ищи меня

В первую же ночь проживания в одной комнате Даня замечает, что Ваня засыпает почти сразу, во время сна чаще всего откидывает одеяло и задирает футболку или так неестественно ложится, что его шея, обычно прикрытая длинными темными волосами, открывается и в свете луны кажется особо бледной. Даня бы не замечал всего этого, если бы из-за навалившегося так внезапно осознания его не мучила бессонница. Если бы те шестнадцать лет, которые он прожил, ничего даже не подозревая о своем истинном происхождении, он бы хоть как-то общался со сверстниками. Теперь же, когда единственным человеком на пару километров вокруг (родителей в расчет брать нельзя — родители это не то) и, по совместительству, самым важным человеком на данный момент — как бы они не собачились — оказался Иван, хотелось изучать, рассматривать, привыкать к этому человеку, учиться жить рядом и жить вместе. С высоты его прожитых лет ему казался вполне нормальным такой порыв, как например научиться любить кого-то, кроме ближайших родственников — и тогда рядом оказался этот парень. Ваня вихрем ворвался в его жизнь, к чертям сметая все устоявшееся и привычное, улыбаясь так искренне (но по началу не ему), что на эту улыбку хотелось ответить тем же и, каким бы Даня не был замкнутым, вскоре все же ответил — так же искренне неловко улыбнулся. Они далеко не сразу стали нормально друг к другу относиться. Прошла не одна неделя, прежде чем драки прекратились, и их место заняли взаимные улыбки, редкие объятия, совместные прогулки. Не один мозговой штурм они пережили, прежде чем оба поняли, что неприязнь эта вызвана взаимной ревностью к родителям — причем сразу ко всем. Поначалу Даня даже предположить не мог, что перед ним будет стоять такая непростая задача, как привыкание к человеку, ставшему по сути братом. Он долго и усердно думал над тем, что же это получается и кем они друг для друга теперь являются — явно это что-то большее, чем друзья. И, за неимением других вариантов, Даня уже был готов признать Ваню своим названным братом и сказать об этом ему, но тогда случилось то… Ваня быстро отстраняется и в полумраке комнаты его лицо выглядит бледным, таким же, какой всегда выглядит его шея под лучами полной луны, когда он спит, откинув темные волосы в сторону. Сейчас они тоже убраны, и Даня лицезрит ее плавные изгибы, выпирающие в огромном вырезе футболки ключицы. Весь он такой худенький и бледный; его тонкие изящные руки уже было вспорхнули вверх, чтобы приобнять Даню за шею и притянуть ближе, но застыли возле его лица, когда тот его так беспардонно прервал. Его глаза были стыдливо опущены, а щеки алели, выделяясь на бледном лице пунцовыми пятнам. Губы слегка приоткрыты и едва блестят в свете, пробивающемся через занавески. Даня смотрит на них, как завороженный. «Это ведь мое. Мой язык и мои губы. Он целовал меня… и я его целовал.» Ваня надрывно вздыхает и Дане думается, что у того сейчас начнется астма, но нет — он только выдыхает и, приподняв свои пушистые ресницы, глядит парню в глаза, а его губы теперь подрагивают. Как у девчонки, когда та готова вот-вот заплакать. Все происходит в считанные секунды, хотя оба готовы поклясться, что прошло по меньшей мере часа два. Ваня, услышав со стороны Данила тихое «остановись, ты чего», сказанное прямо в его губы, нервно вздыхает и облизывает их. К горлу подступает неприятный ком и ноги затекают — он не самым удобным образом сел Дане на колени, отрезая таким образом путь к отступлению. В голове один разврат и ему становится тошно от себя, потому в следующую минуту он выбегает в коридор, даже не удосужившись стереть с щек слезы; пусть Даня видит. Данил не может сказать, видел ли он Ваню в ту ночь, вернулся ли он в комнату и лег ли спать, или где-то гулял — ему не было особого дела, хотя мысли такого плана роились в голове последующие несколько часов. Но куда более важными на данный момент были размышления о том, что же это все-таки было. Даня, сидя на своем диване в шортах и футболке, готовясь лечь спать, прижимает тыльную сторону ладони к губам и смотрит перед собой пустым взглядом. Это его первый, первый, первый поцелуй, хотя поцелуем он бы назвать это не осмелился — в силу того, что он сопротивлялся, да и все это длилось считанные секунды, вышло слюняво и как-то уж больно несдержанно. Однако, внутри все определенно перевернулось и где-то в районе диафрагмы предательски заныло. Парень пытался не думать об этом, старался выбить из головы мысли о Ване, но тот так же настойчиво пробирался туда, как недавно пробрался и в Данину жизнь.

