Оборотень

5 лет Пока отец бьёт мать, крепко и вкладывая в каждый удар дюжую силу, смешивая собственную кровь на сбитых костяшках с кровью всхлипывающей алым женщины, маленький мальчик жмётся к груди старшей сестры. От неё сильно пахнет рыбой и потом. — Тс-с, всё будет хорошо, — однако сестра дрожит и её обещание неубедительно. Дрожь в голосе, дрожь в руках — во всём теле. Хорошо не было, особенно после ярмарки, когда разорившийся несколько лет назад фермер тратил выторгованные гроши на выпивку и в который раз сравнивал себя, таких непохожих на себя детей, и силился дознаться у притихшей жены — «Чьи у них глаза?». Хорошо не было, когда в хмельном угаре матери доставалось буквально за всё: за крик младенца, за остывший обед, за чужую ревность. Хорошо не было уже многие годы. Слёз тоже нет. Мальчик глубоко дышит, ухватившись за юбки сестры и слушая мерные удары и вскрики. Рано или поздно станет, по крайней мере, тихо.

7 лет Пьяный ублюдок просто глумится. Щуря глаза навыкате, с тонкой сеточкой красных сосудов, он в улыбке открывает гнилой частокол зубов, сверху вниз глядя на мальчишку. Мальчишка же не отводит взгляда. Зажатый в его руке нож не кажется грозным оружием, даже при размере лезвия, что длиннее детской кисти. Оружие становится оружием только в руках тех, кто умеет им пользоваться. Мальчишка не умел. Именно поэтому ублюдку смешно. Потому он вовсю веселится, играя с новым зверёнышем и, в общем-то, всем будет насрать, если последнего найдут со свёрнутой шеей. Здесь, в Рэдфаллоу, всем на всех насрать, так уж повелось. — Защищайся, — скрипит чужой голос. Это не поддразнивание, это команда. Она бесит больше дрянной улыбки, больше запаха гнилой капусты и прогорклого масла, дешёвого алкоголя — больше смрадного духа самого лесника, которым пропитана каждая доска его поганого дома. И звучала она и раньше, эта команда. И каждый раз всё заканчивалось одинаково — вывернутая до вывиха кисть, удар в нос, а потом такая трёпка, что невозможно встать несколько дней. Конечно, если бы ему позволяли разлёживаться. На этот раз всё будет не так, ох не так. Мальчик выучил, как надо двигаться. Наблюдал. Быстро ныряя под руку, чуть подгибая колени, чтобы в следующий поворот, оказавшись сзади, развернуться с силой полоснуть по сухожилию на сгибе ноги. Горячая кровь попала на руки, а крик стал сигналом: получилось! После же остаётся только бежать. Пьяный урод не падает и почти вырывает клок коричневых волос, когда тяпает пятернёй то место, где секунду назад был его зверёныш-воспитанник. Проданный отцом за долг. Подмастерье — кха! Дичь. Немногие задерживались в домике местного следопыта — из молодняка, кого посылали или кто отваживался искать доли в ученичестве. Он каждого испытывал. И каждый подыхал. Но — всем насрать. Лесник находит своего подмастерья на третий день. Глубоко в Сумеречном лесу, ещё даже живого. И до сих пор готового зубами рвать себе право на жизнь. — А ты не безнадёжен, — вглядываясь в жёлтые глаза волчонка, мужчина растягивает рот в своей вечной улыбке. Ублюдской улыбке. — Я, пожалуй, тобой займусь. Нож оставь себе.

10 лет У неё коричневые волосы и жёлтые радужки. В точности такие, как и у ученика егеря. Заезжие торгаши принимают у себя долговязую девушку. А по вечерам отец надирается на выручку. Или отдаёт долги, чтобы снова проиграться. Снова и снова. «Как же хочется, чтобы он сдох», — думает воспитанник лесника. Очень неправильные мысли для ребёнка, однако иначе тут не бывает. Всем на друг-друга... Да. Именно. Насрать. Только не на неё, и только не ему. — Шлюха! — кричат в толпе, и первый камень же пробивает молодой женщине висок. — С-сто-оять, — шипит наставник, выворачивая, наконец, рванувшему к сестре мальчишке руку. — Не спасёшь. Забьют. Сплёвывает. Злобный взгляд своего зверёныша он игнорирует. Отец же прячет жабьи глаза, отворачиваясь от экзекуции над дочерью. Мальчик, которого крепко держит лесник, знает — когда-то отец залез на неё первый. Мальчик, которого крепко держит лесник, знает — позор дочери он выставил вперёд, закрывая своё преступление. И все об этом тоже знали. Как и то, кто принуждал девчонку с мягкой коричнево-чёрной косой ложиться под гостей. Мальчик, которого крепко держит лесник знает: когда всё закончится, тот даст ему последний раз навестить родителя. Пусть это будет самостоятельной охотой. Первой — на двуногую скотину. Горький пьяница и картёжник просто-напросто сгорит в собственном доме.

