные строгие костюмы, в фальшиво-вежливые улыбки и в рамки, которые навязывала работа. Это тоже ломало его, лишало воли и свободы, которой он так жаждал, и которой так желал, но, было видно, Ган для него важнее даже собственных инстинктов. - Все хорошо, Ган, правда. Скоро все будет по-другому. Через месяц у нас свадьба, - Ли улыбается, поправляя упавшие на лицо волосы младшему, - жизнь перевернется с ног на голову: своя квартира, мы будем одни, самостоятельные. Обещаю. - Твоя мать придет и поселится у нас от твоего ухода до возвращения, - скорее беспомощно, чем упрекающе говорит Ган, обнимая в руках игрушку, большого утконоса, которую Чжухон выиграл ему в тире, хотя Ган и сам бы смог, и на что-нибудь побольше выбить банки (его подарок – огромная панда, сидит на втором кресле в их комнате). - Глупости, - парень улыбается и осторожно поправляет вечный атрибут на шее Гана – газовый шарфик, скрывающий эти «ужасные и омерзительные отростки», и подает стакан соленой воды. – Лучше выпей воды, уже кожа сухая, не доводи себя до обезвоживания, очень прошу. Пей побольше, хотя бы простой воды, даже когда не место и не время. Я же видел, как ты себя испытывал сегодня, а теперь будешь в ванной отмокать, вместо того, чтобы лежать со мной в теплой постельке. Ганхи хмурится, потому что он ведь и правда надеялся, что никто не заметит. Но Хонджун – слишком долго с ним, слишком рядом и слишком всегда, чтобы не заметить его состояния. Ванна наверняка уже набрана, и ужин ему принесут тоже, потому что Чжухон знает, как справляться с долгим обезвоживанием – отмокать в ванной и есть рыбу. Он всегда заботится о Гане после больших мероприятий, потому что Сон уже сам почти привык, что его кожа неприятно сухая, и почти уже не замечает горячего зуда по коже, когда воды в организме недостаточно. - Угу, я буду лежать в ванной, а ты сам пыхти под своим одеялом, там же жарко! – стараясь придать себе и младшему немного бодрости духа говорит он, подскакивая на чужих коленях, и слегка улыбается, все еще не раскрывая пухлых губ, - потом еще сам позавидуешь мне, а не будешь дуться. - Почему ты не улыбаешься, Ган-и? – вдруг серьезно спрашивает Чжухон, хватая его лицо за щеки и притягивая к себе, чтобы взгляда не отводил, - Что-то случилось? Мама снова?... - Нет, вовсе нет, что ты, - парень-акула отрицательно крутит головой, - просто мне кажется, так лучше… - Я обожаю твою улыбку, - все так же не меняя тона говорит Ли, смотря в чужое лицо, - я знаю, что это мама. Я уверен, она снова сказала тебе что-то неприятное про твою улыбку и зубы. Нашел кого слушать- у нее стандарты бородатых лет. Все хорошо, правда. Я люблю эту улыбку, не прячь ее пожалуйста, даже если кажется, что твое лицо не такое идеальное, как у английской королевы. Хотя бы со мной, прошу. Ган только понуро кивает – ему слишком трудно сказать, что мать Чжухона втаптывает его внешность в грязь, стоит только ему с отцом уйти – она ненавидит Ганхи, он это знает наверняка. Она не хочет принимать, что его сын выбрал себе не милую невесту, а какого-то безродного парня, и ради того, чтобы оправдать сына в своих глазах тратит огромные деньги на то, чтобы заменить Ганхи на Анну. Скоро она заставит его не вылезать из платьев и париков, и забудет насовсем, что он парень. Или до тех пор, пока Чжухону не понадобится наследник. Эта мысль пугает, но она – возможное будущее. Какая-нибудь суррогатная львица может поселиться у них в доме, и мало того, что все будут об этом знать – Чжухону просто придется зачать себе наследника. Потому что так нужно и так правильно, потому что все разновидовые пары так делают. Это все так естественно и благопристойно, что Ганхи просто страшно об этом думать, а Чжухон об этом никогда не говорит. - Пойдем, я отнесу тебя в ванную. Завтра сложный день, я хочу, чтобы ты отдохнул, - он говорит так всегда и мягко целует в лоб, добавляя какое-то доброе, почти детское пожелание напоследок, - Пусть тебе приснится теплая кроватка с котом, хорошо? Ган кивает и бросив игрушку на кресло, разрешает унести себя в ванную, и засыпает все равно на половине пути – сильно устал. Чжухон улыбается, и чмокает его в лоб, укладывая в теплую воду. Но, вместо