***

Ваня всегда считал, что ему ничего не стоит расположить к себе людей; влюбить в себя, понравиться кому-то. Этот парень считал себя победителем по жизни, повсюду главным, важным. И, когда его не восприняли всерьез, это больно ударило по самолюбию. Хотя он и не уверен, он мог бы предположить, что основу для его «влюбленности» составило именно это — попытка показать новоиспеченному «братцу», что он не пальцем деланый. И в итоге, попытавшись хоть как-нибудь влюбить в себя Даню, он влюбился в того сам. Сначала это была просто зависть, ведь теперь всем родителям нравился именно он; после какой-то нездоровый энтузиазм, с которым Иван пытался показать Дане, что он — Ваня — действительно хороший. А потом уже не просто попытки показаться, а именно доказать, что он чего-то да стоит. И в конце концов — это чувство, которое ни привязанностью ни любовью назвать нельзя — слишком громко для простого минутного порыва нежности по отношению к этому парню. Все это заставляло теперь чаще задумываться о своих словах и своих поступках, пытаться взглянуть на себя со стороны; все, лишь бы не сделать чего не так. А «не таким» теперь казалось абсолютно все — даже сам Ваня казался себе каким-то неправильным. И этот мажорский дом, и богатые родители, и собственные привычки — все заставляло немного смущаться перед Даней; в первую очередь из-за того, что изначально все это предназначалось ему. Когда у тебя нет возможности общаться с кем-то, кроме одного единственного человека, когда только он один рядом, и больше никого нет, тебе начинает казаться, что ты влюблен, хотя это может быть и не так. И Ваня нарочно уверял себя в том, что кроме Дани никого рядом нет; пытался свыкнуться с мыслью, что они теперь навсегда вместе. Навсегда — слишком громкое слово, возможно, однако Ваня именно к такому себя и готовил, потому и старался привыкнуть. И в итоге все эти попытки увенчались успехом — неприязни к Данилу больше не было. Было приятное и теплое чувство, которое принято называть любовью, но Ваня назвал бы это привязанностью. Он еще совершенно не знал этого парня, потому хотелось всегда быть рядом и с каждой минутой понимать его все больше и больше, с ним хотелось говорить, ему хотелось улыбаться — вот, что он чувствовал. Вся соль заключалась в том, что даже если бы его мозг орал «я люблю тебя», сам Иванов никогда бы этого не сказал — он не привык доверять ни разуму, ни сердцу. Вся его жизнь, все поступки и слова — это лишь эмоции, импульсы, действия, совершаемые иной раз даже наперекор самому себе. Из чувств в нем осталось, разве что, презрение к некоторым людям. И теперь это, так не кстати случившееся с ним, совершенно выбило из колеи.

***

Он старался меньше смотреть на Даню, потому что знал — стоит им встретится взглядами, он сразу полезет к нему с поцелуями; Ване это ничего не стоило, так он думал. Испортил все сам Данил — в тот вечер ни с того ни с сего, пока Ваня был в душе, уселся к нему на кровать. Готовил важный разговор, а Ване вода в голову ударила и все это воспринялось по-другому. Когда ты понимаешь, что нравишься кому-то, тебе становится стыдно перед этим человеком и как-то неуютно рядом с ним. Так чувствовал себя Даня последующие несколько дней. Больше всего напрягало молчание, повисшее между ними, и напряжение, которое буквально искрило, когда они находились рядом, сидя за столом. Родители тогда лишь недоуменно переглядывались, старались задавать вопросы о том, что случилось, но получали лишь гробовое молчание с обеих сторон. После того, что случилось, Даня стал думать, что теперь все связи с внешним миром окончательно оборваны. Последней был именно Ваня. Он потерялся. Вновь забрел куда-то не туда в глубинах своего внутреннего мира, закрылся от всех, отодвигая чувства на второй план — потому что чувства ни к чему хорошему не приводят. Старался, конечно, выбраться, найти дорогу обратно, найти в этом мире хоть какие-то зацепки, что бы вернуться, но все было тщетно. Смотрел на Ваню по ночам и думал, что он — единственный мостик, связывающий его с прежней жизнью, да только его он тоже разрушил одной неаккуратно сказанной фразой. Глупо извиняться за то, что он не ожидал от него таких действий, потому сказал первое, что пришло в голову. Более того, когда извиняешься, нужно дать человеку что-то или хотя бы надежду на что-то; в Данином случае он мог лишь извиниться и продолжить игнорировать Ваню, а это был бы верх глупости.