12 лет Старым ножом долговязый подросток умело вскрывает тушки кроликов. От таза до грудины, ловко обходя мочевой пузырь. Наставник, в который раз, не способен даже мизинцем шевельнуть, уснув едва ли не в болоте. — Эй, парень. Мне егерь нужен, сказали тут искать. Мальчишка, выбросив потроха старому псу, даже не потрудившемуся побрехать на гостей, оборачивается на пришлого. Молодой купец, судя по кафтану и начищенным сапогам из дорогой кожи. — В блевоте спит. А чо надо? Богатей хохотнул: — Да ты прям святой. И старших уважаешь. Провожатого нанять хочу. Места больно дикие у вас. Хм... Щурится, склонив голову и разглядывая немногословного подростка: — А может ты за него, нет? Заплачу хорошо. На тракт надо выйти и чтоб не утопнуть, и тварей избежать. Можешь? Парень крутит в длинных пальцах нож, удерживая за потёртую костяную рукоять. Кивает: — Могу. — А как тебя зовут-то? Меня Галеном. Лесничий воспитанник, вытирая руки замызганной тряпицей, исподлобья глядит на купца. — Да хоть клириком. Святой же — соглашаюсь. — Действительно. Епископ прям, — громкий смех чужака режет слух, но подмастерье косо ухмыляется: — Ток деньги вперёд.

14 лет Когда палач сворачивает кнут, лусканский сотник ухмыляется ещё шире, жадно вглядываясь в лицо новобранца. Однако, даже теперь, в жёлтых звериных глазах подростка нет ни капли покорной понятливости. — Будешь ещё перечить старшему по званию, сучий сын? А? — командир подходит ближе к щенку, различая даже бисеринки испарины на его коже. — Я...— начинает было лусканец прерванную речь, как в следующий миг раздаётся смачный хруст, и мужчина, взвыв, обхватывает ладонями переносицу. Кровь обильно течёт из разбитого лбом носа. — Выб-блядок! — плюёт сквозь стон. Сейчас на него смотрят другие добровольцы. И языкастый гадёныш во время порки не издал ни звука, хотя его спина превратилась в кровавую кашу. Его бы забить насмерть, но собственная слабость сыграла на руку поганцу. Во взглядах солдат отнюдь не одобрение к старшему отряда. Ещё одна ошибка — и его маленькой власти конец. Однако, напоследок, он проучит поганца. Не до смерти, нет. — Еще десять плетей. И передайте ильматарианцам. И если кто-то ещё скажет, что отребье, набранное вербовщиками по тавернам и деревням, стоит хоть трети тех денег, что на них выделяют Капитаны — язык шельмам под корень вырезать!

16 лет Лагерь полыхает. Никого важного, кроме кучки дезертиров. — Хороший ты загонщик, парень. Не пустая похвала. Молодой следопыт со скоростью славной гончей поймал след и вёл охотников в темпе беглецов: оторваться у них не было шанса. «Хороший загонщик». Харал мог пользоваться своим правом выбирать годный материал для отковки новых Клинков. На этот раз самоцвет попался в отряде разведчиков. Щенок убивает как дышит, а главное — охоту он любит, достаточно понаблюдать. — А ну-ка. Пойди ко мне. Да не зыркай так, зенки выбью же. Поговорить хочу, — говорит Харал, кивая парню с коротким ёжиком коричневых волос и жёлтыми глазами. Тот медля, но всё же делает шаг навстречу. В конечном итоге, если мальчишка не справится, то станет дичью для более удачливых зверят. Естественный отбор.

18 лет У шлюхи черные волосы. Небрежно привалившись к облупленным доскам стены она проводит кончиками пальцев по иссеченой шрамами спине нового клиента — совсем молодого парня, касаясь каждой рытвины. — Не трогай, — он обрывает её движение, ощутимо шлёпнув по кисти. Прижав пятерню к губам, женщина небрежно фыркает: — Какой у нас грозный малыш, — нарочно насмехается, в отместку за удар. И упускает момент, когда горло сдавили неожиданно сильной хваткой: — Напомни, в какой момент тебе доплатили за разговоры, блядь? Убедившись, что из её глотки в его присутствии не вылетит ни звука, Епископ резко выпускает пучеглазую овцу. От её затравленного взгляда тошно. Но не до такой степени, чтобы не сдёрнуть. Рывком разворачивая женщину спиной к себе, толкает на хлипкий комод грудью: — И молчи, — предупреждает, задирая её юбку.