того, чтобы и самому пойти спать, он решительно берет телефон и щурит в предвкушении глаза, уходя разбираться с оставшимися делами. А их у него немного больше, чем планировалось. *** - Все ваши вещи уже в квартире? - Да мам, - Чжухон едва сдерживается, чтобы не закатить глаза. - А технику всю перевезли? - Конечно. Чтобы я забыл что-то из вещей Гана? - Надеюсь, «Анна» благодарна тебе за такую заботу, - особо выделив имя, проговорила женщина, упрямо поджимая губы. Она все еще не могла смириться, - тебе завязать галстук, милый? - Я похож на ребенка? – довольно резко отозвался Чжухон, заканчивая закручивать Виндзор на шее, - Мне уже не пять, мам. Иди, гости скоро начнут собираться. Женщина еще некоторое время смотрит на сына, но тот с видом знатного педанта пытается разгладить свой пиджак, несмотря на то, что тот и так выглядит идеально, и она даже улыбается, потому что сын наконец взялся за голову, и больше не заставит ее и отца волноваться. Пускай и пришлось смириться, что это была не утонченная девушка, а какой-то оборвыш с улицы, который хотя и выглядел вполне себе и вел себя прилично, но при этом абсолютно не подходил под рамки мира, в который его пришлось втискивать. И она ломала его, как могла ломала, и пыталась построить заново, чтобы он влез в эти рамки, как Чжухон, при желании, вталкивает себя в них. И теперь ее сын – благо состоятельный работник отцовской корпорации, у него будет жена, потом они заведут одного или двух детей и все будет нормально. Или Ганхи просто сбежит, что будет еще лучше, хотя и будет немного жаль денег. Госпожа Ли собою полностью довольна – она сделала все, чтобы на ее сына в обществе никто не смел смотреть косо. Чжухон поправил пиджак, и, заметив, что мать ушла, тут же распахнул дверь в соседнюю комнату, где шли приготовления Гана: парень почти полностью сам, при помощи одной только горничной, надевал на себя шикарное белоснежное платье, рукава которого прелестно скрывали его мужественные руки, а особая форма выреза – полностью бутафорское богатство в декольте. Парик висел рядом уже с умопомрачительной прической, а Ган напоследок подкрашивал губы, когда увидел Чжухона в дверях. - Ну как я выгляжу? - Я бы сказал женственно, но раз этого и добивались, то промолчу, -фыркнул Ли, падая на кресло. - В таком платье кто угодно выглядел бы женственно, -в тон его ответил Сон, и махнув рукой девушке, очень вежливо освободил ее от обязанностей. Парик он давно научился надевать.- Ты чего вообще к невесте пришел, в платье увидел? - Я видел тебя в нем еще когда мы его выбирали,- махнул рукой Чжухон и снова привычно посадил старшего к себе на колени, наплевав на то, что юбка может помяться, - Посидим недолго? - Только если недолго, боюсь твоя мама почувствует и прибежит читать лекцию о поведении молодой невесты, - спокойно, без зла и сарказма, и устало проговорил Ган, все же укладывая голову на чужое плечо и вздыхая, - Давай сбежим? Я не хочу всего этого шума и гама…Хотя бы вечером, когда про нас забудут… - Нет, - Чжухон обнял чужую талию покрепче, и улыбнулся, - Мы сбежим сейчас. Я выкраду тебя со свадьбы, ты не против, Сон Ганхи? И пока Ган не успел даже чего-то осознать, Чжухон уже осторожно открыл большое окно первого этажа, и подтянув старшего к окну, посадил его на парапет, чтобы тот выпрыгнул во двор. После того вылез и сам, и, прижав палец к губам, потащил его куда-то за собой, в сад. В саду было подозрительно тихо, и вообще никто не гулял, хотя обычно люди собирались именно тут. - Я намекнул маме, что летом никто не захочет подхватить насекомых на платья, а после того, как объявили о том, что клещей в этом году много – она даже не подумала устраивать банкет тут. Так что путь свободный, не бойся, - Ли славно улыбнулся, и внезапно повернув, уткнулся в стену забора, но даже так не притормозил, а, снова повернув, пошел вдоль нее, пока не услышал чужие разговоры по ту сторону. - Тише ты, заметят нас, потом Чжухон тебе шею намылит, - ворчал один знакомый голос, пока второй издавал какие-то странные звуки(скорее всего рылся в железках, чинил или проверял машину). - Ты предлагаешь не проверить ласточку, и потом заглохнуть, да? – ворчал второй голос глухо, будто изнутри чего-то. - Делай что хочешь, но если что, будешь сам объясняться, - вздохнул в конце-концов первый и наступила тишина, прерываемая только шумом лязганья металла о металл. Чжухон улыбнулся, приложил пальцы к губам и достал из кустов лестницу, устанавливая ее так, чтобы можно было удобно забраться. Потом подал руку, чтобы Гану, уже лишившемуся туфель, было легче забраться. - ТВОЮ ЖЕ МАТЬ!!!