***

Тогда повторился важный разговор. Как-то само-собой получилось, что войдя в комнату после ужина, Даня встретился взглядом с Иваном, сидящим там же, где и сам парень сидел в прошлый раз, ожидая его. Отводить взгляд было уже поздно — его заметили и теперь нет иного выхода, кроме как идти вперед. Даня прокручивает в голове моменты того вечера и уже было тянется рукой к губам, но в последний момент одергивает себя. Они, не говоря ни слова, садятся рядом, и Ваня вздыхает, так же тяжело, как в прошлый раз. Теперь занавески закрыты и Даня почти не видит его лица. — Я… Люблю тебя? — Данил слышит, как в голосе Вани проскальзывает что-то неуверенное и веселое, но, тем не менее, тот дрожит, — с девочками куда проще, боже. И тут уж Даня будто замедляет даже собственное сердцебиение. В голове одна скорее другой возникают мысли, они путаются, не давая сосредоточиться, но все они абсолютно об одном и том же — в голове звучит лишь одна фраза, настойчиво бьет по вискам. — Ну тогда тебе лучше любить девочек, — выплевывает он и сам вдруг удивляется своей грубости. Конечно, он не хотел говорить такого; просто от слов Вани о том, что девочек любить проще, стало ревностно — Даня уже было подумал, что испытывает то же самое, но эта фраза, сказанная невзначай, только обидела и испортила весь настрой. Даня вообще уже был вновь готов терпеть эти поцелуи… Хотя, вообще-то, хотел этого, но действовать первым боялся. Через каких-то пару секунд, когда Ваня повернулся к нему, Даня подумал, что тот его ударит. В принципе, он заслужил это — так грубо да и к тому же не правдиво ответить человеку на признание в любви… Он бы и сам врезал что есть мочи. Но Ваня так не сделал. Лишь посмотрел так умоляюще-грустно в глаза и машинально заломил пальцы на руках, как делал всегда, когда особо нервничал. На Данила это произвело сильнейшее впечатление — сразу захотелось извиниться, отбросив к чертям гордость и прочее. — Вань, я, — он замолчал, подбирая слова, облизнул губы и неловко коснулся руки парня своей, — я не это хотел сказать. Я не ожидал просто, понимаешь… Ваня вновь поднял на него взгляд, его губы были чуть приоткрыты, как и всегда, когда он думал о чем-то серьезном. Даня смог лишь неловко улыбнуться и, выдохнув, податься вперед, чтобы их лбы соприкоснулись. Даня думал, что если кто и сможет помочь ему выбраться из того места, где он потерялся — то это будет именно Ваня. Потому что он весь такой теплый, светлый. Даже в каком-то смысле родной. Даня улыбается ему еще раз и большим пальцем проводит по щекам, стирая влажные дорожки от слез; касается своими губами губ Вани, чуть приобняв его за талию. Ваня буквально стонет в его губы, когда Данил касается холодными руками разгорячённого тела под футболкой. Выгибается навстречу и безмолвно разрешает делать все, что угодно. Когда он чувствует его рядом — внутри все сжимается в комок, готовый в любую минуту взорваться миллионами искр; когда Ваня чувствует его в себе, в висках набатом отбивает его голос и перед глазами стоит его лицо — просто не может себя сдерживать. Он впивается маленькими ногтями в Данины бледные плечи и тыльной стороной руки касается губ, чтобы заглушить стоны. Проводит рукой по его волосам, чтобы отодвинуть их от лица и стереть со лба выступивший пот — точно так же, как раньше свои слезы.