Вервольф

Вилли Шварцкопф не верит в советских резидентов. Пожалуй, по той же самой причине, по которой он не верит в бескорыстие. Верит он в силу и деловую хватку, и до сих пор не находил людей, которые не верили бы в то или в другое. Конечно, информация, как и всё прочее, имеет свою цену, продаётся и покупается, ею торгуют и за неё торгуются — порой вполне успешно, — но людей, которые способны много лет притворяться и рисковать ради таких вещей, как абстрактный политический строй, или — скажем — абстрактная «родина», попросту не существует. Склонность к абстракциям — вообще признак людей слабых и нежизнеспособных, вроде племянника, который, как дошло до настоящего дела, скис и превратился в жиденькое дерьмецо. Вилли презирает его особым презрением хозяина чужой жизни, ведь не будь его — оберфюрера Шварцкопфа, — Генрих уже давно стал бы кучкой гнилых костей где-нибудь в русском болоте. Туда ему и дорога, но всё же родная кровь — не вода. Хотя порой оберфюрер даже жалеет, что ему достался в племянники размазня и растяпа Генрих, а не Иоганн Вайс — стоящий парень, способный много что на себя купить, да и себя продать подороже. Когда Вилли вталкивают в охотничий домик, оберфюрер не теряет самообладания. Если за его похищением и стоят мало–мальски серьёзные люди, то Шварцкопфу, в конце концов, есть, что им предложить. Там, где через твои руки проходит много полезного, что-нибудь к ним да прилипнет. Стоит опасаться, что цена окажется слишком высока, но это вряд ли. «Бог мой», — думает Вилли, глядя на вошедших (хоть он и верит в бога примерно так же, как в бескорыстие) разом понимая, отчего Лансдорф пустил себе пулю в лоб, а Генрих бросил пить, и ощущая, как в костях рождается обессиливающий ужас. На него с тяжелым спокойствием смотрит любимец Лансдорфа, дельный парень Иоганн Вайс. Не человек. Вервольф. Чудовище. С чудовищами не торгуют, потому что чудовища ничего и не покупают: они прыгают и впиваются зубами в горло. Встреча с чудовищем — смерть. Рука Вилли тянется к воротнику.