- Чей-то крик с той стороны заставил Гана всего на секунду замереть, а потом рыбкой спрыгнуть за границу чужого дома, под чужой громкий мат. Чжухон ожидал яркой встречи – Вонхо не видел своего друга уже несколько месяцев, потому что его не выпускали из дома почти, - но такой реакции на чужие изменения не ожидал. Было слишком уж…громогласно. - Святые медвежьи панталоны, это правда Ган?! – продолжал возмущаться в машине Вонхо, пока Шону, нахмурив свои брови, вел машину прочь от загородного дома, к черте города, в аэропорт, - Нет, вы только посмотрите! Платье, макияж…даже маникюр! - Мог бы предупредить, что решишь меня украсть, я хотя бы на это мученье не соглашался, - ворчал в свою очередь Ган, пытаясь сидя натянуть на себя узкие джинсы. Несмотря на то, что джинсы были ему после последних месяцев диет не в обтяжку, ногти не добавляли легкости этому заданию. Сам Чжухон уже давно сидел в нормальной одежде, пока Ган натягивал джинсы под платьем. - Чтобы его дражайшая мать догадалась? – подал голос Шону, не оборачивая головы, - Нет, он же не зря этот план полгода придумывал, чтобы твои ногти все перевернули. Чжухон мог бы – ударил медвежью башку Шону, от всей души, даже рукой бы пожертвовал. Ганхи, по его мнению, было вовсе не обязательно знать обо всех ухищрениях, на которые он пошел, чтобы сейчас они смогли ехать в аэропорт, и после окончания перелета не оказаться на улице. На самом деле план он задумывал давно, еще с тех пор, как Ганхи, словно под заклятием, после разговора с его матерью по душам начал говорить, что ему не стоит появляться с Чжухоном в свете в таком виде, в каком он есть. Дальше – хуже, и чем хуже была ситуация, тем более решительные меры он решил принимать. Сначала собирался просто пошантажировать родителей, чтобы отстали от них, потом – съехать в другой город, а после принял окончательное решение – улететь в Америку, где их никто не тронет, где уже со своим парнем живет двоюродный брат старшего, и где никто не будет смотреть на то, что и Чжухон и Ган оба парни. План был продуман тщательно, конечно, не без помощи финансового махинатора Мино, который организовал переезд личных сбережений Ли в новый банк вместе со всеми ссудами, что делали ему родители на протяжении нескольких лет. Старший Сон так же позаботился и о квартире, где было бы удобно и Ганхи, с достаточно большой ванной, и теплыми комнатами, потому что холода ни он, ни Чжухон не переносили. Оставалось выбрать только подходящее время, и Чжухон не придумал ничего лучшего, чем испортить праздник всем тем многочисленным «друзьям», которые пришли посмотреть на то, как мать собиралась повесить на Гана последний ошейник, который позволил бы ей издеваться над ним как ей заблагорассудится. Чжухон прекрасно понимал, еще когда они с Ганом только-только начали встречаться, что мама воспримет его выбор в штыки, потому что Ган, на самом деле в первую очередь был парнем, а потом уже никому неизвестным и прочее. Она просто не могла принять того, что ее чудесный сын может любить кого-то, кроме таких же как она, но Чжухон всегда был свободолюбивым и не любил выбирать из того, что брали все, а выбирал то, что любил лично он. И Ганхи он любил, больше, чем все что угодно на свете. Он тоже был готов жертвовать, жертвовать многим, если не всем, что он имел тут, в родной стране, чтобы они наконец-то могли жить так, как хочется им. Сон молчал, только осторожно переплел свои пальцы с чужими и с улыбкой посмотрел на обручальные кольца, простые и по-своему прекрасные, и вздохнув, просто уткнулся в чужое плечо. Он такого даже представить не мог. Чего там, даже мечтать о таком. А теперь они вдвоем, рука об руку, едут вперед, навстречу чужой стране. И своему будущему. Счастливому будущему. В котором не будет места болезненным жертвам.