22 года — Ты, пёс! Девка почти рычит. В тонких ручонках нож, и им она орудовать не умеет. — Да, ну-у? Гав? — улыбка напоминает оскал, особенно в сумерках. Кровь кипит от погони. У ног суки валяется её дохлый дружок — стрела вошла ему точно в шею. Где-то на подкорке сознания мерзенькое: «А то правда — ты пёс?» — Ну и вот они, — растягивая звуки, произносят гнусаво. Припозднились. Впрочем, право играть с добычей дальше Епископ отдаст своим подоспевшим к концу охоты спутникам. Слабые всегда подыхают. Сука могла убежать, если бы не ревела над своей зазнобой. Или напасть. — Я, чур, первый, — хрюкает всё там же, за спиной, и всё тот же свинорылый Карас. Епископ слышит, как он сморкается в землю. Наверняка уже и хрен свой вывалил, полудурок. Губы девчонки дрожат, но взгляд, несмотря на катящиеся по щекам слёзы, полон ярости. И ножик из рук не выпустила, пускай вся трясётся. Ну, хоть что-то. Он встречается глазами со своей жертвой — в закатном свете различает, что радужки у неё жёлтые, — и сердце пропускает удар. Память не ко времени приносит полузабытое лицо, другое. У сестры глаза того же цвета. Блядь. Шаг вперёд. Рывок и мах кистью — Епископ наотмашь перерезает ей горло. — Какого хера?! — В самый раз для твоего, — взбешенный взгляд Караса Епископ игнорирует и плюёт тому под ноги. — Развлекайся, пока не остыла.

23 года Щенок скалится. Мелкий, злой, как демон. Дрожащий и в крови. Недалеко прошла охота. Епископ отмечает свежие следы: копыта, лошадиный помёт, клок собачьей шерсти на ветке. Волчицу охотники забрали трофеем. Сумеречный лес славен здоровыми тварями, какими не стыдно хвастаться, выставляя чучело в гостиной. Впрочем, этим охотникам отсюда выйти не суждено. Дело молодого подмастерья Клинков — указать на карте путь входа и проследить отряд до привала. Оттуда он даст сигнал старшим. Всё просто. В одиночку работается гораздо лучше. Тем не менее... Епископ возвращается к логову. — Подохнешь же, — не то чтобы не наплевать, но... Приседая на корточки, перехватывает взгляд волчонка. Тот опускает морду к лапам. Страх. Злость. Любопытство. Животное-связка. Такое редко, но случается, старый хрен из Рэдфаллоу рассказывал. Епископ протягивает ладонь к лобастой башке. Щенок, настороженно обнюхивает кисть и прихватывает её зубами, но челюсть не смыкает. — Не страшно, тварюга. Молодой следопыт продолжает движение, выскальзывая из хватки и заводя пальцы за уши, в густую шерсть загривка. Крупный. Любопытство. Интерес. — Если убежишь, искать не буду. Почему бы не попробовать? — Не подохнешь до заката, дам имя. На закате приходится дать: Карнвир.

24 года Отойди от меня, ублюдок. Хренов урод. Только язык не слушается. — Тише парень. Я тебя вытащу. Проклятье, как же тебя, а... — лица непрошеного спасителя Епископу не разглядеть. Только мутное пятно. Отовсюду несёт гарью, жареным мясом и спекшейся кровью. Епископ помнил ещё крики. Сейчас хотя бы тихо. Только пепел всюду, даже во рту. — Держись. И пей, давай, ну. Закрой ты уже пасть. Отвали! Вместо этого следопыт губами ловит стеклянное горлышко бутыли, смешивая вкус кровавой слюны с настоем. — Глотай, вот, молодец, парень, — на долю мгновения, перед новым обмороком, Епископ успевает различить черты человека над ним. И то, что этот человек улыбается. Паскуда. Уйди. Дай мне, наконец... Что? Подыхать Епископ ой как не хотел. Беспамятство заставляет снова погрузиться во тьму.

***

Дункан. Его зовут Дункан. И он, Епископ, обязан этой остроухой полукровной образине жизнью. И должен за молчание: сгоревшая дотла деревня на совести следопыта. Сгоревшие дотла люди — тоже. Карнвир оправился от ран скорее своего хозяина. И сейчас в янтарных глазах волка Епископ читает немое согласие — перегрызть эльфийскому выблядку глотку. Однако поздно. — Я знаю, что произошло в Рэдфаллоу, — говорит эта дрянь. — Чем бы ни был продиктован твой поступок — не моё дело. Но...— отродье держит паузу и, будто виновато, улыбается. Епископ подавляет в себе желание погасить эту гримасу, вбив череп полуэльфа в дубовую столешницу. — Мне может пригодиться твоя помощь. Я не открою твоего секрета. А ты, — Дункан протягивает ладонь для закрепления договора. Сучий кукловод. — Можешь быть гостем. Гостем в своей тюрьме, где его выходили. Гостем с ножом у горла. Ах, спасибо. Только дай мне шанс отплатить. Только дай. Епископ, сдерживаясь, чтобы не оскалиться, сжимает протянутую кисть. Так сильно, что на миг, к сущему удовольствию следопыта, лицо трактирщика бледннеет. — Свистнешь.